Раскачивается шаткое здание портовой комендатуры,
Коптильни, лебёдки, складские сараи, серые и хмурые,
Какие-то мостики вдалеке...
И не замечая стужи,
Сплетничает на невнятом жаргоне вода,
Запахи дёгтя и дохлой трески притаскивая сюда.
Для бездомных и влюблённых этот месяц -
что может быть хуже?
Море за волноломом ледяные осколки кружит,
Даже наши тени от холода синие - такой мороз!
Мы хотели увидеть, как солнце
из воды подымет рассветный веер,
А вместо зрелища нам достался этот заледенелый сейнер -
Бородатый от инея замерзающий альбатрос:
Словно бы в целлофан завёрнут
каждый поручень, каждый трос.
Скоро солнце эту плёнку слижет и пар рассеет,
И всё кругом закачается, в дымке дрожа...
Вот уже верхушка любой волны блестит, как лезвие ножа.
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ
Где три волнолома,
Окрашенных суриком,
Отталкиваясь от берега,
Серое море сосут, там -
Слева,
Где бьёт кулаком
Волна в серый мыс,
Колючей проволокой
Окружённый, тут -
Справа,
Где тюрьма Оленьего Острова -
Свинарники, лужки, курятники,
Как всегда, аккуратные,
Где в камнях лужицы малые
Плёнка мартовского льда
Еще застекляет,
Где в мелких волнах
Над каменистой отмелью,
Белые, как табаки, скалы
(Их каждый отлив оголяет).
Ты по белым камням
Шагаешь от берега, ты
В мёртвом чёрном пальто,
В чёрных башмаках,
С чёрными волосами,
Ты встаёшь на дальнем конце, застыв
Недвижным водоворотом,
Чёрным смерчем,
Стягивая к себе
И камни, и воздух,
И всё, что кругом...
СПЯЩИЕ
Ни на какой карте на свете
Этой улицы нет,
Где в доме спят двое, вот эти...
А мы потеряли и след.
В подводном свете лежат они,
В неменяющемся синем свете...
Там балконную дверь, шевелясь, прикрывает
Жёлтая занавесь, бледные кружева,
Там через узкую щель проникает
Запах влажной земли. И тускло блестят
Серебряные следы улиток.
А вокруг дома - кусты и трава,
И в этих зарослях взгляд блуждает,
Наш застенчивый взгляд.
За бледными, бледными лепестками,
За тёмными кожистыми листьями,
Спят эти двое - глаза в глаза,
Словно слитые лицами.
С туманом сада их дыханье сливается,
Они поворачиваются, не прерывая сна.
Это мы, это мы им снимся, мы - глубина их сна -
Мы, изгнанные из тепла их постели.
С ними никогда ничего не случится.
Веки прикрыты, и тень так темна...
А мы, сбросив кожу, тихо, еле-еле
Выскальзываем в иные времена.
В ПОМЕСТЬЕ
Заморозки.
Бреду в шиповниках, в алой горечи -
Мраморные пальцы среди ягод - греческие девы,
Ты их привёз
с европейской свалки древностей, из-за моря, чтоб
Скрасить свою жизнь тут, в Нью-йоркских дебрях.
Скоро этих белых дам накроют - каждую - дощатой будкой
От разрушительных непогод...
Каждое утро
Садовники (белый пар изо рта)
Осушают пруды, опадающие как лёгкие, но вода
Снова покрывает плоское дно и сухую тину,
Малёк золотой рыбки валяется,
словно корка от апельсина.
За эти два месяца
я изучила твою усадьбу всю назубок,
И выходить незачем:
она от мира отрезана полосами дорог,
Там машины, идущие на Север и на Юг, отравляют воздух,
В ленты раздавливают одурманенных змей...
А здесь - сухие и поздние
Травы с моими башмаками делятся печалью своей.
День забыл, что когда-то он был днём.
Леса болят и скрипят.
Наклоняюсь над безводным прудом,
Где рыбки извиваются, когда подмерзает грязь.
Я их подбираю - каждая блестит, словно красный глаз.
И озеро - кладбище старых коряг и картин былых -
Распахивается и смыкается,
в число запрятанных отражений
принимая их.
