Роберт ВальзерСочинения Фрица Кохера и другие этюды
СОЧИНЕНИЯ ФРИЦА КОХЕРА
Сочинения Фрица Кохера
Вступление
Юноша, написавший эти сочинения, умер вскоре после окончания школы. Мне стоило немалого труда уговорить его мать, достойную и милую женщину, предоставить эти листки для публикации. По понятным причинам она очень ими дорожила, ведь они были для нее мучительно-сладким воспоминанием о сыне. Только заверения с моей стороны, что я опубликую сочинения без малейших изменений, в том виде, в каком они были написаны Фрицем, убедили ее передать их в мои руки. Многим они могут показаться в одних местах слишком взрослыми, а в других — слишком детскими. Но прошу иметь в виду, что моя рука их не касалась. Молодые люди чуть ли не в один и тот же момент судят о вещах очень мудро и очень опрометчиво, таковы и эти сочинения. Я распрощался с матерью со всем возможным почтением. Она рассказала мне много подробностей из жизни сына, совпадавших с подробностями его школьных сочинений, лежавших передо мной. Ему суждено было рано уйти из жизни, этому веселому и серьезному юноше. Его глазам, наверное большим и сияющим, не дано было увидеть большого мира, куда он так стремился. Но ему было даровано с проницательностью ясновидящего вглядеться в свой малый мир, что подтвердит и читатель, когда прочтет эти сочинения. Прощай, мой мальчик! Прощай и ты, читатель!
Человек
Человек — тонко чувствующее существо. У него только две ноги, но в его сердце разместилась на постой целая армия мыслей и чувств. Человека можно было бы сравнить с роскошным парком, если бы наш учитель позволил такое сравнение. Иногда человек пишет стихи, и в этом высшем благороднейшем состоянии его называют поэтом. Будь мы все такими, какими должны быть, то есть такими, какими велит быть Господь, мы были бы бесконечно счастливы. К сожалению, мы предаемся вредным страстям, а они только раньше времени подрывают здоровье и губят наше счастье. Человек во всем должен превосходить своего компаньона, зверя. Но даже глупый школьник ежедневно замечает людей, которые ведут себя, как неразумные животные. Пьянство — это омерзительно, почему же люди пьянствуют? Очевидно, потому, что иногда человек испытывает потребность утопить свой разум в мечтах, а они кишмя кишат в любых спиртных напитках. Подобное малодушие соответствует столь несовершенному созданию, как человек. Мы во всем несовершенны. Наша несостоятельность распространяется на все наши замыслы, которые были бы так возвышенны, если бы не исходили только из алчности. Почему мы так устроены? Однажды я выпил бокал пива, но больше никогда не буду. К чему это приведет? Уж точно не к возвышенным устремлениям. Заявляю во всеуслышание: хочу стать надежным дельным человеком. Все великое и прекрасное найдет во мне не только чуткого последователя, но и защитника. Я втайне восторгаюсь искусством. Но с этого момента уже не совсем втайне, потому что из чистосердечия проболтался. Меня стоило бы наказать в пример другим. Что мешает человеку признаться, что он исповедует высокие идеи? Меньше всего — угроза порки. Что такое наказание розгами? Это пугало для рабов и собак. Меня пугает только один призрак: низость. Ах, я хотел бы подняться так высоко, как только позволено человеку. Хочу стать знаменитым. Хочу познакомиться с прекрасными дамами и любить их, и чтобы они меня любили и ласкали. Но я все-таки я не пожертвую ради этого природной энергией (творческой силой). Напротив, день ото дня я буду становиться все сильнее, свободнее, возвышеннее, богаче, знаменитее, смелее и отважнее. За такой стиль мне нужно поставить двойку. Поясню: это все-таки самое лучшее из всех сочинений, написанных мной до сих пор. Все слова исходят из сердца. Все же иметь трепетное, чуткое, разборчивое сердце — это прекрасно. Это самое прекрасное в человеке. Человек, который не бережет свою душу, неумен, он лишает себя неиссякаемого источника сладкой непобедимой власти, богатства, возвышающего его над всеми тварями земными, а также полноты чувств и тепла, без которых человеку не прожить. Душевный человек не только самый лучший, но и самый умный, так как у него есть что-то, чего ему никогда не заменит никакая деловая хватка. Еще раз повторю: никогда не буду напиваться, не буду объедаться, ибо это скверно; я буду молиться и еще больше работать, потому что мне кажется, работа это уже молитва. Я буду прилежным, буду слушаться тех, кто этого заслуживает. Родители и учителя заслуживают этого без сомнения. Вот и все мое сочинение.
Осень
Когда приходит осень, листья падают с деревьев на землю. В сущности, надо было написать: когда падают листья, приходит осень. Необходимо было написать: когда падают листья, приходит осень. Необходимо улучшать стиль. В прошлый раз оценка была такая: «Стиль убогий». Меня это огорчает, но что я могу поделать? Мне нравится осень. Воздух свежеет, вещи на земле сразу выглядят совсем иначе, по утрам все торжественно сверкает, а ночи такие прохладные. Но мы все равно гуляем допоздна. Гора за городом переливается всеми красками. Грустно думать, что эти краски означают приближение всеобщей бесцветности. Скоро полетит снег. Снег я тоже люблю, хотя, если ноги промокли и замерзли, топать по снегу неприятно. Но зато потом… Вот когда пригодятся теплые войлочные тапочки и жарко натопленные комнаты! Только жалко бедных детей, тех, у кого в доме не топят. Как должно быть ужасно все время мерзнуть. Будь я беден, я не стал бы делать домашних заданий, я бы умер, да, умер бы всем назло. Как красивы сейчас деревья! Их ветви вонзаются в серый воздух, словно острые шпаги. Можно видеть воронов, а вообще-то их никогда не видно. Птицы больше не поют. Все-таки природа прекрасна. Как искусно она подбирает цвета, меняет наряды, примеряет и сбрасывает маски! Это просто волшебно. Будь я художником (хотя не исключено, что я им стану, ведь человеку не дано знать своего предназначения), я бы с наибольшей страстью рисовал осень. Боюсь только, что тогда мне не хватит красок. Может, я еще слишком мало в этом разбираюсь. И зачем вообще переживать из-за того, что еще только когда-нибудь случится? Нужно ловить душой лишь настоящий момент. Где я слышал эти слова? Где-то, наверное, слышал. Возможно, от моего старшего брата, он студент. Скоро наступит зима, закружится снег, ах, как же я этому рад! Когда вокруг все белым-бело, даже как будто лучше отвечаешь на уроке. Цвета переполняют память всякими завихрениями. Цвета — всего лишь сладкая путаница в голове. Я люблю все одноцветное, монотонное. Снег, например, он как мелодия для одного голоса. Вот если бы цвета могли впечатлять так же, как пение! Белый цвет звучал бы как журчанье, шепот, молитва. Огненные цвета, осенние, это крик. Зелень середины лета — многоголосье на самых высоких тонах. Правда? Не знаю. Все равно г-н учитель по доброте своей это исправит. — Как все устроено в мире! Скоро Рождество, до Нового года рукой подать, а потом настанет весна, так все и движется вперед, шаг за шагом. Я не такой дурак, чтобы считать шаги времени. Не люблю считать. В арифметике я не силен, хотя отметки у меня хорошие. Чувствую, коммерсант из меня никогда не получится. Только бы родители не отдали меня в ученики какому-нибудь торгашу. Я от него сбегу, и какой им от этого прок? Ну вот, кажется, я достаточно написал про осень. И много чего наплел про снег. За что и получу хорошую оценку в четверти. Оценки — глупое изобретение. По пению у меня «отлично», а я не возьму правильно ни единой ноты. Как так получается? Лучше бы нам давали яблоки вместо оценок. Но тогда пришлось бы раздать слишком много яблок. Эх!
