Костю происходящее тоже радовало. Ему казалось, что жизнь как-то просветлела, прояснилась, и там, в будущей ясности и светлости, ему наверняка найдется какое-нибудь прекрасное и очень нужное место летчика, а то и космонавта.
В стране, где мало кто понимал смысл слова «крещение», вдруг начали отмечать столетие Крещения Руси. На экране начали возникать священники, что возмущало отца и очень радовало маму.
Папа говорил:
– Опять дурят народ!
Мама возражала:
– Без Бога в России никак нельзя.
Папа гневался:
– Жили в России без Бога и дальше проживем!
Мама улыбалась. Она всегда так делала, чтобы не вступать с папой в лишние дискуссии – такие, в которых не может родиться истина, но вполне может вызреть скандал. Поэтому папа с мамой не ругались никогда.
В конце XX века в России все жили с абсолютным ощущением того, что на дворе не просто жизнь, но революционное время. А это время грубо и однозначно делит всех на революционеров и контрреволюционеров; идущих вперед и стоящих на месте; своих и чужих; правильных и неправильных.
Директор школы, где учился Костя, хотел быть более чем правильным, а именно бежать впереди революционного паровоза, указывая путь. И он пригласил в школу священника, отца Петра, чтобы тот поведал подрастающему поколению, почему так важно, что Русь крестилась.
Священник в рясе и с крестом на груди вид имел важный. Костю удивило, что этот безусловно солидный и даже отчасти таинственный человек постоянно всем улыбался.
А заметив грустного первоклассника, который понуро подпирал стену, всем своим видом показывая, что жизнь его не удалась навсегда, Петр схватил его на руки и крикнул на всю школу:
– Уныние – это грех! А ну-ка, дитя, улыбнись быстренько!
И первоклассник улыбнулся.
Отец Петр говорил спокойно, интересно и, что самое удивительное, без занудства. Привыкшие к ежедневной нудятине школьники поначалу даже поверить не могли, что взрослый человек может не умничать перед ними, а рассказывать невероятно захватывающие истории. Например, про князя Владимира, который крестил Русь. Князь этот оказался человеком не сильно приятным, творившим невесть что, но потом его пробрало, он отчего-то одумался – по-церковному называется покаялся – и даже стал святым.
Периодически священник обращался к ребятам:
– Может, у кого вопросы есть?
Школьник – это человек, который привык на вопросы отвечать, а не задавать их. Поэтому ребята испуганно молчали.
И вдруг кто-то крикнул испуганно:
– А вы что, и вправду в Бога верите?
– Кто спросил? Встаньте! – не переставая улыбаться, попросил отец Петр.
Никто не встал.
– Да встаньте же, не бойтесь, – продолжал улыбаться священник.
В рядах послышалось сопение, раздались выкрики: «Да не я это. Сам и вставай».
Наконец все затихло.
Отец Петр рассмеялся:
– Видите? Человек боится. А раз боится – значит, понимает, что спросил глупость. Иисус Христос, которого мы называем Спасителем всех людей, говорил: «Всякий, кто делает зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличались дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны».
Костя довольно туманно представлял себе, кто такой Иисус Христос и как это Он Один спас всех людей. Но слова Христа ему очень понравились. Они были красивые и при этом совершенно понятные. Косте даже показалось, что они имеют к нему отношение.
Всякий, кто делает зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличались дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны.
– Как же можно священника спрашивать, верит ли он в Бога? – продолжил отец Петр. – Вера – это основа всей моей жизни, моя основа. Я вам так скажу… – Отец Петр вдруг стал очень серьезным. Не строгим, а именно серьезным. – Человеческий разум рождает знания, и это очень здорово. И вот чем больше вы учитесь, тем больше ваш разум рождает знаний. А вера – это знание души, понимаете? Когда душа что-то абсолютно точно знает, это и есть вера.
Костя совершенно твердо понял, что никто и никогда не разговаривал с ними в школе так серьезно и уважительно.
Кто в четырнадцать лет не хотел иметь старшего товарища – человека необычного, но при этом относящегося к тебе, как к равному?
В общем, когда отец Петр уже двигался от школы к метро, Костя подскочил к нему:
– Извините, пожалуйста, а к вам в церковь можно прийти?
Отец Петр протянул руку:
– Давай знакомиться, меня Петром зовут.
Костя крепко пожал руку, представился:
– Костя. – А потом спросил: – А билет в церковь дорого стоит?
Священник расхохотался. Смеялся он здорово, от души, длинным, переливчатым смехом:
– Церковь– дом, для всех открытый. Приходи прямо завтра. Часа в четыре сможешь после школы? Знаешь, где наш Храм находится?
– Так он на соседней с моим домом улице. Только я там не был никогда.
Отец Петр еще раз пожал руку и ушел.
В церкви Косте больше всего понравилась атмосфера: какая-то иная, немного таинственная и торжественная. Никогда и нигде прежде Костя подобной атмосферы не ощущал. Люди молчали, а если и разговаривали, то тихо, вполголоса, словно каждый из них знал некую-то тайну и не хотел, чтобы ее услышали другие. Друг с другом люди общались мало, все больше обращались к картинам, которые в огромном количестве были развешены по стенам.
