Хотя я и страдала еще от ревматизма, поразившего главным образом коленные суставы, и мой желудок не пришел еще в полный порядок, я принялась с энергией за свои обязанности матери и наставницы. Мой спокойный, ровный и веселый характер приводил в изумление моих друзей и знакомых. Профессора приходили ко мне два раза в неделю; с целью доставить моему сыну развлечение я каждую неделю давала балы. Кроме того, мой сын ездил верхом в манеже и через день брал уроки фехтования у отличного учителя, случайно находившегося в Эдинбурге. Этими упражнениями я не только сохранила ему здоровье, но и укрепила его настолько, что он тогда уже обладал значительной силой. Я сама принуждена была подвергать себя всевозможным лишениям, но ничуть этим не тяготилась, так как всей душой была предана материнской любви и обязанностям. Я была всецело поглощена стремлением дать моему сыну самое лучшее образование и воспитание; незначительность средств моих детей и собственная бедность меня не огорчали: в Шотландии жизнь недорога, и, соблюдая порядок и экономию, я могла вполне свободно содержать наш дом, но для совершения путешествия в Ирландию, по окончании моим сыном университета, мне пришлось прибегнуть к мелкому кредиту, которым я пользовалась, будучи коротко знакома со своими банкирами, Форбсом и Гунтером. Перед отъездом они предложили мне свою помощь, и я заняла у них две тысячи ф. ст., которые и выслала им через несколько месяцев из Голландии. Я уплатила им свой денежный долг, но, конечно, никогда и ничем не сумею вознаградить их в достаточной мере за их дружбу, предупредительность и доброту ко мне.
В мае 1779 года мой сын выдержал публичный экзамен в университете. Собрание было очень многолюдно, и его блестящие ответы по всем отраслям науки вызвали шумные аплодисменты аудитории (что было воспрещено). Он получил первую ученую степень (maître ésarts)[134]; мое счастье может быть понято и оценено только матерью. Таким образом, закончились мои обязанности и функции наставницы, и в начале июня мы уехали в Ирландию. Мы высадились в Донагади, куда мне навстречу выехала моя приятельница m-me Морган. Затем мы осмотрели Колерэн и шоссе Великанов, которое стоит посмотреть. В Дублине для меня был уже приготовлен очень красивый и удобный дом. Мое пребывание в Дублине представляется мне до сих пор счастливым и очень реальным сном, продолжавшимся целый год благодаря заботам моих дорогих друзей, m-me Гамильтон и m-me Морган, и вниманию их родителей; дни мои текли спокойно и радостно, не оставляя желать ничего лучшего. Я нашла в Дублине отличного учителя танцев, недавно вернувшегося из Парижа, и он два раза в неделю обучал моего сына; кроме того, он учился по-итальянски и каждое утро повторял с мистером Гринфильдом курсы наук, прослушанных им в Эдинбурге, и читал с ним греческих и латинских классиков. Дни его были наполнены полезными занятиями; по вечерам мы часто ездили к знакомым и в театр; каждую неделю у нас устраивался бал, благодаря чему дети были здоровы и веселы.
Я имела счастье заслужить любовь леди Арабеллы Денни, светской женщины, достойной самого глубокого почтения, получившей его выражение, когда парламент отправил к ней депутацию, чтобы поблагодарить ее за многочисленные ее благодеяния и полезные учреждения, основанные ею, о которых она неусыпно заботилась, несмотря на свой преклонный возраст. Мы часто ездили к ней пить чай. Ее любезность, ясная душа и здравый смысл привлекали к ней сердца всех, близко знавших ее. Особенно ее интересовало убежище Магдалины, которое, благодаря ее умению, приносило действительную пользу. Она мне показывала его несколько раз и, питая слишком высокое мнение о моих скромных талантах, просила меня написать музыку на слова любимого ее гимна, который она часто заставляла петь в приюте. Я не могла отказаться, так как малейшее ее желание было священно для меня, и написала четырехголосую музыку на слова гимна; она велела его разучить, и через две недели его пели в церкви при большом стечении публики, которой было интересно послушать сочинение «русского медведя». Сбор был очень велик, и в тот вечер леди Арабелла была в самом счастливом настроении духа.
Я часто ездила в парламент слушать ораторов, среди которых блистал тогда Грэттан. Концерты и чтение с моими подругами наполняли мое время, и целый год пролетел с волшебной быстротой.
Я с тяжелым сердцем покинула Дублин, но мой долг обязывал меня совершить еще путешествие с моим сыном, прежде чем представить его государыне. Мы осмотрели Килкенни, Килларни с его черным озером, Корк с его рейдом, Лимернэ и многие другие места.
В начале 1780 года мы расстались с Ирландией и, переплыв канал, высадились в Голигеде. Дорога до Лондона крайне интересна, и Валлис представляет множество великолепных видов.
В Лондоне я представилась их величествам[135], принявшим меня с свойственными им добротой и любезностью. Я сказала им, что пользовалась необыкновенным спокойствием и удовольствием в их владениях, что мой сын в особенности извлек громадную пользу для своего образования из пребывания в английском университете, вследствие чего я на всю жизнь сохраню благодарность, доступную только сердцу матери, и что к чувству почтения к их величествам я присоединяю и чувство глубокой признательности. Королева ответила мне:
– Я уже знаю и своими словами вы подтверждаете, что вы редкая мать.