Пожар
Ночью по темному лугу шагает одинокий странник. Звезды, сияющие над ним, — его провожатые. Он погружен в свои мысли. Внезапно он замечает, что небо над его головой багровеет. Он останавливается, передумывает и поворачивает обратно в город: он знает, случился пожар. Он ускоряет шаги, но до города слишком далеко, в мгновение ока туда не перенестись. Пусть он шагает побыстрей, а мы посмотрим, как ведут себя жители города во время страшного пожара, вспыхнувшего в самом центре. Какой-то мужчина мечется по тихим переулкам и, трубя в рожок, будит спящих горожан. Каждый узнает своеобразный, жуткий звук пожарного рожка. Все, что может вскочить, вскакивает, протирает глаза, приходит в себя, одевается, поднимается на ноги и бежит вместе с толпой к месту пожара. На главной улице горит один из самых богатых домов общины. Огонь охватывает все вокруг, как будто у него сотня загребущих цепких рук. Пожарная команда еще не прибыла. Пожарная команда всегда действует медленно, особенно в нашем городе. Ей давно пора приехать, а то становится страшно. Огонь, как и все дикие стихии, не имеет разума и действует совсем как сумасшедший. Почему же человеческие руки, способные его обуздать, еще не подоспели? Неужели в такую ужасную ночь люди могут оставаться равнодушными? На площади много народу. Конечно, и я, и господин учитель, и весь наш класс тоже здесь. Все в недоумении глядят на пожар. — Наконец приезжает пожарная команда (кажется, что она еще не совсем проснулась) и начинает свои приготовления. Пока что они заключаются в бессмысленной беготне и криках. Зачем так орать? Приказ и молчаливое исполнение были бы гораздо лучше. Огонь уже разгорелся с неистовой силой. Дали ему время, вот он и разгорелся. Он огрызается, вырывается, шипит, беснуется, он похож на красномордого пьяницу в горячке, который опустошает и крушит все, что попадет ему под руку. Дом в любом случае не уцелеет. Все красивые вещи и дорогие товары, лежащие в подвале, сгорят — ну и пусть, только бы люди не погибли. Но кажется, происходит самое ужасное. Из дыма и языков пламени слышен крик девочки. Бедное создание! Внизу, на улице, ее мать падает в обморок. Ее поддерживает какой-то коммивояжер. О, если бы я был большим и сильным! Я бы дал отпор пламени и спас девочку как герой! Нет ни одного героя? А ведь есть прекрасная возможность показать себя благородным и отважным мужчиной. Но что это? Молодой, худощавый, бедно одетый человек лезет по высокой лестнице прямо в дым, в жар, появляется на миг в жутких отсветах пламени, затем он снова пропадает из вида и возвращается — какое зрелище! — с девочкой. Держа ее на одной руке, а другой рукой цепляясь за лестницу, он спускается вниз и передает девочку матери, а та уже пришла в себя и чуть ли не душит ее в объятиях. Какой момент! О, если бы я был этим смельчаком! О, если бы мне стать таким мужчиной! Дом сгорел дотла. На улице стоят, обнявшись, мать и дочь, а тот, кто спас девочку, бесследно исчез.
Дружба
Дружба — это драгоценный цветок. Без нее не проживет даже сильный человек. Душе нужна родная верная душа, как бы лесная поляна, где можно прилечь отдохнуть и поболтать. Друга нельзя переоценить, если он настоящий Друг. И нельзя успеть убежать, если он нас обманывает. О, бывают ложные друзья, им одно только нужно: нанести рану, обидеть, разрушить! Есть люди, которые для того только изо всех сил притворяются друзьями, чтобы тем беззаботнее и глубже оскорбить нас или причинить вред. У меня такого друга нет, но я знаю об этом из книг, а в книгах пишут правду, ведь они написаны так душевно и понятно. У меня есть друг, не хочу его называть. Достаточно того, что я в нем уверен, абсолютно уверен. Да есть ли счастье, покой, наслаждение, сравнимое с этим? Нет, и не бывает. Мой друг, конечно, думает на этом уроке обо мне, точно так же, как я думаю и пишу о нем. В его сочинении я играю главную роль, как и он — в моем. Вот что значит связь, союз, согласие, понимание! Я этого не понимаю, но пусть так оно и будет, раз это хорошо и славно. Мое неопытное перо не может выразить, насколько это хорошо и славно. Пускай бы описал это настоящий писатель, кому это по силам. Существует много видов дружбы, так же, как существует много видов измены. И нельзя принимать одно за другое. Надо быть внимательнее. Одни хотят нас обмануть, обвести вокруг пальца, но не могут, другие хотят всегда быть верными, но почему-то предают, иногда нарочно, иногда нечаянно. Некоторые предают нас, показывая тем самым, что мы обманулись, вообразив их нашими друзьями. Я люблю таких врагов. Они нас кое-чему учат и не причиняют никакого горя, кроме разочарования. Хотя вообще разочарование — большое горе. Каждый хотел бы иметь друга, которого можно одновременно и любить, и ценить! И то и другое — переживания, обязательно присущие настоящей дружбе. Любят игрушку, но ею не стоит дорожить. Больше того, мы любим вещи, которые презираем. А друга нельзя любить и одновременно им не дорожить. Так не бывает, по крайней мере по моим ощущениям. Взаимное уважение — вот почва, из которой только и может произрастать такой нежный цветок. Лучше бы меня ненавидели, чем презирали, лучше бы не любили, чем любили и презирали одновременно. Ничто так болезненно не ранит благородного человека, как пренебрежение. У благородного человека в друзьях могут быть только благородные люди, которые всегда скажут в глаза, что вы их разочаровали. Тем самым подлинная дружба — это школа прекрасного и благородного образа мыслей. И упражняться в подобном образе мыслей — удовольствие превыше десяти, нет, сотни других удовольствий. О, я вполне сознаю сладость возвышенной дружбы. Еще одно: весельчаки и шутники всегда пытаются приобрести друзей. Им не доверяют, а если они насмешники, то не стоят доверия.
Бедность
Бедность — это когда приходишь в школу в рваной куртке. Кто станет с этим спорить? У нас в классе много бедных ребят. Они носят драную одежду, у них мерзнут руки, у них некрасивые, грязные лица и дурные манеры. Учитель обходится с ними строже, чем с нами, и он прав. Учитель знает, что делает. Не хотел бы я быть бедным, я бы сгорел со стыда. Почему бедность это такой стыд? Не знаю. Мои родители — состоятельные люди. У папы есть карета и лошади. Будь он бедным, у него бы их не было. Часто я вижу на улицах бедных женщин в лохмотьях, и мне их жалко. Бедные мужчины, напротив, пробуждают во мне негодование. Бедность и грязь не подобают мужчинам, и бедного мужчину мне не жалко. Я как бы предпочитаю бедных женщин. Они умеют так красиво просить милостыню. Мужчины, которые побираются, безобразны и всегда стесняются, и потому отвратительны. Нет ничего более безобразного, чем нищенство. Если человек просит подаяния, это свидетельствует о слабости характера, отсутствии гордости и даже нечестности. Я лучше умер бы на месте, чем высказал такую унизительную просьбу. Только одна просьба звучит прекрасно и достойно: когда просишь прощения у того, кого любишь, если ты его обидел. Например, когда просишь прощения у матери. Признать свою ошибку и загладить ее примерным поведением вовсе не стыдно, но даже необходимо. Просить же хлеба или подаяния дурно. Почему вообще должны существовать бедные люди, которым нечего есть? Я считаю, что человеку не подобает обращаться к другим людям с просьбами о пропитании или одежде. Терпеть лишения столь же ужасно, сколь и унизительно. Учитель усмехается, читая мои сочинения, а когда прочтет это, усмехнется дважды. Ну и что отсюда следует? Быть бедным? То есть ничего не иметь? Да, имущество так же необходимо для жизни, как дыхание для бега. Кому не хватит воздуха, тот упадет посреди дороги, и прохожим придется бежать ему на помощь. Только бы никому не пришлось бежать на помощь мне! Я читал, что у бедности все же есть хорошая сторона — пробуждать милосердие в богатых. Но я считаю (и у меня есть право на собственное мнение!), что она только делает их непреклонными и жестокими. Потому что зрелище людских страданий и сознание возможности исправить положение делает богатых высокомерными. Мой отец — человек мягкий и душевный, справедливый и веселый, но с бедными он непреклонен и груб, все, что угодно, только не мягок. Он кричит на них, и сразу видно, что они его злят и раздражают. Он говорит о них с брезгливостью, к которой примешивается ненависть. Нет, бедность не приводит ни к чему хорошему. Бедность делает большинство людей угрюмыми и злобными. Я потому не люблю бедных ребят из класса, что чувствую, как они завидуют моей приличной одежде и злорадствуют, если я плохо отвечу на уроке. Они никогда не смогут стать моими друзьями. Я не испытываю к ним ничего, кроме жалости. Я не обращаю на них внимания, потому что они без причины относятся ко мне враждебно. А если у них и есть причина, то… да, к сожалению, урок уже кончился.
