[92] мужчин, которая мешает им видеть таящиеся в нем недостатки? Кто стал бы пускаться в плавание, не имея в качестве кормчего Безумие? Кто положился бы на милость ветров, волн, скал и мелей, стал бы терять из виду землю, отправляться в неведомый путь, вести торговлю с народами варварскими и бесчеловечными, первым являться к ним, если бы не она? А ведь именно благодаря ей, страны обмениваются своими богатствами, науками и ремеслами; благодаря ей мы знакомимся с землей, свойствами и природой трав, минералов и животных. Разве не Безумие заставляет нас искать в недрах земли железо и золото? Сколько всяких ремесел перестало бы существовать, если бы богиня Безумие была изгнана? Половина людей умерла бы с голоду. Чем стали бы жить адвокаты, прокуроры, секретари суда, полицейские чины, судьи, деревенские скрипачи, скоморохи, парфюмеры, вышивальщицы и представители сотен тысяч других ремесел?
"И раз уж Амур пожелал заручиться, насколько смог, всеобщим расположением, чтобы выставить в дурном свете причиненную мной ему обиду, то будет справедливо, если я, выслушав все его похвальбы, выскажу ему всю правду насчет моего дела".
Радость, которую посылает нам Амур, испытывает лишь один человек, самое большее два: влюбленный и его подруга. Но удовольствие, даруемое нам Безумием, не столь ограниченно. Развлекая, она может развеселить сразу большое общество. В другой раз заставляет одного человека засмеяться мысли, которая будет брошена мимоходом. Амур приносит нам удовольствие скрытое и тайное, а Безумие — охватывающее всех и каждого. Оно бывает настолько забавно, что иногда одно имя может развеселить человека. Кого не рассмешит появление в зале человека, напудренного мукой, с горбом на спине и ухватками дурака? Стоит назвать имя какого-нибудь надутого сумасброда — и вы увидите, что кто-нибудь из присутствующих не сможет удержаться от смеха. Все прочие поступки Безумия таковы, что о них нельзя говорить, не почувствовав в сердце какой-то веселости, которая прогоняет досаду и вызывает смех. Наоборот, вещи мудрые и хорошо сложенные сперва приводят нас в восхищение, а затем надоедают и заставляют скучать. Какими бы пышными и церемонными ни были ассамблеи высоких особ и мудрецов, они не доставляют нам столько удовольствия, сколько шаловливое общество молодых людей, ведущих себя непринужденно и непочтительно. Только такое зрелище пробуждает в нас способности души и дает возможность раскрыться ее природным стремлениям. А вот когда уходишь с ученого собрания, голова болит, чувствуешь, что устал душой и телом, хотя и просидел все время на скамейке. Впрочем, не следует полагать, что все поступки Безумия легкомысленны, как прыжки пастушков, которые они предпринимают из любви к своим подружкам, и вольны, как забавы сатиров или шалости пастушек, когда они подставляют ножку своим товаркам, чтобы те упали, или щекочут спящих веткой дуба. Есть у нее и более серьезные деяния, которые она осуществляет весьма обдуманно, весьма искусно с помощью умов самых изобретательных. Таковы Трагедии, которые изобретены были юношами поселянами[93], а затем столь успешно перекочевали в города. Комедии берут свое начало из того же источника. Таково же происхождение танца с пантомимой — представления, составленного так живо из многих и различных повествований, что, хотя здесь зритель не слышит пения, сопровождающего игру актеров, он все же понимает не только повествование, но и страсти и движения действующих лиц; он как бы слышит их слова, соответствующие тому, что происходит в том или ином акте. Как сказал кто-то[94], в таком танце говорят руки и ноги. Кое-что из него позаимствовали скоморохи, странствующие по свету. Кто сможет мне сказать, есть ли нечто более безумное, чем древние басни, содержащиеся в Трагедиях, Комедиях и пантомимах? И как не назвать безумцами тех, кто их разыгрывает, затрачивая столько труда, чтобы казаться не теми, кто они есть? Нужно ли называть другие развлечения, которые изобретает Безумие, дабы уберечь людей от лени и скуки? Разве не она заставляет их воздвигать роскошные дворцы, театры и неслыханной пышности Амфитеатры[95] чтобы оставить свидетельство того, какого рода безумие охватывает всех в свое время? Разве не она придумала бои гладиаторов, состязания борцов и атлетов? Не она ли придает человеку мужество, ловкость и силу, чтобы без оружия сразиться со львом[96], хотя в этом нет ни нужды, ни расчета, лишь для того, чтобы заслужить признание народа? А сколько таких, что вступают в борьбу с турами, вепрями и другими дикими зверями, чтобы заслужить славу превзошедшего всех других в безумии? Такого рода сражения ведут не только современники друг