Вообще-то говоря, Макс помнил мать смутно — когда она погибла (отец всегда говорил — ушла), ему не было еще и трех лет. Уехала с подругами на Вуоксу — пройтись на байдарках. Прошлась…
Отец ведь не хотел ее отпускать — уговорила. Такая уж была — любого уговорит. Рванула — не первый раз уже — и больше не вернулась. Попала в порог, закрутило… Даже тела так и не нашли, потому отец и говорил: ушла. Так и не женился больше, с головой ушел в работу — а был ученым-археологом — и в воспитание сына. Воспитывал, надо сказать, жестко, даже, можно сказать, старомодно — хотел видеть в Максиме настоящего петербургского интеллигента, продолжателя своего дела. Жили они вдвоем, занимая две небольшие комнаты в старой коммунальной квартире на Васильевском. Кругом камень, узкий петроградский двор-колодец, в котором кто-то из соседей посадил пару сосенок. Максиму нравилось. Он даже за сосенками ухаживал.
Ага! Вот, кажется, то, что надо, — дом номер 66 по бульвару Бино. Однако тут и вывеска имеется: «Великая национальная ложа Франции». Оно самое!
Повеселев, юноша на всякий случай огляделся в поисках старика — нет, того все ж таки не было. Значит, и вправду отстал — наверняка потерялся на «Ля Дефанс».
Максим позвонил в дверь. Надо же — та сразу открылась. Ах, ну понятно, — камера. Просторный прохладный вестибюль, стены, украшенные календарями с видами Нью-Йорка, и — никого. Стойка ресепшен оказалась пустой. Интересно, а где же служители?
Максим уселся в мягкое кресло — целый ряд таких тянулся вдоль левой стены, — посидел минут пять, потом, так никого и не дождавшись, подошел к стойке, позвал:
— Ау! Есть здесь кто-нибудь?
Никакого эффекта! Лишь под потолком гулко отозвалось эхо. Пожав плечами, юноша обошел стойку и поднялся по ступенькам в длинный коридор, ведущий в глубину дома. Мозаичный, в шахматную черно-белую клетку пол, на стенах — масонские символы в красивых резных рамках: циркуль, угольник, молоток и всевидяще око — глаз в треугольнике. Отец, когда рассказывал, называл его «лучезарная дельта». Вдоль стен тускло, через одну, горели лампы.
— Вы кого-то ищете, месье?
Вздрогнув, Максим обернулся и увидел выходящего со стороны ресепшен невысокого человека в строгом черном костюме при белой рубашке с галстуком. Ну наконец-то, хоть кто-то!
— Я ищу ложу… Великую национальную ложу.
— Вы ее уже нашли. Месье иностранец?
— Да, я русский.
— Русский? — Незнакомец неожиданно улыбнулся. — Посланец из ложи «Александр Сергеевич Пушкин»? Проходите же скорей, брат!
— Боюсь вас огорчить, — замялся Макс. — Видите ли, я профан…
— Жаль. Но все равно — проходите. Думаю, вы явились к нам с каким-нибудь делом? Да даже и без дела, пусть из любопытства — прошу же, прошу!
— Мне нужно передать… одну вещь. Господину Пьеру Озири. Вы такого знаете?
— Пьер Озири?! — Служитель улыбнулся еще шире. — О, конечно же, это наш брат. И не простой брат. Проходите же, не стойте, сейчас выпьем кофе.
— Кофе неплохо было бы, — кивнул юноша. — А когда я могу встретиться с господином Озири?
Служитель остановился и неожиданно тяжко вздохнул:
— Знаете ли, брат Пьер болен. Ой, кстати, это не вы только что спрашивали его по телефону?
— Нет.
— Тогда понятно. — Масон скорбно поджал губы. — Брат Пьер находится сейчас на излечении в госпитале Сен-Венсан де Поль. Ничего страшного, но…
— Я ему хотел кое-что передать, вот… — Максим полез в пакет.
— Ага…
Максиму вдруг показалось, что взгляд масона вильнул… словно бы служитель быстро взглянул на фотографии, выложенные на стойке ресепшен. И сразу же улыбнулся:
— Ага… так это вы и есть. Давайте сюда посылку и немного подождите — я спрошу, что с ней делать.
Масон куда-то вышел, на какое-то время оставив гостя одного, в компании с чашечкой кофе. Впрочем, вернулся он быстро. Улыбнулся:
— К сожалению, мы не можем оставить это у себя. — Он протянул коробку юноше. — Брат Пьер хотел бы сам получить посылку из ваших рук. Вас не затруднит, месье, съездить к нему в госпиталь? Это не так далеко — на «Данфер Рошро».
— Хорошо. — Максим кивнул, и масон снова улыбнулся:
— Я предупрежу брата Пьера по телефону. Еще кофе?
— Спасибо, месье, но у меня не очень-то много времени.
Вежливо раскланявшись со служителем, Макс вышел на улицу и направился обратно к метро. Залитые солнцем тополя и липы светились зеленой листвою, в бирюзовом небе медленно проплывали узенькие полоски облаков. Пахло дымом — то ли где-то жарили каштаны, то ли что-то горело, молодой человек не обращал на это никакого внимания. Уселся на лавочке, проверил коробку — сокол на месте, — развернул карту, разыскивая нужную станцию.
Ага, вот она — «Данфер Рошро». А вот и одноименная площадь, и улица. Ну ничего себе — «недалеко»! Через полгорода тащиться! Хотя на метро, наверное, быстро.
