И только когда он начал выразительно подвывать, я решил вмешаться.
– Рубен? Что ты там делаешь?
Он не слышал. Точнее, не ответил. Вода шумела, так что я повторил громче.
– Рубен? Тебе правда нужно столько воды?
Теперь, подойдя поближе, я понял, что эти звуки выражали боль, а не наслаждение.
Он закрыл кран. Я слышал его тяжелое дыхание.
– Пап… – сказал он. – Я просто… Я… Я не…
В его голосе звучали боль и паника. Я нажал на дверь. Он ее не запер. Может, забыл. А может, подсознательно хотел, чтобы так произошло. Чтоб я распахнул дверь и увидел то, что увидел, и вижу до сих пор, словно все случилось секунду назад.
Твой брат стоял перед зеркалом и глядел на мена полными ужаса распахнутыми глазами. Я не сразу заметил, что в раковине что-то лежит. Но я увидел кровь. Она текла из глубокой блестящей раны на его левой щеке.
– Господи, Рубен, что ты делаешь?
Он не отвечал. Я думаю, ему было стыдно, но все нужные мне улики лежали в раковине. Там была его зубная щетка с розовой от крови щетиной.
– Это ты сделал?
Я снова посмотрел на рану и понял, откуда она взялась. Он пытался счистить свое родимое пятно. Он все это время стоял и сдирал щеткой кожу.
– Рубен, – я смягчил голос. – Рубен, зачем ты…
Стыд, боль, текущая кровь обессилили его. Он побледнел и зашатался, словно вот-вот потеряет сознание. Я быстро подхватил его.
Я осмотрел его рану. Заклеил щеку пластырем. Дал ему парацетамол.
– Не хочу, чтобы Брайони узнала, – сказал он.
– Я ей не скажу, – ответил я. – Скажем ей, что ты поранился, когда играл в регби.
– Я не играю в регби.
– Ну в футбол.
(Ты ведь так и не поверила? Зато теперь ты хотя бы знаешь, что это не Рубен соврал.)
Конечно, я спросил его, зачем он это сделал, но ответа так и не получил.
Я утешил его, по-отцовски традиционно, и самонадеянно решил, что ему стало немного легче. На самом деле он, видимо, просто хотел как можно скорее уйти из ванной и от своего любопытного родителя.
Я остался смывать последние следы крови с щетки.
Даже когда все закончилось, я не закрывал кран, и мне было плевать на расход воды, и какое-то странное облегчение приносил шипящий звук, с которым она лилась на белые щетинки и дальше в слив.
Давай, Теренс! Выбирайся из этих зыбучих песков, пока не увяз окончательно.
Эпизод следующий: Синтия и ее ужин в ресторане.
Да. Ты не пошла с нами, помнишь?
– Брайони! – позвал я. – Брайони, бабушка пришла. Ты готова?
Синтия стояла у зеркала, поправляя пальцами свои свежеокрашенные черные волосы, принимая разнообразные театральные позы.
– Лиз Тейлор отдыхает, – произнесла она.
Я снова позвал тебя.
– Брайони? Брайони!
– Теренс, она что, тебе не сказала?
– Не сказала?
Синтия указала черным ногтем на твою комнату и прошептала:
– Другие планы.
– Что?
– Она мне звонила час назад.
– Звонила?
– С мобильного.
– Звонила тебе с мобильного? Когда?
– Я же сказала, – раздраженно ответила Синтия. – Час назад.
– Боюсь, Синтия, это ошибка. Она обещала пойти с нами, так что она пойдет. Брайони? Брайони!
Снаружи сигналил таксист.
– Брайони! Брайони!
Твой голос, откуда-то сверху.
– Что?
– Почему ты сказала бабушке, что не пойдешь с нами?
– Я еду к Имоджен, – с подчеркнутой холодностью ответила ты.
– К Имоджен?
Пальцы Синтии быстро сыграли четыре беззвучных ноты на моей руке. Ногти блеснули, как украшения из оникса.
– Похоже, ее подруга очень расстроена, – прошептала она. – Она рассталась с парнем, и ей нужна компания Брайони. Ты же знаешь, что девчонки любят ночевать друг у дружки. Идем, Теренс, не устраивай бучу.
Я поднялся наверх, и ты протянула мне заранее приготовленный листок с адресом и телефоном Имоджен. Наверняка ты была уверена, что этой информацией я не воспользуюсь.
Третий низкий гудок клаксона такси и голос Синтии.
– Поехали, Теренс, мы опоздаем!
И я гляжу тебе прямо в глаза.
– Там будете только вы с Имоджен?
Умелая демонстрация невинного взгляда.
– Ага.
– Позволь узнать, на чем ты туда поедешь?
– Имоджен знакома с одним сутенером в нашем районе, он любезно предложил меня подбросить, – сказала ты, поддразнивая. – Меня заберет мама Имоджен.
– Ладно, – сказал я, подумав о Синтии. – Я тебе доверяю.
Даже если б это было правдой, я все равно бы всю ночь паниковал.
Наше такси проехало мимо автомобильной аварии возле ипподрома. Разбитая машина, вздыбившаяся, как разозленный кот, упершаяся носом в ограждение.
– Бедняга, – сказала Синтия, когда покрытого одеялом потерпевшего заталкивали в машину «скорой помощи».
– Да, – ответил я и подумал – мне бы уметь сочувствовать, как твоя бабушка. Лучше бы я беспокоился о жертве аварии, чем о своей дочери, едущей на заднем сидении чужой машины в дом, который я никогда не видел.
