К стихотворению: Юрию Верховскому.
Соседки суровая краса — Финляндия. Стихотворение написано в 1912 году.
«Аррагонская Хота» — стихи Ю. Верховского, начинающиеся словами:
«Мне было так просто, так весело с ним»… Стихотворение написано в ответ на его послание, начинающееся словами.
«Скажи, поэт, зачем со струн твоих» etc.
К стихотворению: «Till Froken W».
Эпиграф означает: «Но и я также умею сочинять по-шведски стихи для друзей, о, m-lle Введенская».
«Рютверг» и «Континенталь» — Стокгольмские отели.
Юргорден — нем. Tiergarten — часть города, аналогичная нашим «Островам».
Шепсхольм – корабельный остров; близ центра Стокгольма.
Вальхалля-вехьн – «Дорога Валгаллы» – широкая и красивая улица на окраине города.
Борэ – пароход, курсировавший между Стокгольмом и Обу (Абу), и впоследствии потонувший от плавучей германской мины.
В книгу не вошли стихотворения, напечатанные в журналах того времени («Gaudeamus», 1910)
Мечта
«Ругайтесь над нею, увядшею»… (написанное в 1905 году) и «Сатирикон» (1913).
Осенью
«Всеми красками переливающаяся рябь» посвященное Вал. Брюсову и написанное в 1908 году.
ТРЕТИЙ СБОРНИК ЛИРИКИ. 1922 (Берлин, изд-во З. Гржебина, 1922)
ОТ АВТОРА
Этот маленький сборник стихов, относящийся к 1920 году распадается на две части, из которых первая, «Зубцовский Цикл», по времени написания, непосредственно предшествовала стихам, составляющим цикл лирики автора, названный им «Кариатида». Отделы: «Бесконечная поэма» и «Finale» входят в этот цикл. Вторая книга автора, «Львиная Пасть», обнимает десятилетний период его жизни с 1908 по 1917 год, которому предшествовал период «Ограды», написанной в 1903—07 гг.
В годы 1918 и 1919 ни одного лирического стихотворения у автора не было.
Все стихотворения из «Кариатиды» (и «Зубцовского Цикла») переведены на немецкий язык В. В. Гельмерсеном (летом 1921 года).
Одно из стихотворений (Finale I), включенное в эту книгу, с изменениями напечатано в журнале «Дом Искусств» № 2. Два других («Бесконечная поэма» и «На Альманахе») – в сборнике «Кольца Поэтов». Стихи же – «Зверек» и «Кариатида» – в альманахе (третьем) «Цеха Поэтов».
ЗУБЦОВСКИЙ ЦИКЛ
«…Спросила ты: «А как в двадцатом…»
…Спросила ты: «А как в двадцатом,
Способны ль сердце, мозг и плоть
Взаимный холод побороть
И слиться в зареве богатом»? –
– Тогда, в четырнадцатом, я
Был нем, бескрыл и бездыханен;
Из бархатной, узорной ткани
Не рвалась в высь душа моя.
В руках имея два конца
Непорывающейся цепи, –
Я хоронил их в тесном склепе,
С нетвердой ощупью слепца.
Теперь – не то! Мой каждый атом
Спешит вовне себя отдать;
И если зарево видать, –
То это именно в двадцатом!
НЕЧТО АСТРАЛЬНОЕ
Мы с тобою взрастили зверька,
Он мохнат, со щетинкой, и черен;
И в своем бытии он упорен,
Не от каждого рухнет толчка.
Хоть конечности слабы его,
Изнутри ни пушинки на лапах,
И, пожалуй, что мускусный запах,
В нем реальней другого всего.
Он исчезнет, — но только когда,
Излечусь я от злого томленья
По тебе, моего вдохновенья
Не по воле святая, звезда.
«Вместе прожитого утра…»
Вместе прожитого утра
Восхищенная небрежность –
Не повторишься ты больше
В этом месте никогда;
В коридоре встреча мельком,
В спальню запертые двери, –
Отголосок глупой ссоры,
Накануне изжитой;
Одинокое купанье
– В исключенье, без костюма, –
И по странам европейским
Вновь занявшаяся грусть;
И возможность слушать голос
Из-за стенки деревянной,
И рождать из каждой ноты
Неожиданность стихов.
АМЕРИКАНКЕ
Милая Джо,
Вот что:
Вот бы вам прерии, лассо, мустанга,
Небо над сьеррой вдали голубое,
В сумочку сыр, да лепешку из манго, —
И превратилась бы, Джо, Вы в ковбоя.
С Вами в «и я» поиграть мы могли бы,
Как шаловливые сверстники-дети;
Все бы я выразил мыслей изгибы
В этом простом, неизменном ответе.
Всюду — «и я», как бы, Джо, Вы не бились;
Склеены мы, как явленье с причиной;
—Вплоть до признанья, в кого б вы влюбились,
Если бы, Джо, родились Вы мужчиной.
