– Дьявол – он что делает? – учил отец Петр. – Пользуется слабостью человека и его неумением заглядывать в будущее. Дьявол – он как действует? Дает человеку красивую, в яркой упаковке, вкусную конфету, внутри которой яд постепенного действия. Иногда даже заставляет за эту конфету бороться, ну, чтобы больше ее потом ценить. И вот человек хватает лакомство, ест с удовольствием и не ведает того, что яд внутри его души уже начал действовать… Все, что человек берет у судьбы с неблагими помыслами, но для корысти, для самовосхваления, для потешения собственной страсти… Оно вот так все и действует, постепенно разлагая душу.
И Косте вдруг стало ужасно смешно. Нет, ведь и вправду как забавно действует дьявол. Неужели с помощью этой девочки, предавшей его, обманывавшей его, он надеется соблазнить Костю уйти с ясной, светлой, единственной дороги? Ради чего? Ради кого? Обманувшая раз обманет и второй раз. Разве это не очевидно? Вера его, конечно, еще слаба, еще не закалилась как следует жизненными перипетиями и соблазнами, но не столь слабость ее велика, чтобы сойти с пути светлого прямо сейчас. Смешно, ей-богу.
Костя так увлекся своими размышлениями, что даже не заметил, как на глазах у Маши выступили слезы. И когда она повернула к нему свое заплаканное лицо, Костя рассмеялся.
Он смеялся, конечно, не Машиным словам, а своим мыслям. Но Маша этого не знала.
Она вскочила и заорала, брызгая слезами и слюной:
– Сволочь ты эгоистичная! Только про свою жопу и думаешь! Кроме жопы своей, тебя больше вообще ничего не интересует!
– Вот и заговорил дьявол, – тихо, с улыбкой произнес Костя.
Но Маша его уже не слышала. Она быстрым шагом уходила через двор, словно убегала.
Костя смотрел ей вслед и смеялся.
И на душе у него было легко.
А на следующий день сделали операцию.
Когда сняли повязки, Костя не поверил, что теперь он всегда будет видеть мир таким ясным и четким.
Еще долго по утрам он по привычке тянулся за очками, забывая, что теперь в них нет абсолютно никакой необходимости.
Мир стал светлым, прекрасным и отчетливым.
Не зря отец Петр говорил когда-то, что Господь ничего не делает просто так и что очки Косте были даны неслучайно. Ведь, чтобы обрадоваться ясности мира, надо обязательно привыкнуть к его туманности, надо, чтобы туманность эта стала сутью жизни, ее естественной основой, и когда – вдруг! – туманность эта сменится ясностью, только тогда ты сможешь по-настоящему оценить эту явь, безоблачность и красоту.
Родители отреагировали на сообщение сына о желании стать священником предсказуемо. Папа кричал, обещал проклясть. Мама плакала.
Но их реакция не изменила, а скорей подтвердила ясность мира.
Костя понимал, что он все делает правильно, более того, единственно правильно, без вариантов.
Вся дальнейшая жизнь Кости шла путем естественным, ровным и светлым.
Он легко поступил в духовную семинарию. Легко окончил. Всегда был на хорошем счету, любим и преподавателями, и семинаристами.
Еще когда Костя учился в семинарии, умер его отец, надорвавшись от трудностей и нелепостей жизни. А следом, ровно через девять месяцев, ушла мама.
Костя сидел у ее постели, понимая, что мама уходит. А она вдруг открыла глаза, посмотрела на него ясным взглядом и произнесла тихо:
– Видишь как: всем надо девять месяцев, чтобы родиться, а мне – чтобы умереть.
Похоронив мать, Костя осознал, что остался наедине с Богом. И с ужасной неловкостью понял, что это осознание его обрадовало.
Став священником, Костя проживал каждый день не только с ощущением правильно идущей жизни, но и с четким пониманием того, что жизнь эта движется не просто так, а вот именно туда, куда ей следует двигаться.
Отец Петр благословил Константина ехать в Забавино. Сказал, как важен духовный отец именно в таком крошечном городке и как важен духовный и человеческий опыт, который получит Костя. Добавил еще, что через пару-тройку лет Костя сможет появиться в центре совсем в ином качестве. Обещал через полгодика прислать телевизионную группу с какого-нибудь большого канала, которая расскажет о служении священника в маленьком провинциальном городе.
Костя давно мечтал иметь свой приход и в Забавино ехал с радостью и ощущением важного дела, которое ему предстоит, понимая, что путь его расширяется и ведет к не совсем ясным, но явным вершинам.
Когда увидел бодро шагающего по двору отца Тимофея, первая реакция была: огорчение.
Потом ругал себя за это, злился, каялся, молитвой вынимал из души нехристианскую мерзкую печаль о том, что человек – священник, его собрат! – оправился от жестокой болезни.
Тимофей огорчение почувствовал, сказал:
– Рад я тебе, отец Константин. Давно архиерею говорю, что мне помощник нужен.
От слова «помощник» передернуло отца Константина.
– Смирение – вот великое благо христианина, – вздохнул отец Тимофей. – Да ты не огорчайся: мне годков-то вон сколько, ребенок и сосчитать не сможет, сколько я годков прожил, так их много. Так что ты пообвыкнешься здесь, поймешь что к чему. А там я уйду. Не переживай.
