Охранник мэрии – прихожанин Храма – встретил отца Константина радостно, с печальным выражением лица спросил: «А что с рукой?» и, не меняя, кстати, подвернувшегося выражения лица, сообщил, что без пропуска пустить не имеет права.
Отец Константин искренне удивился:
– Странно как все устроено: в церковь, чтобы зайти, не нужен никакой пропуск, а сюда, получается, нужен? Бог – Он ни от кого не скрывается, а мэр, которого народ избрал, получается, что таится? Странная какая история…
Охранник смутился, понимая справедливость слов и не умея на них ответить.
Потом сам набрал номер приемной мэра, протянул отцу Константину трубку внутреннего телефона.
Отец Константин начал объяснять, кто он да зачем. Он не любил разговаривать с трубкой, не видя человека, и потому говорил путанно, долго, что дало секретарше время обдумать происходящее.
В голове секретарши четким парадом выстроились три мысли.
Первая – самая простая: ежели человек на прием не записан, то пускать его нельзя, тем более что день не приемный.
Вторая – позаковыристей: вот возьмет священник да и устроит скандал, а виноватой она окажется.
Но самой неприятной была мысль третья – неясная, а потому нервирующая…
Надо заметить, что немолодая уже секретарша принадлежала к тем жителям Забавино, которые, не имея в виду Бога и даже не стараясь Его понять, все-таки, на всякий случай, Его побаивались. Жизнь приучила ее от всего неясного и необъяснимого ждать подвоха.
«Не пустишь такого, а он возьмет да и проклянет тебя, – старалась не думать секретарша. – Кто их разберет, этих попов, на что они способны? И пойдет вся жизнь наперекосяк. Маловероятно, конечно, но вдруг…» Выбор у нее был какой? Либо сказать, что Дорожного, который сидел в кабинете и, как всегда, занимался вопросами туманными, но важными – нет на месте; либо доложить мэру: пришел, мол, священник из Храма, чтобы начальство само решало – принять его или нет.
Отец Константин уже закончил свою путанную речь, а секретарша все молчала, не успев выстроить свои мысли так, чтобы прийти к логическому выводу.
«Скажешь, к примеру, что нет мэра, а этот поп останется ждать и увидит, как Дорожный выходит из здания. – Она открыла блокнот с расписанием дел мэра. – Ну вот. Так и есть. Через полчаса поедет на объект строительный – торговый центр. Выйдет, поп его увидит и меня проклянет. И чего тогда будет?
– Алло, – растерянно сказал трубке отец Константин. – Вы здесь ли?
– Куда ж мне деться-то во время рабочего дня? Сейчас доложу и перезвоню.
Охранник смотрел вопрошающе:
– Ну чё? Не пустила?
– Сказала – перезвонит.
– Ну, значит, есть надежда, – сочувственно вздохнул охранник.
Услышав, что пришел отец Константин, Дорожный расстроился: он терпеть не мог, когда жизнь вносила коррективы в его планы. Мэр был убежден, что хозяин жизни – он, и терпеть не мог убеждаться в обратном.
Не принять священника? Сказать, что занят… Священник– это ведь кто? Человек, который каждый день говорит с людьми в своем Храме. Вот ведь тоже непорядок: чтобы митинг собрать и выступить, гражданин должен разрешение получить официальное, согласовать непременно: и кто будет выступать, и о чем базарить. А тут – пожалуйста! – несколько раз на дню может говорить только потому, что священник, видишь ли. Причем совершенно бесконтрольно и что угодно. Скажет, что мэр его не принял, а народу только вякни про начальство гадость, сразу и обрадуется народ… Раньше священники были служители культа, а теперь – здрасте! – стали носителями духовности и, значит, хочешь не хочешь, а уважай их.
«Вот Россия – страна, – вздохнул Задорожный, любящий, как всякий мелкий начальник, глобальные размышления о вечном. – В кого ей надо, в того людей и превращает».
А вслух произнес короткое:
– Зови.
Отец Константин быстро шагал по коридорам мэрии. Как и во всех учреждениях, стены здесь казались мертвыми, бессмысленными, чужими для любого. Мрачно и печально было в этих коридорах, словно сами стены спрашивали у идущего: «А ты уверен, что тебе прям так необходимо здесь быть?»
Мимо и навстречу священнику быстро шли или даже бежали очень похожие друг на друга люди в одинаковых костюмах, рубашках и галстуках. Казалось, скорость передвижения в этом учреждении является признаком важной и серьезной работы. Все бегущие неотрывно смотрели в бумаги, которые несли в руках, тем самым всячески демонстрируя друг другу собственную важность и значительность.
Шагая по неживым коридорам мэрии, отец Константин ощущал сосущую тоску бессмысленности, которая появлялась всегда, когда он выходил на дорогу, на которую выходить не стоило. Он пару раз поздоровался с пролетающими мимо людьми, но на человека в рясе никто не обращал внимания. Все жили своей, глубоко отдельной жизнью, в которой ни для кого другого не было места.
Отец Тимофей не уставал повторять: все люди – люди, все созданы Господом, у всех есть страдания и грехи, за которые их можно пожалеть. Однако, казалось, что пробегающие были какими-то совсем иными, в них не читалось ничего человеческого.