ИНСТИТУТУ ЖИВОГО СЛОВА
В углу шуршали мыши;
Весь дом застыл во сне;
Шелдождь. И капли с крыши
Стекали по стене.
Всегда возможен поворот
Фортуны к несчастливцам даже!
Я обращаюсь к Рае-Саже:
Благословенен твой приход».
У побежденного вождя
Прибита вся живая сила,—
И вдруг меня ты оросила
Небесной музыкой дождя.
Шуршала мышь. В стене жучок —
Точильщик медленно тиктакал;
– Без войска вождь беззвучно плакал,
Он сам как дождь слезой истек.
Тут, о Пенкевич, вспомнил я,
О Евдокимовой, Герзони, —
И в тяжком и протяжном стоне
Вся изошла душа моя.
Шурыгин, Тотеш, Гиллельсон,
И Алексеева с Пясецкой,—
Ужели все вы — только детский,
Лишь несбывающийся сон?
И ты, достойная Орлова;
И ты, чей в рыжих волосах
Огромный бант — внушает страх
Завистникам «Живого Слова»,—
Ты, Рада Гейнике.— И ты,
Михайлова, в игре певучей
Ее соперница; могучий
Служитель чистой красоты;
— Исчезли все вы как мираж,
Как дразнящие сновиденья;
Моих руин — со дней паденья
Усадьбы Эшеров — я страж.
Исчезли вы, как тень, как дым;
Как блеск утерянного рая;
И вас не пеплом Сажа-Рая,
Но ливнем кроет золотым
О, если б я не презирал
С младых ногтей понятья «кража», –
То уверяю, Рая-Сажа,
Я вас бы первую украл!
Т. П. Л-ой («Колдунья, чей взор роковой…»)
Колдунья, чей взор роковой
Сильнее безумного взора
Поэта с душой огневой,
Живет под острогом, у бора.
Она прилетала вчера,
И здесь ворожила так долго, –
И вот обезводела Волга,
А я не заснул до утра.
Меня зачурала любовь,
Другою мне сердце пленила, –
И серая, редкая бровь
В нем нимб золотой заменила.
Не здесь, – ты над бором колдуй,
Колдуй над холодным острогом, –
Но в сердце, мучительно-строгом,
Ты мысль обо мне не задуй.
Теперь ворожеины дни;
Неделю стоит новолунье…
Колдунья, колдунья, колдунья!
Ты мысль обо мне не гони!
КАРИАТИДА
– Я дала тебе чашу. Пей!
КАРИАТИДА
Я не могу из этой чаши пить!
У слепка твоего обрезан подбородок.
На пристани моей сгрузилось иного лодок,
На самой стройной я, волшебной, должен плыть.
Я не могу из этой чаши пить.
Нет, духа твоего Земле не уместить,
О, гордый сон мой, сладостный и кроткий!
Мне в этом мире миг один короткий
Тебя дано любить, но так любить, —
Что ангельских поэм,
Несравненный ни с кем,
Творец —
Теперь навыки нем;
Что жалкий слепец,
Теперь Тициан,
Которому видеть творенья венец
Быль дар, на Земле неповторенный, дань;
Что солнечных систем.
Вихревые мчанья —
Теперь лишь качанья
Пылинок в проблестевшем луче, –
И ты — этот луч;
Твой голос могуч,
И на нежном, покатом плече
Ты выступ храма, чей фронтон из вида,
По непомерности своей,
Теряется, – Кариатида,
Несешь сквозь гущу земных дней.
Я не могу из этой чаши пить, —
Не потому, что духа не имею,
Божественную часть назвать своею;
Не потоку, что не созрел любить, —
Но оттого, что срезан подбородок
Слепительного слепка твоего;
Но
Оттого
Что
суждено
Отплыть мне на одной из самых легких лодок.
На «Альманахе»
Отчего, когда рядом сидели мы там,
И я жадно ловил — как преступники ловят
Луч надежды по сжатым судейским губам —
Луч безмерного лада в любом твоем слове,
Тень ее воплотилась в одну
Из сидевших и слушавших женщин? —
— Подглядеть захотелось ей третью весну.
Убедиться, что цвета в ней меньше? —
Но я понял тогда, чей коралловый крест
Та, что цепью обвила меня золотою
(Не соперничать с ней никому красотою!)
Смяла с шеи моей, сделав бархатный жест…
«Каждое сердцебиенье…»
Каждое сердцебиенье –
Это биенье твое…
Красная армия где-то
Вскинула к глазу ружье.
Ты возлюбила поэта,
Чем он ответит тебе?..
Страшное будет мгновенье,
Если угодно судьбе.
Знай же, Сомнабула, знай же:
Ты ему сладостней всех. –
Только при встрече с тобою
Спал с него тягостный грех.
Лучшая в мире, прощай же!
Лучшая в мире миров.
Приготовления к бою
Кончены. Что ж? – Я готов.