Школа
«О пользе и необходимости школы» — так гласит тема на доске. Я полагаю, школа полезна. Она держит меня в своих стальных или деревянных (школьные скамьи) когтях с шести до восьми часов в день, защищает мой ум от безалаберности, не позволяет мыслям разбегаться. Я должен учиться — что ж, превосходно. Школа готовит меня к предстоящей жизни в обществе — еще лучше. Она просто есть, это факт, а я факты люблю и уважаю. Я с удовольствием отправляюсь в школу и с удовольствием ее покидаю. Это самая прекрасная смена обстановки, какой только может желать озорной мальчишка. В школе задается одинаковый масштаб для знаний каждого. И тут уж не имеют значения никакие различия. Самый бедный мальчуган может оказаться самым способным. Никто, даже учитель, не запретит ему стать отличником. Все его уважают, если он блещет познаниями; всем за него стыдно, если он не знает урока. Я считаю, что подстегивать таким способом честолюбие и желание добиваться восхищения одноклассников, — это здорово. Я ужасно честолюбив. Радуюсь от всей души, когда умным ответом застаю учителя врасплох. Знаю, что я один из лучших учеников, но дрожу при мысли, что кто-то, еще более способный, мог бы меня обскакать. От этой мысли становится жарко и страшно, как в аду. Но в этом и состоит польза школы: она держит в напряжении, будоражит, дает толчок, тешит воображение. Школа — это передняя, зал ожидания самой жизни. Ничто не бесполезно, это факт. Тем более школа. Только ленивые двоечники могли додуматься до того, что школа бесполезна. Меня удивляет, что нам вообще задали эту тему. В сущности, ученики никак не могут судить о пользе и необходимости школы, куда их воткнули и где им еще торчать и торчать. Об этом следует писать людям постарше. Например, самому господину учителю или, предположим, моему отцу, который кажется мне мудрым человеком. Окружающая действительность, со всеми ее песнями и шумом, не вмещается ни в какую письменную форму. Да, наболтать можно с три короба. Но вот вопрос: вся эта писанина (извиняю себе столь фамильярную характеристику моего сочинения) — что она значит и чего стоит? Школа мне нравится. Я стараюсь добровольно полюбить то, что когда-то было мне навязано, и в необходимости чего меня молчаливо убедили все кому не лень. Школа — необходимый галстук на шее юности, но признаю, украшение ценное. Как бы мы мешали родителям, лавочникам, стекольщикам, жестянщикам, сапожникам, прохожим на улицах, если бы не ходили в школу! Чем же еще нам заниматься, как не домашними заданиями? Озорничать? Нет, школа и впрямь прекрасное заведение. Я ничуть не сожалею о том, что учусь. Напротив, я всем сердцем рад своему счастью. Все умные и правдолюбивые школьники обязаны быть того же (или аналогичного) мнения. О пользе необходимой вещи не стоит и говорить, потому что все необходимое полезно.
Вежливость
Нет ничего скучнее, чем невежливое отношение людей друг к другу. Воспитанным людям учтивость доставляет удовольствие. Степень учтивости и способ ее проявления отражает характер человека, как в зеркале. Было бы ужасно, если бы мы не здоровались при встрече, не снимали шляпу, входя в помещение, поворачивались спиной к родителям и учителям, когда они к нам обращаются. Право, это было бы просто невыносимо. Без вежливости не было бы общества, а без общества не было бы жизни. Несомненно, если бы на Земле обитало всего сотни две-три людей, вежливость была бы излишней. Но мы живем почти друг у друга на головах, в такой тесноте, что не смогли бы прожить и дня, не соблюдая правил хорошего тона. И как занимательны эти правила, которым нужно подчиняться, если хочешь быть человеком среди людей! Каждое требование обладает особой прелестью. Царство вежливости изобилует очаровательными тропинками, дорогами, теснинами и поворотами. Однако там есть и зияющие пропасти, страшнее, чем в горах. Как легко упасть в пропасть, если ты неловок или упрям; с другой стороны, можно уверенно пройти по узким дорожкам, если ты чуток и внимателен. И конечно, смотри в оба, держи ухо востро, включи все органы чувств, иначе наверняка сорвешься. Вежливость представляется мне чем-то почти сладостным. Часто я брожу по улице с намерением встретить одного знакомого моих родителей, только чтобы с ним поздороваться. Право, не знаю, грациозно ли я снимаю шляпу. Но достаточно и того, что мне доставляет удовольствие ее снять. Когда взрослые дружески отвечают на твое приветствие, это восхитительно. Как приятно снять шляпу перед дамой и встретить ее ласковый взгляд. У дам такие добрые глаза, а наклон головы — более чем щедрое вознаграждение за столь малый труд, как приподнять шляпу. Учителей следует приветствовать издалека. Но и учителям подобает отвечать на приветствие. Они-то требуют от учеников почтительности, важничают, а сами ведут себя неучтиво. Учтивость не признает возрастных различий, она довольствуется сама собой. Если уж ты неучтив, то неучтив со всеми. И наоборот: если вежливость доставляет тебе удовольствие, тем приятнее быть вежливым с каждым. Чем значительнее вежливый человек, тем он благосклоннее и любезнее. Получить знак внимания от важного и влиятельного человека — подлинное наслаждение. Великие люди тоже были когда-то маленькими, а теперь они могут показать свое величие именно мягким и внимательным обхождением. У кого есть сердце, вежлив. Сердце изобретает тончайшие формы вежливости. Сразу видно, у кого вежливость идет не от сердца. Вежливости можно научиться, но это трудно, если у человека нет таланта, то есть искреннего желания стать вежливым. Никто не обязан быть вежливым, но легкая и непринужденная учтивость — залог хорошего самочувствия для каждого.