Отцу Константину стало неприятно от этих слов, а более еще от того, что отец Тимофей словно бы залез в его мысли.
И он сказал бытово, чтобы не сорваться на что-то ненужное:
– Мне бы вещи распаковать. Где можно?
– Ариадна! – крикнул отец Тимофей. – Гость к нам! Так даже и не гость – хозяин.
Отец Тимофей усмехнулся.
Или показалось?
На крыльцо домика вышла статная красивая женщина, улыбнулась доброжелательно.
Отец Константин почувствовал какое-то излишнее, ненужное, признаться – мерзкое даже – дрожание при виде женщины со столь редким и красивым именем – Ариадна.
Дрожание стало распространяться по телу, заполняя все существо Константина.
– Ариадна, – представилась женщина.
Константин благословил ее, она поцеловала ему руку, как положено, и предложила пройти в дом.
– Вот в этом доме и живи, – улыбнулся отец Тимофей. – Как раз одна комната как специально тебя и ожидает.
Константин начал вынимать вещи из машины. Водитель и Ариадна ему помогали.
Отец Тимофей сидел на скамеечке и смотрел на это почему-то с улыбкой.
Ариадна случайно дотронулась до отца Константина плечом. Отец Константин почувствовал это прикосновение. И расстроился, что почувствовал.
– Располагайся. – Отец Тимофей поднялся. – А потом чай будем пить. Ариадна чудесный чай заваривает. А у нас и сушки есть, и мед.
Отец Константин пошел к машине и тут же вернулся с пакетом яблок.
Достал одно, надкусил.
Почувствовав ненавистный запах яблок, отец Тимофей ощутил, что его вот-вот вырвет.
– Угощайтесь, яблочки-то хорошие, свежие. – Отец Константин улыбался хорошо, по-доброму, широко и естественно.
– Благодарствую, – буркнул отец Тимофей и поднялся.
Угловатую эту ситуацию попыталась сгладить Ариадна.
– Вы на него не обижайтесь, – шепотом произнесла она. – Он яблоки не любит. То есть совсем. Аллергия у них на него или еще чего. Не знаю.
– Ну, на вас не угодишь! – расхохотался отец Константин.
И продолжил переносить вещи из машины.
А Тимофей пошел в Храм.
В церкви властвовал полумрак. Свечи, поставленные прихожанами, пробегали по ликам, делая их еще более живыми.
В темном углу Храма, куда свет свечей даже не пытался пробраться, отец Тимофей заметил женскую фигуру и как-то спокойно и естественно понял, что это его мать.
Мама подошла к нему, погладила по щеке. Прикосновение рук было холодным, отрезвляющим.
Отец Тимофей схватил мамину руку– рука выскользнула: не удержал.
– Сережа, – прошептала мама.
Отец Тимофей маму помнил очень хорошо, а голос ее позабыл. Но то, что это был именно ее голос, знал каким-то высшим, неземным знанием.
– Сереженька, – повторила мама.
– Ты пришла за мной? – спросил отец Тимофей спокойно.
И услышал мужской голос:
– Рано тебе еще. Не призвал тебя Господь.
Отец Филарет.
Тимофей не видел своего духовного отца, но всем существом своим не просто чувствовал – знал, что Филарет пришел к нему.
Удивительно, но мама и отец Филарет никогда не были знакомы. Значит, они познакомились ТАМ.
Из темноты возникла рука отца Филарета и перекрестила Тимофея.
Отец Филарет и мама стояли рядышком и улыбались ему.
Тимофей смотрел на них, долго глядел, неотрывно. Но потом не выдержал – дернулся к ним: прикоснуться.
Отец Филарет и мама исчезли, словно растворились в стенах Храма.
Отец Тимофей почувствовал, как внутри него затеплилась блаженная уверенность в том, что все идет и будет идти хорошо и правильно.
Так бывало только в детстве, когда мама говорила:
– Ну, ступай.
И становилось совершенно ясно, что он дойдет куда надо, и все намеченное сделает легко и правильно, потому что нет и не может быть в мире никаких непреодолимых препятствий и особых сложностей, если мама отправила тебя в путь…
Глава четвертаяНачало
Первое чаепитие втроем получилось тягучим. Время тянулось неохотно, лениво, словно не хотело помогать людям проживать жизнь, но двигалось само по себе потому лишь, что так заведено: время должно идти, ибо нет у него, у времени, выбора.
Пока ели картошку, обжигаясь и дуя на нее, молчали.
Константин для разбавления тяготы один вопрос задал:
– Народу на службы много ли приходит?
– Есть народ, – не сразу и медленно ответил Тимофей. – Покуда не приходил, тебе и приезжать надобы не было.
Опять замолчали.
Тягучая тишина со двора, видимо, изголодавшись по свету, вошла в дом и расположилась в нем вольготно. Только звяканье посуды и нарушало ее.
Ариадна ставила чай и волновалась по двум совсем разным причинам.
Во-первых, ей казалось: только что прибывший монах смотрит на нее так, как не должен бы смотреть монах на женщину. Самое неприятное заключалось в том, что Ариадна этот взгляд мужской заметила и отметила. Хотя давно и окончательно решила для себя: не возникнет больше в ее жизни никаких мужчин, будет она пытаться монашеской дорогой пробиваться к Господу.