Отец Константин устыдился своих мыслей и поспешил к табличке, на которой золотыми буквами было написано «Мэр города Забавино ДОРОЖНЫЙ Семен Иванович».
Приемная мэра открылась, как море. В ней не существовало суетливой деловитости коридоров, здесь были широкие окна, воздух, свет…
Любого входящего человека секретарша мэра принимала улыбкой. Всегда и любого. Однако арсенал этих улыбок был огромен, и всегда надевалась подобающая пришедшему.
Младших работников мэрии встречала улыбочка превосходства, она же доставалась многочисленным мелким просителям. Старшим сотрудникам, а также известным людям города доставалась улыбка восхищения. Те же, кто приходил без записи или по личным вопросам, удостаивались ухмылки. Самому же Дорожному всегда адресовалась улыбища нежная и чуть просящая.
Увидев входящего в приемную священника в облачении, секретарша улыбнулась одними глазами, стараясь оставаться серьезной. Так она встречала гостей с неясным, но, возможно, высоким статусом.
Увидев отца Константина, Дорожный встал из-за своего огромного стола, широко распахнув объятия. Трижды облобызал, почему-то расхохотавшись при этом, спросил участливо-жалостливо: что с рукой, предложил чаю с лимоном, баранками и бутербродами с икрой и рыбой.
– Ну, что, батюшка, какие дела привели вас ко мне? Денег, небось, просить станете или про что духовное поговорим? – Дорожный расхохотался.
Отец Константин от такого вопроса растерялся, но, быстро собравшись, ответил:
– В жизни они соединяются, не так ли?
– Значит, станете просить денег, – печально подытожил Дорожный.
И отец Константин отчетливо понял то, что в коридорах мэрии им лишь смутно ощущалось: зря он сюда пришел, напрасно, не получится тут никакого дела.
Дорожный смотрел на священника и думал: как же некстати и не вовремя пришел этот батюшка; надо ведь выезжать на строительство торгового центра, которое очень важно и для города, и для него, мэра, лично, потому что значительная часть акций этого центра принадлежит его супруге… И надо бы сказать попросту: «Слышь ты, служитель культа, у нас церковь отделена от государства, вот и ты бы сейчас тихонечко отделился от меня, ладно?»; но так говорить нельзя, потому что новая политическая мода – церковь уважать, а политическая мода формируется за кремлевскими стенами и игнорировать ее невозможно…
Мэр смотрел на священника молча, подбирая в уме слова вежливого, но однозначного отказа.
У отца Константина вдруг заныла обожженная рука, да так сильно, что он непроизвольно стал ее поглаживать.
– Болит? – участливо спросил Дорожный.
И тут же быстро что-то написал на своем фирменном бланке и расписался.
– Вот возьмите, – улыбнулся Дорожный, протягивая листок. – На нулевой этаж спуститесь, в подвал. Там аптека… Она всех не обслуживает, но вы этот листок им дадите, и все будет хорошо. Прекрасная мазь, скажу я вам, волшебная. Американцы мерзкие делают. У нас не получается пока… Чудесная! Чудесная! У меня как-то супруга по дури своей бабской кипящее масло на ногу вылила, так этой мазью – не поверите! – за два дня сняли ожог. За два дня. Чем-нибудь еще могу быть полезен?
Дорожный поднялся.
Отец Константин автоматически поднялся тоже.
– У нас вот звонница… – начал он.
Дорожный перебил:
– Не звонит? – Он расхохотался. – Знаю ваши проблемы. Думаю о них. Церковь хоть и отделена от государства, но Бога ведь из сердца не выбросишь, правильно говорю? Постараемся помочь непременно.
Отец Константин смотрел недоверчиво и не уходил.
– Эх, батюшка, знали бы вы, сколько у мэрии проблем! Утром просыпаюсь – не знаю, с чего приступить… Вот возьмите молочный комбинат… По идее он должен нас кормить, а не мы его. А он – на дотации. Как быть? Новые времена-то придумали, а как жить в них, инструкции не приложили. Вот и мучаемся теперь. А надо людям жить облегчать, правильно? Много вопросов, проблем… Ох много!
– Бога забыли, отсюда и проблемы все, – буркнул отец Константин.
Дорожный даже как будто обрадовался, услышав эти слова, воссиял:
– Вот это правда. Да. Вот не возражу. Мы поэтому такое внимание уделяем сегодня жизни церкви. Бога-то от людей не отделить, правильно говорю? Вот. И мы стараемся. А мазь непременно купите. Она недорогая… В нашей аптеке вообще особо дорогих-то лекарств нет… Ну, и вот. Недорогая. Но полезная очень.
Говоря все эти слова, мэр потихонечку шел к двери, и священник непроизвольно двигался за ним.
Уже у самой двери Дорожный трижды поцеловал отца Константина и произнес тихо:
– Будем думать, как вам помочь. Церковь – это важно для нас.
Отец Константин даже не понял, как оказался в приемной и за ним закрылась дверь.
Вернувшись к столу, Дорожный понял, что забыл попросить у священника благословения. Глупость какая… А ведь надо было для полноты картины… Ну, да ладно. Жили мы без этого благословения и дальше проживем.