Природа
Писать о природе трудно, особенно ученику девятого «А» класса. О людях писать легче: у них есть постоянные черты. Но природа так расплывчата, так утонченна, так неуловима и бесконечна. И все же я попытаюсь. Я люблю преодолевать трудности. Это разгоняет кровь и обостряет чувства. Кто-то где-то сказал, что нет ничего невозможного. Может, это банально, но какая-то правда в этих словах есть. Мы с братом (он студент) поднимались как-то на гору. Дело было зимой, за две недели до Рождества. Гора широкая, как спина атлета. Она была слегка припорошена снегом, словно его рассыпала заботливая, чувствительная рука. Сквозь снег тонкими иглами пробивалась трава, что выглядело очень трогательно. Воздух был наполнен туманом и солнцем. Сквозь облака тихо, легко проглядывало голубое небо. Мы шли и мечтали. Наверху мы присели на скамейку и любовались видом. Горный пейзаж — самое великолепное и самое свободное, что есть на свете. Взгляд уходит в глубину и в дальнюю даль, чтобы через мгновение вновь задержаться совсем близко. Ты спокойно глядишь на поля, луга и горные хребты, распростертые у твоих ног: как будто они бездыханны или уснули. По долинам, то узким, то широким, проплывают туманы, дремлют леса, слабо мерцают городские крыши. Все вокруг — легкая, прелестная, недостижимая, тихая греза. Ты представляешь себе то бурное море, то милую игрушку, потом снова что-то бесконечно ясное, неожиданно понятное. Я не нахожу слов. Мы мало говорили. Каждый был занят собственными впечатлениями. Никто из нас не хотел нарушать прекрасную воскресную тишину в горах. Внизу гулко зазвонили колокола. Казалось, они звонят совсем близко, прямо в уши, а потом внезапно умолкли, и я уже не мог уловить их звон своим слабым слухом. Мы говорили тихо (когда потом заговорили). А именно — об искусстве. Мой брат утверждал, что сыграть Карла в «Разбойниках» гораздо труднее, чем негодяя Франца, и мне пришлось признать его правоту, когда он ее обосновал. Мой брат превосходно рисует, пишет стихи, поет, играет на пианино, и он спортсмен. Он очень, очень талантливый. Я люблю его, и не только за то, что он мой брат. Он мой друг. Он хочет стать дирижером, но в то же время он скорее хочет стать не дирижером, а объединить в себе все искусства на свете. Разумеется, он хочет достичь высот. — Потом мы пошли домой, ведь всегда наступает время, когда пора домой. С грустных серьезных елей, сверкая, сыпался снег. Мы говорили о том, что ели — это прекрасные создания, как благородные аристократки. Представляю, что, дойдя до этого места, учитель ухмыльнется. Я тоже скрываю улыбку, вспоминая нашу прогулку в то воскресное утро, белый, призрачный, голубоватый ландшафт, открывшийся с той скамьи, разговор об искусстве и о… Звонок.
Свободная тема
— На этот раз, — сказал учитель, — можете писать о том, что придет в голову. — Честно говоря, мне ничего не приходит. Не люблю я такой свободы. Предпочитаю писать на заданную тему. Я слишком ленив, чтобы что-то выдумывать. Да и что бы это могло быть? Я люблю писать обо всем. Меня привлекает не поиск интересной темы, мне интересно находить утонченные красивые слова. Могу извлечь из одной идеи десять, нет, сто идей, но как раз главная тема не приходит в голову. Пишу обо всем подряд. Потому что мне приятно заполнять строки изящными буквами. А о чем писать, мне совершенно безразлично. — Ага, придумал. Попробую изобразить классную комнату. Такого еще не было. И мне наверняка поставят отлично. — Когда я поднимаю голову и смотрю поверх множества голов, я не могу удержаться от смеха. Это так загадочно, так необычно, так странно. Это как баюкающая, волшебная сказка. Сама мысль о том, что в этих головах полно прилежных, скачущих и обгоняющих друг друга мыслей, довольно загадочна. Возможно, как раз поэтому урок, когда мы пишем сочинения, самый прекрасный и привлекательный. Ни на одном уроке не бывает такой тишины, такой торжественной атмосферы. Все работают молча, думают про себя. Кажется, слышишь, как тихо шепчутся, тихо шевелятся мысли. Словно копошатся маленькие белые мыши. Время от времени взлетает муха и затем тихо опускается на чью-нибудь голову, чтобы со всеми удобствами устроится на волоске. Учитель сидит за своим столом, словно отшельник среди скал. А классные доски — это темные, бездонные озера. Трещины на них — это белая пена волн. Отшельник полностью погружен в созерцание. То, что происходит в далеком мире, то есть в классе, его не волнует. Время от времени он сладострастно чешет в затылке. Я знаю, какое это удовольствие — чесать в затылке. Здорово помогает думать. Конечно, выглядит это не слишком красиво, но ведь не все должно выглядеть красиво. Учитель — невысокого роста, слабого сложения, худощав. Я слышал, что такие мужчины самые умные и образованные. Может, это и верно. Я твердо убежден, что наш учитель необычайно умен. Я бы не хотел нести на своих плечах бремя его знаний. Если я и написал нечто неподобающее, то нужно учесть, что это совершенно необходимо для изображения класса. Учитель очень раздражителен. Он часто выходит из себя, когда ученик расстраивает его своей нерадивостью. Это его недостаток. Стоит ли волноваться из-за такой ничтожной мелочи, как лень какого-то школьника? Но мне легко говорить. На его месте я, может быть, вел бы себя еще несдержанней. Чтобы быть учителем, нужен особый талант. Чтобы сохранять собственное достоинство, имея дело с такими сорванцами, как мы, нужно большое самообладание. Вообще-то учитель собой владеет. У него есть особая манера излагать мысль умно и тонко, что нельзя не поставить ему в заслугу. Он всегда чисто одет. Но, к чему скрывать: мы часто смеемся над ним за его спиной. В спине всегда есть что-то смехотворное. Тут уж ничего не поделаешь. Он носит такие высокие сапоги, как будто только что вернулся с поля битвы при Аустерлице. Эти грандиозные сапоги, которым не хватает только шпор, дают нам богатую пищу для размышлений. Они едва ли не больше самого учителя. Он топает ими, когда впадает в ярость. Портрет не очень похож. Я не особенно доволен своим сочинением.
Фантазия
Мы должны описать какую-нибудь фантазию. Моя фантазия любит все красочное, сказочное. Мне не нравится мечтать о заданиях и обязанностях. То, что находится рядом, предназначено для разума, а то, что вдали — для мечтаний. По озеру, волны которого достигают окраины нашего города, плывут в челноке благородная дама и благородный юноша. Дама одета богато и элегантно, юноша — скромнее. Он ее паж. Он гребет, а затем приподнимает весла и дает жемчужным каплям упасть в безмятежные воды озера. Кругом тихо, удивительно тихо. Широкое озеро неподвижно, как разлитое масло. Небо отражается в озере, и озеро кажется текучим, глубоким небом. Оба они, озеро и небо, — легкая, как греза, лазурь, сплошная, сплошная синева. Оба они, дама и юноша, грезят. Юноша гребет, но так тихо, спокойно, так медленно, словно боится плыть вперед. Это скорее парение, чем скольжение, и скорее замирание и неподвижность, чем скольжение. Дама улыбается юноше, не сводя с него глаз. Конечно, он ей очень нравится. Юноша улыбается в ответ. Солнце шлет этому утру, утру на озере, свой поцелуй. Оно наполняет жаром озеро, челнок, этих двоих, их счастье, все. Все счастливо. Даже цвета на платье прекрасной дамы. Разумеется, цвета тоже чувствуют. Цвета добры и соответствуют счастью. Дама родом из замка, что высится на правом берегу озера, это его башни так сверкают. Она графиня. По ее знаку юноша отвязал челнок и привел его туда, где они все еще находятся — почти на середине озера. Дама опускает белую руку в зеленоватую, голубоватую воду. Теплая вода целует влажными устами предложенную ей руку. Поблескивают белые стены разбросанных по берегу сельских домов. В воде отражаются коричневые виноградники и дома. Ну конечно! Они и должны отражаться. Без каких-либо предпочтений. Все, что оживляет берег формой и цветом, подчинено озеру. Озеро делает с этим все, что хочет. Оно все отражает. Оно — божество, волшебство, сказка, картина. — На этой глубокой, текучей картине скользит по волнам челнок. Все то же спокойное скольжение. Мы уже описали его, хоть рассказали не все. Мы? Стоп, неужели я выражаюсь во множественном числе? Вот что значит писательская привычка. Когда я пишу сочинения, всегда кажусь себе писателем. Но озеро, челнок, волны, дама, юноша и весла, им пока еще не позволено исчезнуть. Хочу взглянуть на них еще раз. Дама красива и добра. Я не знаю ни одной дамы, которая не была бы красива и добра. А эта, в притягательном и сладостном окружении, пронизанном солнцем и цветом, особенно прекрасна. К тому же она еще и знатная графиня из давно минувших дней. Юноша также из прошлых столетий. Пажей больше нет. В нашем веке они не нужны. Зато озеро то же самое. Те же расплывчатые дали и краски по-прежнему сияют над ним, то же солнце. Замок тоже еще стоит, но пустой.
