[46] и другие. И где испытывали его люди, как не в Любви? Из жалости дают еду голодному, хотя бы он об этом не просил; заботятся о больном, хотя бы он не желал исцелиться. Но чтобы умный мужчина или умная женщина находили удовольствие в привязанности к особе, неспособной угадать эту привязанность, давали бы ей то, о чем она и не в состоянии попросить, выслушивали бы ее грубые и жестокие речи, и все это, как если бы это увеличивало бы ее власть, нежели любовная мольба, — этого невозможно себе представить[47].
Та, что чувствует себя любимой, обладает некой властью над тем, кто ее любит, ибо она видит в своем могуществе великое и желанное для ее возлюбленного благо. Эта власть требует, чтобы ее почитание выражалось в жестах, поступках, поведении и словах. Вот почему влюбленные делают все, чтобы любимые могли не один раз убедиться, как высоко их почитают и ценят. Глазам придают выражение нежное и умильное, лоб разглаживают, речь смягчают, хотя бы от природы у влюбленного взгляд был ужасен, лоб наморщен, а речь неумна и груба; ведь он всегда хранит в сердце образ своей любви, и это вызывает у него желание стать достойным возлюбленной и заслужить ее милость, на которую он не может рассчитывать, не изменив своего нрава. Вот как Амур вселяет в людей сознание своего значения.
Тот, кто не старается понравиться, какими бы совершенствами он ни обладал, доставляет удовольствие не больше, чем несущий цветы в рукаве. Но желающий нравиться должен думать об этом постоянно, присматриваться к любимой, усвоить себе приятные для нее, как он замечает, добродетели и подчинить ей свой нрав, хотя бы это было ему несвойственно, подобно тому как и подносящий букет должен иметь представление, какие цветы имеют аромат, приятный его возлюбленной.
После того как влюбленный позаботится о своей внешности и душевных качествах, способных удовлетворить ум его любимой, ему нужно обратить внимание на то, чтобы все, что она увидит на нем, доставило бы ей удовольствие и, по крайней мере, не вызвало досаду. Вот где источник забавных изобретений в области новой одежды. Кому не наскучит и не надоест постоянно видеть одно и то же? У человека одно и то же тело, голова, те же руки и ноги. Но он может так разнообразить их вид, что они всякий раз будут казаться как бы обновленными. Надушенные рубашки с разнообразнейшими вышивками, шляпа, подходящая ко времени года, плащ, облегающие панталоны, при движениях подчеркивающие хорошее телосложение, всевозможных фасонов сапожки, шнурованные ботинки, легкие туфли, башмаки, куртки, камзолы, длинные плащи, накидки, шапочки — все это так хорошо пригнано, что лучшего нельзя и желать. А что же сказать о женщинах[48], чьи наряды и украшения создавались именно для того, чтобы нравиться! Возможно ли лучше украсить голову, чем это делают и всегда будут делать дамы? Лучше придавать волосам золотистый цвет и заставлять их виться и ложиться локонами? Лучше их сооружть прическу, какая кому больше идет, — на манер испанок, француженок, итальянок, немок, гречанок? Как тщательно они ухаживают за своим лицом! Если оно красиво, они так ревностно оберегают его от дождя, ветра, зноя, времени и старости, что вечно выглядят молодыми. А если оно не так хорошо, как этого хотелось бы, его заботливо улучшают и затем, добившись известной привлекательности, искусно поддерживают ее согласно моде и обычаям каждого народа и страны. Добавьте к этому платье, свежее, как листья вокруг плода. Если женщина обладает совершенными линиями или формами тела, которые можно или должно показать и сделать более заметными, то это достигается выбором платья, скрывающим их не вполне. Если же их скрывают, то это делается так, чтобы они выглядели еще более привлекательными и изящными. Грудь кажется еще более прекрасной, если создается впечатление, будто ее хотят прикрыть; груди своими приподнятыми округлостями должны давать простор грудной клетке. А хорошо пригнанное платье должно облегать тело там, где нужно: при полноте рук рукава должны быть сужены, при худобе — расширены и обильно изукрашены. Открытые туфли, обрисовывающие ножку (ибо влюбленное любопытство мужчин заставляет их искать в женщине красоту вплоть до кончиков ее ног), всевозможные золотые украшения[49], ожерелья, перстни, пояса, подвески, надушенные перчатки, муфты — словом, все, что прекрасно, должно быть в одежде мужчин и женщин. Творец всех этих вещей — Амур. И если он так хорошо потрудился, чтобы радовать взор, он не меньше позаботился и о других наших чувствах, подарив каждому из них новую, лишь ему свойственную усладу. Цветы, которые ты, Юпитер, заставил рождаться в теплое время года, сделались у людей зимними[50]. Деревья, растения, травы, которые я распределил по разным странам, теперь, благодаря искусству тех, кто желает угодить своим подругам, можно встретить в одном и том же саду. Иногда, чтобы помочь людям в этом увлечении[51], мне приходится посылать тепла больше, чем нужно их стране. И все лишь для того, чтобы они могли этими маленькими подарками напомнить о себе и заслужить расположение своих друзей и подруг.
