В который раз задавал Константин себе эти вопросы. Но они лишь усиливали сосущую тоску ухода.
Давняя хворь не погибла, ее не удалось победить, она затаилась внутри Константина на время и вот теперь, собрав все свои дьявольские силы, медленно расползалась по всему телу, ощущая свою всепобеждающую власть над человеком.
Священник ощущал болезнь как живое существо, он даже пытался разговаривать с ней, договариваться. Однако болезнь не слушала его – жила внутри своей жизнью, уничтожая его человеческую, привычную жизнь.
Отцу Константину становилось все хуже. Даже на службу ходить не было сил.
Жизнь проживалась с трудом, казалось, она вовсе перестала подчиняться человеку и почему-то постоянно и настойчиво загоняла его именно сюда, на эту скамеечку, заставляя в который раз рассматривать забавинское существование – пусть и не красивое, но зато привычное и от того кажущееся прекрасным.
Доктор ехал на своем велосипеде. Подождал, пока автобус, вздохнув, отъедет, и направился сквозь грязь к церкви.
Заметив пациента, вмиг надел на лицо улыбку, помахал одной рукой, а подъехав и едва взглянув на Константина, тотчас произнес радостно:
– А глаз-то у вас – здоровый. Меня не обманешь. Пойдемте, осмотрю вас, разумеется, но сразу вижу: ничего трагичного не наблюдаю. Уж мне-то поверьте! Я уж стольких похоронил пациентов – смерть лучше жизни чую.
В доме их встретил мрачный отец Тимофей.
С тех пор как отец Константин заболел, старик ходил печальный и, если это было возможно, отказывался от любых разговоров. Ариадне чудилось: настоятель только телом здесь, а душой находится в каком-то ином месте, где исполняет некое важное Служение. Откуда взялось это ощущение, Ариадна объяснить не могла, но было оно твердым и очевидным.
– Ариадна, встреть гостя! – крикнул отец Тимофей. И тотчас отправился к себе в комнату молиться, бурча под нос. – При чем тут врачи? При чем?
Доктор весело осмотрел отца Константина, приговаривая все время:
– А как горлышко у нас? Хорошо горлышко, ох хорошо! А сердечко как? Послушаем! Отличное у нас сердечко! А легкие как? Не стали ли тяжелыми? Прекрасные легкие! Без хрипов…
Доктор говорил хорошие слова, обнадеживающие, даже радостные. Но они не успокаивали, а почему-то только раздражали.
Константин не хотел себе признаваться в правоте слов настоятеля, однако ему тоже казалось, что доктор тут ни при чем. А кто при чем? Он знал – Кто. Но не понимал – за что его решили забрать так рано и, главное, что необходимо делать, чтобы Он изменил решение. Да и возможно ли такое?
Между тем доктор, не снимая с лица улыбки, прописал лекарства и уколы. Выпив чая и съев пару сосисок, эскулап оседлал свой велосипед и уехал, пообещав непременно заглядывать.
Ариадна проводила врача и вернулась к отцу Константину.
– Надо вам что-то, батюшка? – спросила участливо.
Отец Константин повернул к ней заплаканное лицо. Слезы, словно бы неохотно, наполняли глаза, но не выливались из них, отчего глаза казались неестественно огромными и ясными.
Ариадна сделала шаг – утешить. Но тут же поняла, что отец Константин не нуждается в утешении.
Константин попросил включить телевизор без звука. Передавали футбол. Ариадна знала: вид целеустремленно бегающих по полю человечков всегда успокаивал Константина.
Она постояла еще немного, как бы убеждаясь в собственной ненужности, и вышла.
На кухне сидел Тимофей и сосредоточенно, тщательно намазывал масло на хлеб.
– Доктор сказал… – начала было Ариадна.
Но отец Тимофей перебил ее:
– Ничего твой доктор не понимает в болезни, – вздохнул и произнес печально: – Главное: и я не понимаю. Почему Константин уходит? Ведь должен был я… Почему…
В дверь раздался робкий звонок. Пришел Сергей, ставший звонарем.
С тех пор как Сергей ушел со своего молокозавода, он не просто изменился, но стал другим: так вода, превращаясь в лед, не меняя своего содержания, меняет свою суть.
И дело было даже не в том, что Сергей сильно изменился внешне: отрастил бороду, вечные свои спортивные брюки и куртку сменил на костюм и рубашку с галстуком, утверждая, что к колоколам надо относиться уважительно. Но главное, в нем появились спокойствие и уверенность человека, который сумел выползти из суеты на Свет Божий, отряхнуться, оглядеться и двинуться в путь по той единственной дороге, которая приносит открытия, а значит, счастье.
– Умирает батюшка, что ли? – спросил Сергей спокойно, словно о чем-то будничном.
Ариадна зарыдала.
– Не пойму я, – вздохнул отец Тимофей. – Почему он? Разум мой не понимает, душа не принимает… Не должно так быть. Ну никак не должно.
Сергей улыбнулся умиротворенно:
– Так смерти ж нет. Ибо сказано: «Я есмь воскрешение и жизнь: верующий в меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в меня, не умрет вовек».
Отец Тимофей вздохнул:
– Так все. Так. – Старик неожиданно запрокинул голову и начал читать:
Когда мне скажет мой Господь: «Умри!»