Профессия
Чтобы в порядочном обществе вести светский образ жизни, нужно иметь профессию. Но просто работать изо дня в день — этого мало. Работа должна иметь определенный характер и вести к определенной цели. Чтобы достигнуть этого, выбирают профессию. Это происходит по окончании школы, когда ты становишься взрослым человеком. Теперь тебе предстоит другая школа: сама жизнь. Тебе говорят, что жизнь — строгий учитель. Наверное, так оно и есть, поскольку таково общее мнение. Мы имеем право избрать профессию по собственному желанию, а если нет, — то это несправедливо. Я чувствую в себе призвание ко всем возможным профессиям. Поэтому выбор — трудное дело. Я считаю, лучше всего выбрать любую, может быть, первую попавшуюся, испытать себя, а когда надоест — бросить. И вообще, разве можно знать, как та или иная профессия выглядит изнутри? Я думаю, сначала нужно все испробовать. Ведь у нас, молодых, нет жизненного опыта, и, если нас поставить перед выбором, дело кончится блистательным провалом. Профессию детей должны выбирать родители, на свой вкус и усмотрение. Они лучше знают, на что мы годимся. Если же мы годимся на что-то лучшее, то позже всегда найдется время сменить лошадей. Все равно ты будешь на коне. Нет, в этом случае родители редко бывают несправедливы. — Ну, на мой вкус, хорошо бы стать капитаном корабля. Но я спрашиваю себя, согласятся ли с моим решением родители. Они меня очень любят и будут беспокоиться, зная, что отдали меня на волю морских штормов. Лучше всего, наверное, было бы удрать из дому. Ночью, через окно, спуститься по канату и — адью. Но нет! У меня не хватит духу обмануть родителей. К тому же, кто знает, есть ли у меня способности к профессии капитана. Становиться слесарем, столяром или токарем я не хочу. Автору сочинений такого уровня не подобает заниматься ручным трудом. Я мог бы стать переплетчиком, но мои родители на это не согласятся. Я знаю, они считают, что для этого я слишком хорош. Только бы меня не заставили поступать в университет, этого я не переживу. Быть врачом у меня нет никакого желания, священником — никакого таланта. Юристом? Я не усидчивый. Учителем? Лучше умереть. Все наши учителя, по меньшей мере, несчастны, по ним видно. Я бы хотел стать лесником. Построил бы себе на опушке увитый плющом домик и бродил бы по лесу весь день до самой ночи. Возможно, со временем мне бы это надоело и я бы затосковал по большим элегантным городам. Я хотел бы жить поэтом в Париже, музыкантом в Берлине, а коммерсантом — нигде. Только попробуйте сунуть меня в какую-нибудь контору, мало вам не покажется. У меня есть еще кое-что на уме: было бы прекрасно работать фокусником. Или известным канатоходцем: за спиной фейерверки, наверху звезды, внизу бездна, и такой узкий путь впереди. — Клоун? Да, я чувствую в себе талант к забавам и шуткам. Представляю себя на сцене: длинный красный нос, обсыпанные мукой щеки, широкий смешной костюм. Но это расстроит родителей. Что же еще? Торчать дома и брюзжать? Никогда. Одно я знаю точно, я не боюсь выбора профессии. Их так много.
Отечество
Мы живем в республике. Мы можем делать, что захотим. Мы ведем себя так непринужденно, как нам заблагорассудится. Мы не должны давать отчета о своих действиях никому, кроме нас самих, и мы этим гордимся. Только наша честь воздвигает границу нашим деяниям. Другие государства изумляются, глядя на нас, ибо мы сами себе господа. Мы подчиняемся только нашим воззрениям и нашему честному образу мыслей. Ему мы охотно позволяем повелевать и управлять нами. У нас нет места королю или кайзеру. Улицы наших городов не рассчитаны на проезд княжеских кавалькад, наши дома не сараи, но и не дворцы. Наши церкви лишены роскоши, а ратуши просты и исполнены достоинства. Наши чувства просты и скромны, как и наши жилища; наши сердца похожи на наши пейзажи: суровы, но не бесплодны. Мы ведем себя как республиканцы, как граждане, как воины, как люди. Подданные других стран часто похожи на домашних животных. Не то чтобы свобода и гордость были вовсе чужды другим народам, но у нас они врожденные. Наши предки, смелые борцы за свободу кантонов, завещали нам свой образ мыслей, и мы были бы достойны жалости, если бы не сохранили этот драгоценный дар. Когда я пишу эти строки, я проникаюсь священной серьезностью. Я — пламенный республиканец. Пусть я молод, но я преисполнен желания самозабвенно служить родине. Я пишу это сочинение дрожащими пальцами. Хотелось бы только, чтобы мое служение и силы понадобились ей как можно скорее. Но я забываю, что я всего лишь ученик девятого «А» класса. Как же мне хочется перейти из этой душной молодости в большую общественную жизнь, с ее высокими требованиями, с ее бурями, идеями и подвигами. Я как будто посажен на цепь. Я ощущаю себя взрослым мыслящим человеком, и только зеркало напоминает мне о моей молодости и незначительности. О, если доведется, я буду служить моей родине с самым священным рвением, гордиться службой и не устану выполнять задачи, которые она пожелает поставить передо мной. Пусть она потребует всех моих сил, всю мою жизнь. Для чего же еще произвели меня на свет мои родители? Нет жизни, если не живешь ради чего-то, а для чего же еще бороться и жить, как не на благо родины? Я счастлив, что у меня впереди такая прекрасная жизнь. Родина велика, но внести свой вклад в то, чтобы она стала еще больше, станет моей гордостью, моей жизнью, моей страстью. О, я безмерно честолюбив, тем более что знаю: честолюбие в таких вещах вовсе не стыдно и не порочно. Сейчас по-прежнему можно стать героем. Героизм теперь выглядит иначе. Там, где речь идет о величии, славе и пользе родины, быть героем, быть жертвой — это не перебор. О, пока что я ученик девятого «А» класса.