В «Бокс Три» я весь вечер улыбался и кивал, и устроил себе несварение желудка, жадно набросившись на поджавшего губы палтуса, и слушал историю Синтии о давнишней постановке «Бури».
Я почти ничего не помню об этих людях.
О ее старых друзьях из любительского театра.
То есть, нет, я помню одного или двоих. Я помню Рэя. Раздражающий мужчина с лицом керамического человечка, с энтузиазмом коверкающий мое имя: «Что ж, Терри… Да, Тел?.. Передай, пожалуйста, вино, Теззер».
Он забрасывал меня цитатами, а его жена сидела рядом, сникшая и неприметная.
– «Но тот, кто стремится быть героем, должен пить бренди!» – сказал он, откидываясь на спинку стула и изучая винную карту. – Это доктор Джонсон, вдруг ты не знал. Ты будешь бренди, Телли?
– Нет, – ответил я. – Не пью.
Он погладил свой несуразный подбородок и как-то надменно на меня посмотрел.
– Ни за что бы не подумал, – сказал он.
Кажется, именно тогда Синтия начала громко рассказывать об уроках рисования с натуры.
– Ты бы смог раздеться, Тел? – спросил керамический человечек. – В смысле, во имя искусства?
– Нет. А вы?
– Что ж, если старый Олли Рид [2] смог это сделать, то с чего бы я не смог? – ответил он.
Мне на помощь пришел сидящий рядом мужчина. Этот гомосексуал. Седовласый, в свитере канареечного цвета, похожий на тщательно выбритого верблюда. Думаю, ты его видела раньше. Он играл вдову Твенки в пантомиме «Аладдин» несколько лет назад. Майкл. Кажется, они так его называли.
– Не знаю, Рэй, – казал он. – Ты больше похож на Олли Харди [3], чем на Олли Рида.
Над столом грянул дикий хохот, а керамический человечек бросил яростный взгляд на свою хихикающую супругу.
Чуть позже я услышал угрюмый голос Майкла прямо над ухом.
– Синтия мне все рассказала. Очень соболезную. Думаю, это невыносимо. Я как-то встречался с ним в театре. Он там подрабатывал, да? Еле справился с тем чертовым ослом.
– Да, да… – ответил я, уставившись на рыбий скелет в моей тарелке. А в голове крутилось: как ты там? Где ты, что делаешь? Ты уже в машине? Ты пристегнулась? Ты едешь туда, куда сказала мне? Все это выбивало меня из колеи. Все эти люди между нами. Люди, заполонившие физическое пространство между мной и тобой. Все эти личности, эти истории, частью которых мы не являемся, и им всем плевать, и их совершенно не заботит твое существование.
– Вы позволите?
Я помню, как пошел в туалет и позвонил домой, чтобы проверить, ушла ли ты, и около минуты слушал этот наводящий тоску писк в трубке. Потом я набрал твой мобильный, но женский голос сообщил мне, что абонент недоступен.
Когда я вернулся за стол, стало совсем нестерпимо. Эта гнетущая легкость. Пустая болтовня. Тошнотворный чизкейк. Мое трепещущее сердце. Я хотел уйти. Мне нужно было уйти. Лучше бы я не приезжал. Мне здесь было не место. Я был жалкой гусеницей в обществе бабочек. В чем смысл? Я пошел только из чувства долга перед Синтией, которая так много для меня делает, но теперь другой долг был важнее.
Примерно к половине двенадцатого мы вернулись домой. Синтия настойчиво предлагала еще выпить кофе, но я не мог.
– Нужно позвонить матери Имоджен, – сказал я.
– О, Теренс, не будь таким…
– Прости, Синтия. Я позвоню. Я просто хочу услышать Брайони, вот и все. Убедиться, что с ней все хорошо.
Синтия сдалась.
– Это твоя дочь. Делай, что хочешь.
– Да, – сказал я, доставая из кармана твою записку. – Так и поступлю.
Мы выехали из Йорка и понеслись по извилистым сельским дорогам.
Синтия была в ярости. Я был вне себя. «Во всех смыслах», – добавила она. А что мне оставалось делать? Номер, который ты мне оставила, не отвечал, так что в моей голове вертелись мысли об авариях, изнасилованиях и похищениях. Теперь мы ехали по указанному тобой адресу и надеялись, что ты написала его правильно.
Я сказал Синтии, что могу завезти ее домой или вызвать такси, но она решила ехать со мной.
– Не хочу, чтобы ты натворил глупостей, Теренс.
О да. Глупостей.
Не доехав до предместья, где, предположительно, жила Имоджен, мы увидели впереди тусклое золотистое свечение. Свернули и поняли: в поле горит костер, а вокруг него танцуют люди. Сцена из доисторических времен – или наоборот, накануне апокалипсиса. Церемония победы, инициации, жертвоприношения.
Мы остановились у обочины и немного подождали.
– Она там, – сказал я.
– Откуда ты знаешь, Теренс? Давай, поехали искать дом.
– Нет, смотри, она там, – я показал на девушку, пляшущий силуэт у костра. Это была ты, Синтия сама видела.
Она вздохнула.
– Отстань от нее.
– Что?
– Отстань от нее. Потом поговорите. Завтра.
– Шутишь?
– Нет. Не шучу. Бога ради, подумай головой, Теренс. Если ты сейчас туда пойдешь, она тебя никогда не простит. Дети все запоминают, чтоб ты знал, – сказала она печально, и я на секунду задумался