с другом, но и предшественники с их преемниками. И не таким ли было забавное сражение Антония с Клеопатрой[97] — кто кого превзойдет на пиру? Мало того, находятся люди, которые, не видя среди окружающих больших безумцев, чем они сами, вызывают на состязание мертвецов. Цезарь досадовал[98], что ему не удалось потрясти мир в том возрасте, когда Александр Великий уже завоевал добрую его часть. А Лукулл[99] и другие — сколько они оставили подражателей, которые стремясь их превзойти, представляли человека в образе гиганта, превращали равнины в горы, а горы в равнины, осушали озера, перебрасывали мосты через моря (как император Клавдий[100]), воздвигали колоссов из бронзы и камня[101], сооружали триумфальные арки и пирамиды? И созерцание этого великолепного безумия доныне доставляет великое удовольствие людям, которые сворачивают с пути, совершают далекие путешествия, чтобы насладиться зрелищем этого безумия давних времен. Одним словом, без этой доброй дамы человек иссох бы, отяжелел, стал бы неприятным и вялым. Но Безумие пробуждает его ум, заставляет человека петь, плясать, скакать, одеваться на тысячу ладов по моде, которая меняется каждые полгода, вечно подчиняясь какой-то видимости удобства и смысла. Так, например, когда придумывают платье облегающее с закругленными формами, то говорят, что оно более скромно и опрятно; платье просторное и широкое считается более почтенным. И с помощью всех этих маленьких дурачеств и выдумок, которые мы наблюдаем как в одежде, так и в манере держаться и в осанке, мужчины будут лучше приняты у дам и более им приятны.
Как я уже сказал о мужчинах, существует большая разница между тем, как будет принят безумец и мудрец. Мудрец примется толковать о книгах или пустится с пожилыми дамами в беседу о вольностях в одежде, о застарелых болезнях или о чьем-нибудь родословном древе. Однако молодые дамы вовсе не чуждаются общества столь веселого и приятного ума. И хотя он может толкнуть одну, ущипнуть другую, растрепать прическу третьей, задрать какой-нибудь из них юбку и досадить им тысячью других способов, тем не менее его общества будут искать. Зато, когда дело дойдет до сравнения, мудреца похвалят, но лишь безумец сможет насладиться плодами дамской благосклонности[102].
Более того, сами мудрецы, хотя и говорится, что каждый ищет себе подобного, подвержены тому же. Когда они устраивают званый обед, они приглашают на него и отпетых безумцев, зная, что нет доброй компании, если не найдется безумца, способного расшевелить остальных. И хотя они делают вид, что готовы извинить женщин и молодых людей, они не в состоянии скрыть своего удовольствия, постоянно обращаясь к безумцам и улыбаясь им чаще, чем остальным приглашенным.
Так что ты скажешь о Безумии, Юпитер? Такова ли она, эта богиня, что ее нужно завалить горой Жибель[103] или выставить вместо Прометея на горе Кавказа? Будет ли разумно лишить ее всякого приятного общества, если Амур, зная, что она в числе гостей, явится туда, дабы ее разозлить, и ей, не менее достойной, чем Амур, придется уступить ему место? Если он не хочет встречаться с ней, пусть поостережется появляться там, где она бывает. Но чтобы наказание (никогда не быть вместе) коснулось бы только Безумия, было бы неразумно. Есть ли у нас веская причина, чтобы изгнать из нашего общества ту, что вносит в него непринужденное веселье? Если бы Амур потребовал, чтобы тому, кто первым займет место, не должен противодействовать опоздавший, в этом был бы какой-то смысл. Но я докажу вам, что Амур никогда не обходился без дочери Юности[104], да и не может быть иначе, и было бы большим ущербом для Амура, если бы он получил то, что требует. В его душу закралась обида — вот что толкает его на странные поступки, но все уладится, когда он поостынет. А если обратиться к самому началу прекрасного зарождения любви, то что может быть бессмысленней того, что человек иногда влюбляется по ничтожному поводу, как это произошло с Кидиппой, когда она получила яблоко[105], или с дамой Франческой да Риминии при чтении книги[106]? Едва увидевши, мимоходом, вдруг тотчас превращаются в служанку или в рабыню и начинают надеяться на какое-то великое благо, сами не зная, в чем оно состоит? Говорят, что тут действует сила взгляда предмета любви[107] и что из него исходит некое тончайшее испарение или кровь, доходящая через наши глаза до самого сердца, и при этом, дабы принять нового гостя, приходится, чтобы найти ему место, устраивать беспорядок. Я знаю, что это утверждает всякий, но, по правде говоря, я в этом сомневаюсь. Ибо многие влюблялись и без такой причины, как тот молодой книдиец, который влюбился в творение, созданное