Моя гора
Свое имя гора Бёцинген получила от деревни, что лежит у юго-западного подножия. Гора высока, но подняться на нее легко. Мы часто делаем это, я и мои товарищи, потому что наверху есть прекрасные места для игр. Гора широка, ее можно обойти, наверное, за час, нет, гораздо шире. Мне это неизвестно, потому что я никогда не измерял ее диаметр. Это завело бы слишком далеко. Но когда с другой горы смотришь на гору Бёцинген, во всей ее высоте и ширине, она похожа на спящего волшебника. Или на голову слона. Не знаю, подходит ли это сравнение. Хотя, если гора и впрямь красива, то все равно, на кого она похожа. А это действительно самая красивая гора с самым прекрасным видом. С ее вершины можно увидеть три белых озера, много других гор и равнин в трех направлениях, города и деревни, леса, и все это в далекой глубине так прекрасно, будто раскинулось нарочно, чтобы мы любовались. Отсюда одно удовольствие изучать географию и мало ли еще что. Но самое прекрасное для нас — это огромные буки на склоне горы. Весной у них удивительно светлая и влажная листва, такая свежая, что даже хочется попробовать на вкус. На горных лугах резвятся гнедые кони. К ним можно подходить без страха. Лошадям вообще нужно доверять. Есть, конечно, еще и козы, и коровы, но мне они нравятся меньше. Один мой товарищ схватил корову за хвост, и она стащила его вниз чуть ли не до середины горы. И хотя нам было страшно за него, мы не удержались от смеха. Во время игр случается довольно много ссор, даже драк. Драки мне нравятся больше. Ссоры просто невыносимы, а драки веселят и раззадоривают. Мне нравится этот жар, это возбуждение. Иногда игра превращается в бешеное сражение. Сражение — это здорово, а быть героем сражения — еще лучше. Потом, конечно, остается обида, злоба, вражда, ненависть. Но это, по крайней мере, определенные ощущения. Нет ничего скучнее скуки, а на меня хуже всего действует скука, то есть безразличие. Если вспыхивает ненависть, я готов изобразить посредника, миротворца. Могу сыграть и эту роль. Нельзя превращать игру в побоище. Но мне, опять же, легко говорить, я сам превосходно раздаю и получаю тумаки, если до этого доходит. Оставим эту тему. Куда проще уговаривать и увещевать (особенно самого себя), чем сойти с пути греха и пагубы в момент искушения. Всему свое время. Одно время — для побоев и метания камней, другое — для благих намерений. Все нужно познать. Но я почти забыл про гору. Я так много пережил на ней прекрасных рассветов, вечеров и даже ночей, что мне трудно удержать в поле зрения и описать пером какой-либо один случай. Однажды я провел там наверху особенный вечер. Я лежал в траве один, под столетней елью и мечтал. Солнце разливало свой жар надо мной и над лугом. Из долины доносился звон и шум железной дороги. В мыслях я был так далек от всего мира. Я ни за чем не наблюдал, я позволял наблюдать за собой. По крайней мере, белка это делала довольно долго. Она озадаченно и боязливо смотрела на меня сверху. Я не мешал ей. Садилось солнце, в камнях юркали землеройки, и луг сверкал в черной прозрачной тени. О, как же я тосковал о чем-то. Если бы я только знал о чем.
Наш город
На самом деле наш город — скорее, большой прекрасный сад, а не город. Улицы — это садовые дорожки. Они чистые и как будто посыпаны мелким песком. Над крышами города возвышается гора с темными елями и зеленой листвой. В городе великолепные зеленые насаждения, например аллея, которую, как говорят, заложил Наполеон. Но я не верю, что он собственноручно сажал деревья, для этого он, наверное, был слишком горд, слишком всемогущ. Летом раскидистые старые каштаны отбрасывают приятную прохладную тень. Летними вечерами можно видеть горожан, которые обожают гулять и фланируют по аллее туда и обратно. Особенно выпендриваются дамы в прекрасных светлых платьях. А потом на закате катаются по озеру в лодках. Озеро принадлежит к нашему городу, как церковь. Так в монархических государствах увеселительный замок принадлежит к резиденции какого-ни-будь князя. Без озера наш город не был бы собой, хуже того, его нельзя было бы узнать. Наша церковь — протестантская и расположена на высокой каменной платформе, которую украшают два изумительных больших каштана. Окна церкви расписаны пылающими красками, что придает ей сказочный вид. Часто оттуда доносится прелестное многоголосое пение. Я люблю слушать снаружи, когда внутри поют. Женщины поют красивее всего. Наша ратуша выглядит очень достойно, ее большой зал используется для балов и по другим поводам. У нас есть даже театр. Каждую зиму к нам на два месяца приезжают актеры из других мест. У них аристократичные манеры, они говорят на аристократичном немецком и носят на головах цилиндры. Я всегда радуюсь их приезду и не поддакиваю нашим горожанам, когда они презрительно называют актеров сбродом. Возможно, что те не платят по счетам, что они наглые, и напиваются, и происходят из дурных семейств, но на то они и актеры! Нужно смотреть сквозь пальцы на такие вещи. Артистов нужно великодушно прощать. Они очень хорошо играют. Я видел «Разбойников». Это чудесная драма, полная огня и красоты. Есть ли развлечение, более утонченное и благородное, чем посещение театра? Жители больших городов намного опередили нас в этом отношении. — У нас в городе много промышленности, это оттого, что в нем много фабрик. Фабрики и окружающие их территории выглядят некрасиво. Там черный и тяжелый воздух, и я не понимаю, зачем люди занимаются такими грязными вещами. Меня не заботит, что производят на фабриках. Я только знаю, что все бедные люди работают на фабрике, возможно, в наказание за то, что они такие бедные. У нас улицы чистые и красивые, и между домами везде растут зеленые деревья. Когда идет дождь, улицы становятся жутко грязными. У нас мало заботятся об улицах. Отец так говорит. Жаль, что рядом с нашим домом нет сада. Мы живем во втором этаже. У нас прекрасная квартира, но ей не хватает сада. Мама часто на это жалуется. Я больше всего люблю старую часть города. С удовольствием брожу по старым улочкам, переулкам и крытым переходам. Еще у нас есть подземные ходы. В общем, у нас очень милый город.
Рождество
Рождество? О! Это будет самое плохое сочинение, потому что про такое чудо хорошо написать не получится. — На улицах, в передних, на лестницах и в комнатах пахнет апельсинами. Выпало много снега. Рождество без снега было бы невыносимым. После обеда мы услышали два тоненьких голоска у нашей двери. Я пошел открывать. Я знал, что это бедные дети. Я смотрел на них довольно долго и бессердечно. «Чего вам?» — спросил я их. Тогда маленькая девочка заплакала. Мне стало неловко, что я был таким грубым. Пришла мать, отослала меня и вручила детям небольшие подарки. Когда наступил вечер, мать позвала меня в прекрасно убранную комнату. Я вошел с волнением. Признаюсь, я испытываю какой-то необъяснимый страх перед получением подарков. Моей душе не нужны подарки. Я вошел, и у меня заболели глаза, когда я окунулся в море света и огней. Перед этим я долго ждал в темноте. В гостиной в кожаном кресле сидел отец и курил. Он встал и торжественно подвел меня к подаркам. Мне стало неловко. Это были самые красивые вещи, какие только могли порадовать глаз и сердце. Я улыбнулся и попытался что-то сказать. Протянул отцу руку и посмотрел на него с благодарностью. Он рассмеялся и заговорил со мной о подарках, их значении, их ценности и о моем будущем. Я старался не показать, какое удовольствие они мне доставили. Пришла мать и подсела к нам. Мне хотелось сказать ей что-то ласковое, но язык не повернулся. Она угадала мое намерение, притянула меня к себе и поцеловала. Я был несказанно счастлив и рад, что она меня поняла. Я прижался к матери и заглянул ей в глаза, в которых стояли слезы. Я говорил с ней, но про себя, беззвучно. Я был так счастлив, что могу говорить с матерью таким чудесным способом. А потом мы развеселились. Пили вино из изящных граненых бокалов, смеялись и болтали. Я рассказал о школе и об учителях, особенно про их чудачества и странности. Мне охотно простили мою буйную веселость. Мать села за пианино и сыграла какую-то простую песню. Она играет ужасно нежно. Я прочел наизусть стихотворение. Я читаю стихи ужасно плохо. Вошла служанка и внесла пирог и булочки (объеденье, по маминому рецепту). Когда ей вручали подарок, она состроила глупую мину, но вежливо поцеловала матери руку. Брат не смог прийти, о чем я очень сожалею. Наш лакей, старый Фельман, получил большой закрытый пакет. Он выбежал из комнаты, чтобы его открыть. Мы расхохотались. Рождество тихо шло к концу. Мы сидели одни за бокалом вина и почти не говорили. Потом время пошло быстро. В двенадцать часов мы поднялись, чтобы отправиться спать. На другое утро все выглядели довольно уставшими. Рождественское дерево тоже. Не правда ли, плохо написано? Но я, по крайней мере, предупредил об этом, так что нечего меня упрекать.