ГРИБЫ
Ночью спокойной
Белою тайной
Тихою тенью
Чуть раздвигая
Почву сырую
Лезем на воздух
Нас не увидят
Не обнаружат
Не остановят
Мягким упорством
Сдвинем с дороги
Листья гнилые
Старую хвою
Даже булыжник
Сдвинем с дороги
Мягче подушек
Наши тараны
Слепы и глухи
В полном безмолвье
Высунем плечи
И распрямимся
Вечно в тени мы
И ничего мы
Вовсе не просим
Пьём только воду
И никого мы
Не потревожим
Мало нам надо
Нас только много
30 Нас только много
Скромны и кротки
Даже съедобны
Лезем и лезем
И на поверхность
Сами себя мы
Тянем и тянем
Только однажды
В некое утро
Мы унаследуем землю*
13 ноября 1959
НА ПАЛУБЕ
На палубе. Среди Атлантики. Среди ночи.
Словно в вуали завёрнутые сами в себя,
Молчаливые, как манекены в витрине,
Несколько пассажиров внимательно, даже очень,
За древней звёздной картой на потолке следят.
Одинокий кораблик затерян в морской пустыне.
Освещён как двухъярусный свадебный торт,
Медленно вдаль уносит свои свечи. Никаких слов
Не слыхать. И не на что тут смотреть. С утра до утра
Никто ни к кому не обратится, даже не шелохнёт
Плечом - ни игроки в бинго[2], ни игроки в любовь
На этом пятачке, размером не больше ковра.
Толкутся над гребнями волн, над впадинами и над...
Каждый - как в стойле. В своём. Только в своём.
И словно король в замке, каждый чувствует себя свободно.
Мелкие брызги на пальто, на перчатки летят,
Ночью брызги ничуть не холоднее, чем днём...
А там, куда плывут они, - может случиться всё что угодно!
Неопрятная проповедница, верящая в воскресение во плоти,
Живёт на полном иждивении Господа.
Он и послал ей в прошлом августе набитый кошелёк,
Жемчужную булавку на шляпу, да шубок не менее девяти,
Вот и бормочет молитвы себе под нос она,
Чтобы души западноберлинских студентов-искусствоведов спасти!
Рядом астролог. Он родился под знаком Льва, и
Он точно выверил по звёздам свою дату отплытья.
Вот и айсбергов в море нет! (Сила науки небесной!)
Он разбогатеет через год. Он разбогатеет, продавая
Гороскопы матерям английским и валлийским,
За штуку по два фунта и шестьдесят семь пенсов.
А седой ювелир-датчанин тщательно, как алмазы гранят,
В воображенье гранит отличнейшую жену, чтоб ухаживала за ним,
Брильянтово-спокойную с головы до пят...
Лунные шарики, привязанные к запястьям нитками, -
Это лёгкие сны о будущем над каждым из них.
А приближаясь к земле, они отпустят все нитки, - и шарики улетят.
июль 1960
ДВОЕ В СТРАНЕ ОБЛАКОВ
(Рок-Лейк, Канада)
В этом краю нечего противопоставить
Скольженью господствующих над человеком облаков,
Грозной самодержавности скал и лесов.
Никакие жесты, ни твои, ни мои не в силах заставить
Их принести воды, или разжечь костёр,
Это тебе не тролли, чтоб слушаться заклинаний!
Ну ладно, утомили нас городские сады и прочий вздор,
Захотелось туда, где к тебе безразличны
звери, деревья и облака.
Подальше от подстриженных кустов и гераней,
Подальше от пронумерованных вязов (такая тоска!),
От чайных роз, ручных, гордящихся наличием ярлыка...
Вежливое небо над Бостоном нас не сумело принять -
В поисках облаков ехали мы на Север три дня.
Тут у последней границы Дерзкого Духа Снегов
Горизонт далеко. Он не ждёт никаких слов,
И на общение, как тётушки, не претендует праздно.
Тут мстительно самоутверждается всякий цвет,
Каждый вечер хвастает разлившейся киноварью, и нет
После неё ничего: ночь сваливается разом, но -
Очень уютно, для разнообразия, значить так мало:
Ведь ни траву, ни людей не заметят эти чёрные скалы -
Родоначальницы холода, твердящего, что никогда
Ни поселенцы, ни индейцы не забирались сюда.
Через месяц слова "тарелка" и "вилка" забудем мы оба.
Я к тебе прижимаюсь - скажи мне, скажи, что я здесь!
В озере бьются планеты, каждая мельче амёбы.
Молчаливые вздохи сосен поглощают голос, сразу весь!
Первозданные шорохи, подобные Лете,*
Пытаются проникнуть в палатку, сюда...
Мы проснёмся с мозгами, пустыми как вода на рассвете -
...вода...
СВЕЧИ
Вот они последние романтики - свечи.
Огни - перевёрнутые, сияющие сердечки -
Вниз вытягивают пальцы длинные, восковые,
Молочно-призрачные - как святые
В ореолах собственного света.