Вот тебе, пожалуйста, и вся беседа.
А тут – Храм. Два священника в одеждах непривычных, но красивых. И как не подойдешь к ним – непременно поговорят обстоятельно. Даже если совсем уж приспичит и в дом постучишь– не выгонят, беседу подарят непременно. Школу опять же открыли, где отвечают на совсем уж неясные и даже таинственные вопросы.
Не все ж к плохому привыкать? Иногда надо и к хорошему. Вот забавинцы и привыкли.
В тот день отец Тимофей вернулся из Храма совсем не в настроении. Обедал один: отец Константин от еды отказался, схватил бутерброд и пошел в свою комнату футболом жизнь успокаивать.
Смурное настроение настоятеля Ариадна почувствовала сразу, но лишних вопросов не задавала. Живя в Забавино, Ариадна поняла: лишние вопросы – это все, которые не касаются чего-то самого главного в жизни. А поскольку она еще не совсем разобралась, где главное, а где нет, – старалась вообще спрашивать как можно меньше.
Отец Тимофей заговорил сам. Точнее, даже не заговорил, а забурчал:
– Нет, что делают, а? Что делают? Стыдобища-то какая! И глупость! Ведь хотят, поди, как лучше, а получается стыдобища! Глупость человеческая она опасней злобы: злоба – та сразу видна, а глупость таится, подлая, прикидывается… Да кем только не прикидывается…
Ариадна ничего не поняла, но расстроилась из-за печального волнения отца Тимофея. Опять же ни о чем не спросила, рассудив: захочет – сам расскажет, а нет – так и чего понапрасну воздух словами колебать?
Удивительно: в той, московской, жизни она языком молола много, бесконечно. Казалось, если ты молчишь, тебя никто и не заметит, получится, что тебя как бы и нет. А в Забавино чем меньше говорила – тем наполненней представлялась жизнь.
Отец Тимофей поднял на нее сердитые глаза:
– Чего молчишь-то?
– Переживаю за ваши переживания, – честно ответила Ариадна. – Хотя суть их понять и не умею.
– Ачего переживания? Чего? – Тимофей вздохнул. – Стыдобища одна, говорю же. Человек принес в Храм книгу… Толстая, убить можно такой, если рассвирепеть… Не припомню названия… Православное что-то такое… Не помню, – старик усмехнулся: – Слово стало модным: «православный». Раньше «коммунистический» в моде было, теперь «православный». Что там в суть слова никто особо не вдумывался, что, похоже, тут не вдумываются…
И снова замолчал отец Тимофей, но тут уже Ариадна все-таки решилась спросить, чтобы понять окончание истории:
– Так, а стыдобища-то в чем?
– Так, а в чем? Приносит книжку. Издана шикарно. Про православие людям, значит, решили рассказать. И вот пятьсот страниц понаписано про то, как устроен Храм, про посты, про Евангелие… И сто страниц – в пять раз менее! – про то, кто может назвать себя христианином, что такое грех, что такое совесть и в чем суть молитвы… Пять страничек про совесть. Пять! И десять про устройство Храма. Не стыдобища ли?
– Так разве ж про Евангелие святое и про устройство Храма не важно знать?
– Да важно, конечно, важно! – Отец Тимофей аж взвился из-за стола. – А про совесть не требуется? А про грех? А про правду и ложь?
Знала Ариадна: не любит отец Тимофей, чтобы она с ним спорила. Да и нелепое дело: с отцом Тимофеем в споре столкнуться, он ведь всяко прав окажется. Причем не голосом возьмет, не давлением, а логикой безупречной и ясной. Всегда так было.
Однако не выдержала и спросила. Точнее, попробовала спросить:
– Но ведь… Я не знаю, как сказать… Вот, например, устройство Храма или правила поста… Эти, так сказать, формальные вещи, но они же важны…
И тут же замолкла под буравящим взглядом отца Тимофея.
– Нет у православия никакой формальности. Любой ритуал прожить надо, иначе нет в нем смысла, – жестко сказал отец Тимофей. – В Православии форма – это тоже содержание. Как в природе.
Вот дерево растет – к небу тянется, ствол – это форма или содержание? Сосна и куст – что у них разное: форма или содержание? Река течет, извивы ее течения – суть или форма? И если тело человека – Храм души, то разве оно форма только или содержание также? Придумали тоже: форма, содержание… От лукавого все это. От умничания, то есть от гордыни, как и все грехи. В мире одно только есть: суть, когда форма и содержание – одно и неразрывно. Православие – это…
Но закончить отец Тимофей не успел – в дверь дома робко постучали.
Ариадна пошла посмотреть – кто.
Она знала: кто бы и когда ни приходил в дом – гостя первым делом следует отвести помыть руки и пригласить к столу чаевничать.
Ариадна запомнила это с того давнего дня, когда доложила отцу Тимофею:
– К вам там мужчина какой-то. Говорит: про жизнь поговорить хочет, и причем только с вами.
– Человек– не собака, чтобы возле двери топтаться. Зови немедленно. – Отец Тимофей просверлил взглядом.
Ариадна и запомнила.
На кухню вошла женщина лет сорока с неловко накрашенными глазами, которые – как, впрочем, и у всех жителей Забавино – глядели на мир одновременно испуганно и виновато. В каждом ее движении ощущались усталость и печаль. Как и большинство забавинцев, женщина не проживала жизнь, а преодолевала бесконечные порывы встречного ветра.