Вместо сочинения
Письмо моего брата ко мне: Дорогой брат! Твое письмо я получил, прочитал и с удивлением, чуть ли не с восхищением, прочитал во второй раз. У тебя просто дьявольский стиль. Ты пишешь как два профессора сразу. Даже настоящий писатель не мог бы выразить себя лучше. Откуда это у тебя? — Особенно хороши твои изречения об искусстве. Да, брат, искусство — великая и приятная вещь, но это чертовски трудно. Хорошо бы заниматься им спокойно и на досуге, исходя из своих представлений. Тормозит только одно: умение, ремесло, лежащее между произведением искусства и его возникновением. Сколько я вздыхал из-за него, не хуже богомольца. Знаешь, брат, я уже некоторое время пишу стихи. Сижу вечерами допоздна за письменным столом при свете лампы и пытаюсь придать своим ощущениям звуковое выражение. Мне это дается с трудом, а другим вроде бы легко, и у них здорово получается. Недавно один даже прославился. Он не старше меня, а уже выпустил целый сборник стихов. Я не завидую, но мне больно видеть, насколько я, со своими страстными устремлениями, отстаю от него. Если муза не улыбнется мне в самое ближайшее время, я брошу это занятие и завербуюсь в наемники. Изучение философии кажется мне смехотворным, и ни для одной профессии я не гожусь. Воюя в чужой стране, я добуду больше славы, чем здесь, даже если освою какую-то профессию. Я буду вести бурную жизнь, полную приключений, как и все, которым слишком тесно на родине. Жалею, что признался тебе в этом. Наверное, умнее было бы промолчать. Но я верю в твою стойкость и умение держать язык за зубами. Знаю, родителям ты не проболтаешься. Любимый брат, как у тебя дела? Прежде чем я завербуюсь, давай проведем вместе еще одну прекрасную ночь. Возможно, мне повезет со стихами, и тогда не придется бежать на чужбину. Ты пишешь, что тебе скучно. Рано ты соскучился, милый. Думаю, в тебе говорит только твой живой дух и стремление выражаться высоким стилем. Что еще я хотел сказать? Что всегда любил и люблю тебя. Ты умный парень, и с тобой можно говорить по душам. Ты совершишь нечто великое, или я ничего не смыслю в жизни. Да уж, искусство заставляет меня попотеть. Жаль с ним расставаться. Но либо я напишу превосходные стихи, либо не буду писать вовсе. Нет ничего более убогого, чем дилетантство. Ты все еще совершаешь прогулки, подобные тем, которые мы совершали прошлым летом? Прогулки в одиночестве очень полезны. Имей терпение в школе. Может, ты вдвое умнее учителя, но лучше с ним не связываться. Всего хорошего, малыш, всего хорошего. Что бы ни случилось, скоро звездной ночью, за кружкой пива, мы поговорим о тех вещах, что в этом мире могут быть так прекрасны и так ужасны. Хорошо бы иметь крылья орла, но всего хорошего! — Это письмо моего брата я сдаю вместо сочинения, потому что мне сегодня совсем лень думать. Я прошу учителя, если его можно просить об одолжении как человека чести, ничего не разбалтывать, но великодушно хранить молчание. Кстати: стихи моего дорогого брата давно пользуются успехом, а сам он прославился.
Ярмарка
Польза от ярмарки велика, но удовольствие, наверное, еще больше. Крестьяне пригоняют на ярмарку скот, купцы привозят товары, циркачи показывают фокусы, а художники — свои произведения. Все хотят купить и продать. Один продает то, что купил, за большую цену и с выгодой покупает новый товар. Другой, наоборот, покупает себе в убыток, чтобы продать с прибылью где-то еще. Возможно, он тут же об этом пожалеет, ударит себя по лбу и назовет дураком. Народ торгуется, толкается, орет, мечется, присматривается и подсчитывает. Мы, школьники, в этом не участвуем, у нас свой интерес: шляемся по ярмарке, глазеем на толпу. Здесь есть на что посмотреть. Вон та дама в облегающем красном платье, в шляпке с перьями и в высоких сапожках — заклинательница змей. Я с величайшим наслаждением пялюсь на нее часами. Она неподвижна в своем великолепии. У нее бледное лицо, большие потухшие глаза, кривая улыбка, в которой таится презрение. Но я спокойно позволяю ей презирать себя: она так печальна. Должно быть, ее терзает неизбывное горе. — А там тир, где юные патриоты упражняются в меткой стрельбе. И хотя мишень не так уж далека от дула, многие промахиваются. Один выстрел стоит 5 раппенов. Очаровательная девица завлекает в тир всех, кому охота пострелять, а также тех, кому неохота. Ее товарки бросают на нее враждебные взгляды. Она прекрасна, как княжеская дочь, и столь же любезна. — Повсюду карусели, с паром и без пара. Музыка мало меня трогает, но без нее никак не обойтись. Я катался на чертовом колесе. Садишься в прекрасную гондолу из золота и серебра, поднимаешься вверх — спускаешься вниз, спускаешься — поднимаешься, вокруг танцуют звезды, весь мир кружится вместе с тобой. Это стоит уплаченных денег. — Затем кукольный театр. Не хотел бы я пройти мимо, не взглянув на представление. Упустил бы случай посмеяться от души. Я хохочу всякий раз, когда Касперль пускает в ход свою огромную колотушку. Помирает куда больше людей, чем собиралось помереть. Смерть подскакивает к своим жертвам с неимоверной быстротой и бьет без промаха. А жертвы — это генералы, врачи, гувернантки, солдаты, полицейские, министры. Они не засыпают вечным сном, как пишут в газетах. Их казнят, и довольно жестоко. Касперль отделывается парой тумаков. В конце он вежливо раскланивается и приглашает на новое небывалое представление. Мне нравится его неизменная ухмылка плута и негодяя. — Вон там можно сфотографироваться. Тем, кто интересуется, панорама дает возможность посетить любую часть света, увидеть все мировые события. А здесь можно посмотреть на лошадь с тремя ногами. И через три шага обнаружить самого большого в мире быка. Никого не принуждают, но всех вежливо приглашают. И ты мимоходом платишь за вход. Мы идем дальше. Я успеваю еще раз взглянуть на даму со змеями. Она и впрямь того заслуживает. Она величественна и неподвижна, как статуя. Родители дали мне франк на карманные расходы. Интересно, куда он испарился? — Ах, ты прекрасна, заклинательница змей!