Как хорошо бы, с ним совсем не споря,
Сомкнуть глаза и ощутить внутри
Великое таинственное море.
Уже не надо ни ушей, ни глаз —
Душа полна неведомою силой.
И ясно чувствует в свой высший час.
Что Вечность здесь. Она ее скопила.
– Хорошо как, – вздохнула Ариадна. – Миркина?
– Зинаида, – улыбнувшись, подтвердил отец Тимофей.
– Хорошо написано, складно, – подтвердил Сергей. Погладил бороду, спросил тихонько: – А разве смерть дает силу?
Отец Тимофей посмотрел на него так, что взгляд, ударившись об человека, отскочил обратно: не на другого глядел Тимофей – в себя. Сергей понял это, ждал, что увидит священник в себе, как ответит на вопрос неясный и важный.
Наконец отец Тимофей произнес тихо:
– Когда человек в новый путь собирается, ему силы нужны, так ведь? Смерть – это новый путь. Вот и думай.
– Пойду посмотрю, как там отец Константин, – сказала Ариадна и вышла из кухни. Вернулась быстро. – Спит тревожно. Словно и во сне страдает.
– А что доктор говорит? – спросил Сергей.
Ариадна не успела ответить.
Отец Тимофей отрезал:
– Доктор говорит слова, – и вдруг закричал громко, неистово, как не кричал почти никогда. – Ну, не должен он умирать! Не должен! У Константина дела остались – не у меня! Я должен. Я!
Он вскочил и, не попрощавшись, быстро ушел в свою комнату.
Долго молча молился у иконы. Уже колени стали ныть, а он все стоял и без слов разговаривал о том, что только ему одному было известно. Ему и Богу.
С трудом поднялся и не раздеваясь лег.
А ночью к нему пришел отец Филарет. На плече Филарета сидел белый голубь. Время от времени птица клевала яблоко, которое священник держал в руках.
Все одеяние отца Филарета было изрешечено пулями. Кровь, однако, почему-то не сочилась. Лицо священника имело цвет неестественно белый, но при этом казалось не мертвым, а живым, подвижным, вовсе не страшным.
Увидев своего духовного отца, Тимофей почувствовал себя маленьким и беспомощным. Ему захотелось броситься, обнять и спрашивать про все, про все – ведь у отца Филарета были все ответы на любые вопросы.
Но Тимофей почему-то оставался на месте, словно какая-то сила удерживала его.
– Здравствуй, Сережа, – сказал отец Филарет.
Отец Тимофей и позабыл, когда его так в последний раз называли, и даже не сразу понял, что обращаются к нему.
– Здравствуйте, отец Филарет. – Тимофей закашлялся и спросил для самого себя неожиданно: – А Вы Его видели? Какой Он?
Почему-то слово «Бог» или «Господь» произнести Тимофей был не в силах.
Было видно, что отец Филарет понял вопрос, однако отвечать не стал. Только голубь почему-то возмущенно забил крыльями и как-то особенно нервно начал клевать яблоко.
– Вы за мной пришли?
И снова вопрос возник словно сам по себе, помимо воли Тимофея.
– А ты готов ли? – в свою очередь спросил отец Филарет.
– Так то ж вам оттуда лучше видно. Мне-то отсюда – что?
– Отец Константин выздоровеет. Иногда, чтобы жизнь людскую понять, нужно за порог смерти заглянуть. – Отец Филарет посмотрел внимательно. – Константин готов за души людские отвечать? Готов ли?
Тимофей искренне удивился:
– Вы меня почто спрашиваете? Разве вам оттуда будущее не видать?
Отец Филарет не ответил. Усмехнулся только. Или показалось, что усмехнулся?
Помолчали.
Тимофей впал в раздумья. Сначала вдруг понял, что очень и очень соскучился по своему духовному отцу, ужасно рад его видеть и совсем не хочет, чтобы тот уходил. Вопросов накопилось такое великое множество, что и нескольких ночей не хватит, чтобы обсудить их: ведь ответы часто порождают новые вопросы, за ними – ответы, а за ними – новые непонятности, и процесс этот долог, ежели не вовсе бесконечен.
А затем пришло ясное и светлое осознание того, что расставание с отцом духовным будет недолгим, а все вопросы земные уже не имеют никакого значения, потому что ответы на них если и надо будет искать, то не здесь.
Отец Филарет молчал, будто не желая мешать размышлениям своего духовного чада.
– Готов ли, Сережа? – снова спросил отец Филарет.
Тимофей совсем не чувствовал страха. Пришло абсолютное спокойствие естественного течения жизни, а еще любопытство, какое всегда вырастает перед новой дорогой.
– Так на то ж не моя воля, – робко произнес Тимофей.
– Твоя. Человек всегда уходит по своей воле, только вот не все решаются это понимать.
Сказав так, отец Филарет подошел к Тимофею и трижды поцеловал его. На белом лице губы казались красными, были они холодные, не здешние какие-то.
Перекрестил Тимофея и ушел так же неясно, как появился.
А на утро, проснувшись, отец Тимофей нашел на столе яблоко. Оно было круглое, чистое, следов птичьего клюва видно на нем вроде не было.