Нужно ли мне говорить, что музыка тоже была изобретена именно Амуром[52]? Песня и гармония — выражение и знак совершенной любви. Люди пользуются ими, чтобы смягчить свои пылкие желания или доставлять друг другу наслаждение, ради которого они постоянно изобретают новые и разнообразные инструменты: лютни, лиры, цитры, дусины, скрипки, спинеты[53], флейты и рожки; поют, что ни день, новые песни, а скоро изобретут мадригалы, сонеты, паваны, пасмессы, гальярды[54] — и все в честь Амура, ибо он — тот, ради которого люди стараются больше, чем для всех других богов. Это ради него звучат серенады, устраиваются пешие и конные состязания, в которых участвуют только молодые влюбленные, и среди них — те, кто всегда стремился завоевать приз и тем выразить свою благодарность даме, чьи цвета они носят. Сюда же относятся Комедии, Трагедии, Игры, Зрелища, Маски[55], Морески[56]. Чем путешественник разгоняет скуку долгого пути, как не напевая какую-нибудь любовную песенку или слушая из уст своего спутника какую-нибудь любовную историю. Один расхваливает обходительность своей подруги, другой жалуется на жестокосердие своей. А тысячи случайностей в любовных похождениях! Тут и распечатанные письма, и злые доносы, и ревнивая соседка, и не вовремя вернувшийся муж, иногда замечающий, что происходит, иногда не верящий себе самому, но полагающийся на благоразумие жены; а иногда и вздох, вырвавшийся с переменой разговора[57], а затем — горячие извинения. Короче говоря, самое большое удовольствие после любви — это разговоры о любви. Перед этим не устоял и Апулей[58], хотя и был философом. Так самые суровые люди находят удовольствие в разговорах об этих вещах, хотя и не желают в этом признаться.
А кто создал в мире столько поэтов, пишущих на всех языках, если не Амур? Он словно и существует для того, чтобы его воспевали поэты. И вот что дает мне право утверждать, что поэзия рождена Амуром или, по крайней мере, им поддерживается и вдохновляется. Стоит только человеку влюбиться, как он начинает писать стихи. Прославленные поэты либо посвящали Амуру целые книги, либо, о чем бы они ни писали, не осмеливались заканчивать свои произведения без достойного упоминания о нем. Орфей, Мусей, Гомер, Лин[59], Алкей, Сафо и другие поэты, а также философы, как Платон и тот, кого именуют Мудрым[60], излагали свои самые возвышенные воззрения в форме любовных историй. Многие другие писатели, желавшие писать на другие темы, прикрывали их подобными речами. Купидону было угодно, чтобы каждый воспевал либо свои, либо чужие страсти, либо прикрывал свои рассуждения образами любви, ибо ничто не может быть принято лучше. Овидий всегда говорил, что он любил[61]. Петрарка на своем родном языке[62] сделал единственным своим стремлением приблизиться к славе того[63], кто изобразил все страсти, привычки, повадки и природу людей, — Гомера. Кто когда-либо лучше Вергилия воспел любовь властительницы Карфагена[64]? На эту тему пришлось бы долго распространяться тому, кто желал бы изложить ее так, как она того заслуживает. Но, по-моему, нельзя отрицать того, что для людей Амур — источник славы, чести, пользы, наслаждения и что жизнь без него была бы неустроенной. Вот почему он столь ценим среди людей, его почитающих и любящих как того, кому они обязаны всеми благами и удовольствиями. А делать ему это было легко, пока он был зрячим. Но теперь, когда он лишился глаз и если Безумие будет вмешиваться в его дела, можно опасаться — ибо это почти неизбежно, — что он станет источником мерзости, вреда и неудовольствия, равно как в прошлом — чести, пользы и наслаждения. Великие, которых Амур заставлял любить своих подданных и малых, изменятся так, что будут благоволить лишь к тем, на чьи услуги они смогут рассчитывать. Подчиненные, которые любили своих князей и господ, будут любить их единственно ради желания извлечь пользу, надеясь при этом разойтись с ними, как только обогатятся. Ибо там, где Амур задумает установить согласие между высшими и низшими, Безумие окажется тут как тут и помешает ему даже в излюбленных им местах. Каким бы добрым и невинным он ни был, Безумие сумеет изменить его природный нрав т