Музыка
Музыка для меня — самое приятное, что есть на свете. Я невыразимо люблю звуки. Я мог бы пробежать тысячу шагов, чтобы услышать один звук. Часто летом, гуляя по жарким улицам и услышав из одного дома, куда я не вхож, звук пианино, я останавливаюсь и думаю, что умру на этом самом месте. Я хотел бы умереть, слушая музыку. Я так легко себе это представляю, так естественно. Но естественно, это невозможно. Звуки действуют на меня как тончайшие уколы кинжала. Раны от таких уколов воспаляются, но не гноятся. Вместо крови из них струится грусть и боль. Когда звуки прекращаются, во мне снова все утихает. Тогда я делаю уроки, обедаю, играю и забываю о музыке. По-моему, самый волшебный звук у пианино. Даже если играют неумело. Я слышу не игру, только звуки. Мне никогда не стать музыкантом. Потому что я никогда не обрету в этом сладостного упоения. Слушать музыку — вот что свято. Музыка всегда навевает грусть, она действует, как печальная улыбка. Бывает же светлая печаль. Но самая веселая музыка не может меня развеселить, а самая печальная — опечалить и расстроить. Музыка всегда вызывает во мне одно чувство: как будто мне чего-то не хватает. Никогда не узнать мне причины этой сладкой грусти, не стоит и пытаться. Я и не пытаюсь. Я не хотел бы знать все. Хотя я и считаю себя человеком мыслящим, у меня мало тяги к знаниям. Наверное, потому, что я по природе отнюдь не любознателен. Меня не заботит, что и почему происходит вокруг. Это, конечно, достойно порицания и не поможет мне сделать карьеру. Ну и пусть. Я не страшусь смерти и, следовательно, жизни тоже. Кажется, я начинаю философствовать. В музыке меньше всего мыслей, поэтому она — самое приятное искусство. Люди рассудочные никогда не будут ее ценить, но именно им музыка, если они ее слушают, согревает душу. Искусство нельзя не понимать и не ценить. Искусство обволакивает, ласкает нас, как чистое и недоступное создание, которому претит, когда люди требуют у него взаимности. Оно наказывает того, кто грубо к нему пристает. Художникам это известно. Они видят свое призвание в том, чтобы овладеть искусством, а оно не хочет, чтобы им овладели. Поэтому я никогда не стану музыкантом. Боюсь наказания со стороны обожаемого существа. Можно любить то или иное искусство, но не дай Бог признаться себе в этой любви. Искреннее всего любишь, когда еще не знаешь, что любишь. — Музыка причиняет мне боль. Я не знаю, действительно ли я люблю ее. Она поражает меня, где бы мы ни встретились. Я ее не ищу. Но позволяю ей ласкать меня. И эти ласки ранят. Как бы это сказать? Музыка — плач в мелодиях, воспоминание в нотах, картина в звучании. Я не могу выразить этого словами. А то, что я сказал об искусстве, не стоит принимать всерьез. Слова не подходят, это верно. Как верно и то, что сегодня я не услышал ни одного звука музыки. Когда я не слышу музыки, мне чего-то не хватает, а когда я слышу музыку, тем более не хватает. Это самое лучшее, что я умею сказать о музыке.
Школьное сочинение
Школьное сочинение следует писать аккуратно и разборчиво. Лишь плохой ученик забывает, что не только думать, но и писать нужно ясно и понятно. Сначала подумай, а потом пиши. Начинать фразу, не додумав мысль, — непростительная небрежность. Но когда школьнику думать лень, он надеется, что слова сами собой возникнут из слов. Однако это не более чем пустое и опасное заблуждение. От ходьбы по проселочной дороге быстрее устанешь, если, отправляясь в путь, не поставишь себе цели. — Нельзя пренебрегать точками, запятыми и прочими знаками препинания. Это ошибка, которая влечет за собой следующую — небрежность стиля. Стиль — это чувство порядка. Тот, у кого мутная, неряшливая, некрасивая душа, и писать будет таким же стилем. По стилю, как гласит старая, затасканная, но от этого не менее верная поговорка, узнают человека. — Когда пишешь сочинение, не надо елозить по парте локтями, ты мешаешь соседу: ведь он наверняка восприимчив к помехам, если мыслит и сочиняет. Секрет сочинительства в том, что ты заводишься тихо. Кто не может усидеть смирно, но всегда принимается за работу с шумом и важным видом, тот никогда не сможет писать хорошо и занимательно. — На чистой и гладкой бумаге пишется гораздо красивее, а значит, более бегло, а значит, более живо и выразительно, так что важно иметь под рукой подходящую писчую бумагу. Иначе для чего же существует так много магазинов канцелярских товаров? Хорошо, когда в сочинении много мыслей, но следует остерегаться их перебора. Школьное сочинение, как и любое другое, должно быть приятно в чтении и употреблении. Избыток мыслей и мнений разрушит легкий каркас, то есть форму, в которую должно быть облечено каждое сочинение. И что тогда? Здание обрушится, произойдет камнепад, лавина, неистовый пожар — зрелище великолепное, но и весьма печальное. Бесполезно втолковывать это безмозглому дураку, он и так не станет перегружать материалом свою постройку. — В сочинениях допустима шутка, но только как легкое изящное украшение. Записные шутники должны держать себя в руках. Анекдоты хороши, когда их рассказывают, а на бумаге они редко производят впечатление. Кроме того: если ты в избытке одарен неким талантом, нужно пользоваться им с особой взыскательностью. — Зачеркивания и помарки воспринимаются как неряшливость. Старайся избавиться от этой привычки. Это и ко мне относится. Дорогое Я, обещаю иметь это в виду. Заглядывать в тетрадь к соседу, воровать мысли или идеи, которых ему самому недостает, — это подлость. Имей свою гордость, и не опускайся до глупого воровства. Лучше честно и благородно признайся, что тебе нечего сказать. И не надоедай учителю вопросами и жалобами. Это малодушие. Ты просто стыдишься своего невежества. Учитель это презирает.
Школьный класс
Наша классная комната — это уменьшенный, сузившийся мир. Но у тридцати человек вполне могут проявиться те же ощущения и страсти, что у тридцати тысяч. Между нами возникают любовь и ненависть, честолюбие и мстительность, возвышенные и низменные побуждения. У нас есть бедность и богатство, знания и невежество, успехи и неудачи — во всех вариантах и тонких различиях. Классная комната часто дает возможность сыграть роль героя, предателя, жертвы, мученика. Пусть заглянет в наши отношения какой-нибудь писатель, — он найдет богатый материал для самых занимательных произведений. Мы бываем злобными и любвеобильными, кроткими и пылкими, терпеливыми и наглыми, почтительными и насмешливыми, вдумчивыми и легкомысленными, равнодушными и восторженными. У нас встречаются все виды развязного и учтивого, примерного и дурного поведения. С нами, хочешь — не хочешь, приходится считаться. Часто учитель просто ненавидит кого-то из нас. Может быть, зря. Может, мы не стоим столь серьезного отношения. Ведь он все-таки немного выше, возвышеннее нас. Лично мне кажется, лучше бы он вышучивал нас, чем ненавидеть. У нас в классе есть главный заводила. За четверть часа он может рассмешить так, как не смогут десять других за целый год. Он ужасно ловко корчит рожи. У него в запасе целый набор гримас всех сортов. Если приспичит, он может состроить козью морду. За это положена порка. Мы все его любим, и даже самому трусливому не придет в голову ябедничать на него учителю. Он наш кумир на общих прогулках, экскурсиях и играх. Его неистощимые шутки заставляют весь класс трястись от хохота. Мы постоянно подбиваем его на самые отчаянные проделки. Он осуществляет их не моргнув глазом. Даже учитель не может подчас удержаться от смеха, наверное, потому, что все-таки ценит наше остроумие. Этот парень хорош собой, находчив и умен, он прекрасный спортсмен, но страшный неряха. На его спину каждый день сыплются удары. Он плохо кончит, если его уличат в какой-нибудь из отчаянных проказ. Когда-нибудь так оно и будет. Но это не станет сильным ударом для его родителей. Они люди ограниченные и уделяют сыну не слишком много внимания. В каком-то смысле он благороден. Все беспутные, бесшабашные люди таковы. Они играючи причиняют зло. Это их страсть, а быть всецело охваченным страстью пусть и не умно, зато прекрасно. Он своего рода наш король. Мы все любим ему подчиняться, ибо каждый сожалеет о его распущенности и втайне завидует его бесшабашности. Таков наш маленький мир. Учитель — это как бы фигура из другого мира, великого. Однако учитель слишком мал ростом, чтобы казаться нам великим человеком.