Картины эти – потом выяснилось, что они носят специальное название «иконы» – поразили мальчика особенно. Почти на всех были изображены люди, но какие-то странные. Косте казалось, что каждый человек в прозрачном шлеме над головой внимательно глядит непосредственно на него. Ему даже на миг почудилось, что все, кто здесь нарисован, знают о его существовании и смотрят на него, как на знакомого.
Это было какое-то поразительное, ранее неведомое и сладкое чувство причастности к чему-то таинственному, непонятному, но важному.
И Костя начал ходить в Храм – не потому, что понял необходимость Бога, а потому, что хотелось этих новых, непостижимых, а потому интересных ощущений.
Отец Петр разговорами не досаждал, ни за что не агитировал. Просто сидели в домике при Храме, пили чай, беседовали. Если Костя спрашивал или советовался, отец Петр всегда включался и говорил, что думал. Но первым с советами не лез никогда.
Окружающая жизнь приучила мальчика к тому, что всякий, кто начинал с ним говорить, непременно принимался его воспитывать. Отец Петр разговаривал. Делился мыслями. Не поучал.
Священник дал мальчику почитать Библию. Костя взял книгу не столько из интереса, сколько из вежливости. Даже попробовал почитать, но ничего не получилось: больше пары страниц осилить не смог, становилось нестерпимо скучно.
Долго думал – говорить ли об этом отцу Петру? Все-таки решился, хотя очень боялся, что священник начнет ругать и воспитывать.
Однако отец Петр только рассмеялся:
– А ты открывай книгу на любом месте и читай. Не понравилось если, закрой и в другом месте начни.
Костя так и сделал. Стало поинтересней.
В 1991 году праздник Рождества Христова впервые был объявлен нерабочим днем. Папа с мамой, разумеется, соорудили стол как положено на праздник, позвали даже своих друзей – выходной все-таки.
Однако вскоре выяснилось, что никто толком не понимает, что за праздник такой отмечается. И тогда Костя все рассказал: и про Христа, и про Вифлеем, и про Вифлеемскую звезду, и даже про волхвов.
Рассказывал он красиво и интересно, стараясь подражать Петру.
Впервые в жизни он так долго говорил взрослым. Они слушали его, не перебивая и не поучая.
– Откуда все это знаешь? – спросил отец, опрокидывая рюмку.
Костя не знал, что ответить, но, как всегда, выручила мама:
– Так… В школе же сейчас все это проходят. Новая программа.
Костя выдохнул облегченно.
А папа, опрокинув еще одну стопку, произнес:
– Нет, что хотите делайте, а я эти новшества не одобряю. Поповские разговоры не люблю. То, понимаешь, партия народ вела, теперь придумали – Бог. А я так скажу: народ – не трамвай. Ему не надо, чтобы его кто-то вел. Он сам едет. – Папа оглядел стол. – Ну, чего сидим, как неродные? Наливай! Как говорится, за праздник.
Костя как раз школу окончил, когда случился путч девяносто первого года.
Телевизор показывал бесконечное «Лебединое озеро». По центру Москвы грохотали танки. Было немножко страшно, но почему-то в основном весело. Костя уже привык к тому, что когда не знаешь, куда идти – надо идти в Храм. Вот он туда и направился.
Едва подошел, увидел отца Петра. Шел он стремительно и быстро, как человек, которого ожидало дело не только жизненно важное, но и отчаянно радостное.
Петр, как всегда, крепко пожал руку Косте и сказал:
– Пошли, сынок, демократию защищать. Ежели не боишься.
Все три дня Костя провел у Белого дома, только ночевать приходил домой.
Отец Петр мгновенно стал на баррикадах весьма заметной фигурой. Вокруг него все время собиралось множество людей, с которыми он бесконечно разговаривал: кого-то благословлял; кому-то отвечал на вопросы; кому-то, наоборот, их задавал. В общем, находился в центре этой отчаянной жизни.
Ему все время приносили еду – бутерброды, молоко, кефир. Но Петр сам почти не ел – все раздавал другим.
В своей черной рясе, с большим крестом на животе, отец Петр напоминал Косте библейского героя, который зовет народ на подвиг. И народ слышит его и идет за ним – вот что было самое удивительное.
Именно тогда Костя понял, причем понял как-то сразу, вдруг и навсегда, что церковь – хотя, конечно, и особенное, отдельное место, но все-таки может подчас с жизнью соединяться; и что жизнь иногда очень нуждается в церкви, особенно в те минуты, когда она, жизнь, впадает в тяжелую полосу неясности.
Именно тогда, на баррикадах Белого дома 1991 года, выпускник советской средней школы Константин Никонов впервые подумал о том, что церковь – это не просто некие утешительные разговоры, красота и абсолютно отдельная атмосфера, но дело, которое может сильно влиять на людей.