Рядом с ней переминался с ноги на ногу мальчишка лет тринадцати. Он уже научился виноватить свой взгляд, но пока еще это требовало некоторых усилий: сами по себе глаза смотрели раскованно и свободно, поэтому парень старался глядеть в пол.
– Алевтина, – представилась женщина. – А это сынок, оболтус мой, Сашка.
Ариадна предложила гостям чаю, но те наотрез отказались.
– Садитесь, – сказал отец Тимофей. – Ну что, Алевтина, пришла ко мне парня своего ругать?
– Так а как же не ругать его? – вскричала Алевтина, присаживаясь на край табуретки. – Как же не ругать? Совсем от рук отбился. Учиться не хочет.
– Чему? – неожиданно спросил отец Тимофей. – Чему учиться не хочет?
Мальчишка продолжал стоять. А потому посмотрел на отца Тимофея сверху вниз и непроизвольно улыбнулся.
– Так это… – Алевтина глянула на сына, будто ища поддержки. – Ничему не хочет. Вообще. Из школы убегает…
– Куда?
– Так это… Из школы… Куда… Курить и пить… Куда ж еще?
– Убегаешь? – спросил отец Тимофей и тут же добавил: – А чего стоишь-то? Стоя не так страшно, что ли?
– Ага. – Мальчишка снова улыбнулся.
– Ну, ладно. Стой. Так чего, убегаешь из школы? Нет ли?
Мальчишка вздохнул:
– Один раз убежал. У нас корова… Корова у нас есть… Зорька… Ну и вот… Она отелиться должна была, я пошел смотреть. Интересно было, как теленок рождается. И еще один раз убежал… Это когда к мамке мужик один зачастил… Ну, это… Как я в школу, так он – к нам… Ну и вот. Я хотел посмотреть, чего они делать будут с мамкой.
– Это отношения к делу не имеет, – встрепенулась Алевтина. – Мало ли чего у меня как… Отец-то его, Пашка, в речке утонул два… Нет, три уже года тому. Три года, Господи!.. Ну и вот… Главное, я говорила ему: «Пашка, выпьешь ежели – не ходи на речку освежаться». А он не послушал… Вообще не слушал меня… Не важно. Одна вот живу. – Алевтина вздохнула. – Совсем от рук отбился парень. Учиться, говорю, не хочет. За уроки подзатыльниками загоняю… Грубит. Уж и не знаю, что делать. Вы, батюшка, может, сказали бы ему что? Вы ведь умеете слова находить душевные. Может, подействует на него как-то? Я прям не знаю, как и быть… И спросить, главное, не у кого… Учителя только жалуются на него, а как быть – не посоветуют.
Отец Тимофей взял сушку. Грыз долго со смаком.
Вдруг спросил мальчишку:
– Сушку хочешь?
– Мм-мм, – буркнул тот.
Алевтина открыла было рот – возразить, мол, неудобно у батюшки сушками побираться, но под взглядом отца Тимофея осеклась.
Мальчишка схватил сушку, начал грызть по чуть-чуть, продлевая удовольствие. Почувствовал, что стало ему спокойней: то ли от сушки этой домашней, то ли от взгляда отца Тимофея, в котором вовсе не ощущалось привычной для парня воспитательной злобы.
– Ты бы с мальчишкой нас познакомила, что ли, – вздохнул отец Тимофей. – А то сама представилась, а парень-то…
– Сашка его зовут.
– А еще он кто? – Отец Тимофей смотрел хитро.
– В смысле? – не поняла Алевтина.
– Кто он? – спрашиваю.
– Сын мой.
– А еще?
– Хулиган же, говорю. Учиться не хочет, дрянь такая…
– Хулиган, дрянь такая, – печально повторил отец Тимофей. – И все, что ли?
– В смысле? – недоумевала Алевтина.
– Ничего не забыла про сына рассказать?
– Так это… Вроде ничего. Сашка и Сашка…
Отец Тимофей помешал сахар в стакане и произнес совершенно спокойно, даже тихо:
– Так он же еще человек. Понимаешь ты, какое дело… Сашка твой – это человек. Его Господь создал, как и всех. Силы на него Господь тратил, создавая. Переживает теперь Господь, мучается за него.
Пораженная Алевтина отогнулась на табуретке, забыв, что нет у него спинки, и чуть не упала.
Выдохнула вопрос:
– Господь за Сашку моего мучается?
– Так а как же? Сашка-то человек? А Господь за всех людей мучается. Страдает…
Как ни силился Сашка, но представить себе, что Бог не просто про него знает, но еще и переживает – не мог. И еще с некоторым удивлением мальчишка не подумал даже – скорей, почувствовал: этот старик не будет его ругать, а может быть, даже и защитит…
Сашка протянул руку и схватил сушку из вазы.
Отец Тимофей сделал вид, что ничего не заметил, а сидящая рядом с ним женщина – Ариадна – незаметно пододвинула вазочку ближе к Сашке.
«Добрые какие люди, – улыбнулся про себя Сашка. – И понимающие типа».
Отец Тимофей посмотрел на мальчика снизу вверх и спросил мягко и по-доброму:
– Ну что, Сашка, ты человек ли?
Сашка едва не поперхнулся сушкой, но ответил быстро:
– Ну, типа человек.
Отец Тимофей усмехнулся:
– Ну, так и веди себя типа по-человечески. Бога огорчать не следует. Он и так за грехи наши страдает ежеминутно. Бога пожалеть надо, порадовать. Как? – ты спросишь. Стараться быть человеком, вот и все.