Усаживаясь в полупустой вагон, юноша взглянул на часы мобильника. Час дня. По местному одиннадцать. А с тренером и ребятами они встретятся у вокзала Сен-Лазар, у памятника в виде часов. Вечером, в двадцать три ноль-ноль. Самолет утром. А до двадцати трех еще времени-то! У-у-у-у! Значит, так, сейчас в госпиталь, быстренько передать посылку «брату Пьеру», а потом, потом… Это ведь Париж, господи! Поехать в центр, на Ситэ, к Нотр-Дам и Дворцу правосудия… Или нет, лучше добраться до Лувра. Потом по Риволи — в сад Тюильри, погода-то! И дальше — как два года назад гуляли с отцом, тогда еще не больным, а вполне даже здоровым, — через сад Тюильри на площадь Согласия, потом по Елисейским Полям к Триумфальной арке. А может быть, свернуть к башне?
Максим улыбнулся и посмотрел в окно — поезд как раз выбрался на поверхность и проезжал по мосту через Сену. И вот она — башня! А вот станция «Бир-Хакем», но с нее башню смотреть не хочется — неудобный ракурс, как будто из-за угла подглядываешь. Иное дело — с «Трокадеро», с холма Шайо, — вот тут вид так вид, отец именно туда приводил Макса. Отец… Как-то он быстро сдал, слишком уж быстро. Хотя, с другой стороны, пятьдесят семь лет, Максим ведь у него поздний ребенок. А маме тогда было всего двадцать! Совсем молодая девчонка, в два раза моложе отца.
Отец был археологом, они на раскопках и встретились, кажется, где-то на юге… Или нет, под Новгородом. Мать увлекалась Древним Египтом, и сколько книг от нее осталось! На разных языках, не только на русском. Осталось…
Эх, мама, мама… Как говорил отец — и дернул же черт! Даже могилы и той не осталось. Раз в год, восьмого мая, — именно тогда погибла мама — Максим с отцом обязательно ездили на Вуоксу, к тому самому порогу. Сложили из камней памятник, даже эмалевую фотографию прикрутили — пересняли с той, что была: «Тимофеева Яна Тавовна».
А фотография-то оказалась веселой — других просто не было, и мама — красивая молодая девчонка! — улыбалась так задорно, весело, словно бы говорила: «Ничего! Прорвемся!» Прорвемся — это было ее любимой слово. Макс, правда, этого не помнил — слишком уж мал был.
Со стороны матери родственников не имелось, она была детдомовская и, по словам отца, о детстве своем вспоминать не любила. Отец тоже жил одиноко — все родственники погибли в блокаду, отец скончался от ран, а мать, Максимова бабушка, умерла еще в семидесятом. Такие вот дела.
Ага!
Максим посмотрел в окно — где хоть едем-то? «Распай». Уже на следующей выходить. Отыскать площадь, улицу… Ну, карта есть, да и спросить можно.
А все ж интересно — что ж это был за круглолицый нахал?!
Глава 2Denfert RochereauГоспиталь Сен-Венсан де Поль
Если тело твое христиане,
Сострадая, земле предадут,
Это будет в полночном тумане,
Там, где сорные травы растут.
Станция называлась «Данфер Рошро», так же именовались и площадь с лежащим на постаменте львом, и улица — авеню, — отходившая от площади сразу за бульваром Распай. Росшие вдоль авеню тополя и липы давали приятную тень, а прорывающиеся сквозь их густую листву солнечные лучики приобретали зеленовато-желтый оттенок, падая на мостовую этаким вполне осязаемым дождиком. Солнечным дождиком.
Госпиталь Сен-Венсан Максим отыскал не сразу. Задумался, пока шел, вспомнил и тренера, и ребят, и недавний бой в одном из нормандских коллежей. Ах, какой славный бой был!
Соперник оказался сильным, технически грамотным. Поначалу нападал редко, больше выжидал, и Максим попытался сломать его стремительной атакой: сделав пару ложных выпадов, ударил крюком. И тут же получил апперкот слева. А потом — еще удар и еще… Целую серию!
Глаза юноши затуманились, он даже не понял: что произошло, как оказался на полу?
— Нок! Раз, два, три… — рефери начал счет.
А перед глазами Макса вдруг взорвалось пламя! Бурное, до потолка… точнее, до самых сводов огромной пещеры какого-то ужасного тайного храма с закопченными статуями богов и главным идолом — медным, ухмыляющимся, гнусным! Перед ним, перед его широко, по-хозяйски расставленными ногами располагалась огромная медная чаша с низкими краями. В чаше жарко горел хворост… пожирая его, Макса! Он тоже был здесь, в чаше, прикованный к ее краям цепями!
Боже, как больно! И как страшно!
Нет! Не-е-ет!!!
— …восемь, девять…
Широко распахнув глаза, Максим прыжком поднялся на ноги…
И выиграл-таки этот бой, выиграл, хотя никто — ни ребята, ни даже тренер — в победу уже не верили.
Выиграл… Подтвердил свое звание — кандидат в мастера спорта. Благодаря вот этому жуткому пламени, жадно пожиравшему его тело и душу. Пламени, которое Макс видел иногда в собственных кошмарных снах.
Н-е-е-ет!!!
Юноша вздрогнул, остановился, сверился с картой. Ого! Оказывается, он уже почти до самого Монпарнаса дошагал. Что тут за памятник? Мужик с саблей… Куда ж дальше идти? Любопытства ради Максим подошел к памятнику поближе, прочел надпись: «Маршал Ней». Постоял, подумал, вернулся на несколько десятков шагов обратно и оказался перед мрачноватым зданием с фасадом псевдоклассического стиля — с пилястрами, фро