Я возразила, что вряд ли заслуживаю подобного отзыва и что, в свою очередь, слышала, что королева была примерной матерью и что ее прекрасная семья вполне заслуживает и оправдывает ее великую нежность. Королева заговорила о своих многочисленных детях и усомнилась, знаю ли я их всех. Я ответила утвердительно и выразила желание их видеть; королева обещала нарочно выписать их из Кью, чтобы показать их мне. Действительно, она приказала леди Голдернес привезти их на следующий день к завтраку и предупредить меня об их приезде. Я как могла выразила королеве свою благодарность за ее доброту. Я видела ее прелестных детей, действительно похожих на ангелов. Мы поехали в Бат и Бристоль и посетили все замки и королевские резиденции; откланявшись королю и королеве, мы поехали в Маргэт и оттуда на корабле в Остенде. Оттуда мы приехали в Брюссель, где, пробыв несколько дней, оставили экипажи и часть людей, а сами отправились через Антверпен в Голландию, которую объехали всю: мы посетили Роттердам, Дельфт, Гаагу, Лейден, Утрехт, поселение братьев гернгутеров[136], Гаарлем. Я получила письмо от нашего посланника в Голландии, князя Голицына, очень позабавившее нас. Он с большим юмором писал про инцидент с купцом, которого я приютила в нанятом мною помещении на судне и который, приехав к князю, передал ему нижайшее почтение от имени русской женщины, пользующейся его покровительством и путешествующей благодаря его щедротам. Князь долгое время не мог понять доброго голландца и счел его даже за сумасшедшего, но, расспросив его, где он меня видел и кто был со мной, он наконец догадался, что это была я, и смутил бедного купца, сказав ему мое имя. Дело в том, что в ту минуту, как трешкоут[137], в котором я наняла комнату (руфф), собирался тронуться в путь, прибежал человек, очевидно спешивший уехать. Оставалось свободным только одно место на крыше; тогда, видя его беспокойство, я попросила его войти в мою комнату, что он и сделал с великим удовольствием. Он объяснил мне – наполовину по-голландски, наполовину на плохом немецком языке, что неотложные дела требуют его присутствия в известный день в Гааге; мне пришла мысль скрыть свое имя, и я просила его пойти к нашему министру (он уверял меня, что его знает) и сказать ему, что русская женщина, пользующаяся его покровительством, кланяется ему и просит его адресовать свои письма в Амстердам. Нам предстояло подняться по другому каналу, находившемуся на другом конце города; чтобы попасть на него, приходилось пройти через весь город пешком, а так как до отхода следующего трешкоута оставалось два часа, я спросила его, как обыкновенно пассажиры проводят это время.
– Туземцы имеют здесь либо дела, либо знакомых и родных, – ответил он, – но, так как вы иностранцы, я поведу вас в один трактир недалеко от пристани.
Я приняла его предложение, и мы едва могли удержаться от смеха, когда он стал нас угощать пивом, хлебом и сыром.
Вернувшись в Гаагу, я свиделась еще раз с принцессой Оранской, которую искренно любила и уважала. Оба раза, когда я была в Гааге, она настояла на том, чтобы я ее посетила, хотя я отговаривалась неимением с собой других платьев, кроме дорожных; но она прислала ко мне свою воспитательницу, мадам Дункельман, пользовавшуюся полным доверием принцессы-матери[138] в деле воспитания принцессы Оранской. Не распространяясь о всех ее прекрасных качествах, скажу только для ее характеристики, что она состояла в переписке с Фридрихом Великим, дядей принцессы Оранской. По ее настоянию я решила пренебречь этикетом по части костюма и поехала с дочерью во дворец в карете мадам Дункельман.
Мы ужинали у принцессы как в этот день, так и во все последующие, пока оставались в Гааге, а также и по возвращении из помянутой круговой поездки. Принц Оранский[139] ужинал с нами; обыкновенно он за ужином засыпал, несмотря на ранний час, но в этот раз он, сидя рядом со мной, даже не дремал. Он сказал мне, что любит засыпать за столом, но что я была так добра, что отогнала Морфея от его вежд. Я выразила сожаление, что он приносит мне такую большую жертву, а когда принцесса спросила меня, что мне говорил принц, я, стесняясь повторить его слова, сказала только, что он говорил мне любезности.
Я забыла упомянуть, что, намереваясь остаться в Лейдене всего два дня, чтобы повидать кое-кого из тех, с кем я сблизилась в первую поездку, я приняла предложение моего родственника, князя Шаховского, занять его апартаменты. После завтрака я отправилась к знаменитому врачу Гобиеусу, которого я искренно уважала. Старая служанка, открывшая мне дверь, сказала, что его нет дома, но я возразила ей, что знаю, что он не выходит и что он, вероятно, будет рад меня видеть, и попросила ее доложить, что княгиня Дашкова желает с ним проститься. Он услышал из соседней комнаты мой голос и вышел ко мне. Когда служанка открывала дверь, я увидела во внутренних комнатах князя и княгиню Орловых