— Запомнили сигнал? — спросил Старшинов.
Лёня представил себе комара — не очень большого, не очень маленького, среднего такого.
— Следите за изменением сигнала! — сказал Старшинов.
И действительно: комар вдруг словно отлетел в дальний конец комнаты. Лёня быстро нашёл кнопку «тише», нажал её. Потом комар вдруг сделался маленьким-маленьким и ныть стал совсем пискляво. Лёня нажал кнопку «выше»: звук-то в наушниках стал тоньше! Потом комарик словно бы влез в самое ухо. И тогда Лёня нажал кнопку «громче». Потом комар опять улетел, потом он превратился в толстого комарищу… А Лёня всё время нажимал разные кнопки, и всё время безошибочно.
— Будешь ты гидроакустиком, Голубев! — сказал старшина.
— А что это такое? — спросил Лёня.
— А это тебе после расскажут!
Раненько-раненько было. А пчёлы уже трудились, гудели над цветами.
— Деда! Во сколько же они встают? — удивился Лёня. — Часов в пять?
Дед ничего не сказал. А когда настала ночь, подвёл Лёню к улью, велел приложить ухо к деревянной его тонкой стене… Там слышался мерный шорох, копошение бесконечного количества лап, деловое гудение. Пчёлы строили соты.
— Ещё не спят? — опять удивился Лёня.
— Они никогда не спят! — тихо ответил дед. — Сколько им отпущено жизни, всё работают, работают…
Стал Лёня осваивать свою новую профессию… Из дома приходили письма про то, сколько мёду накачали в этом году да как ульи спрятали в сухие и тёплые подвалы-зимовники. Читает Лёня Голубев, вздыхает. Но голова и сердце заняты совсем иным. Он должен среди шумов узнавать «тот самый». Ведь, оказывается, океан очень разговорчив!
Беззвучно вращаются катушки магнитофона. В учебном классе тишина. Осеннее солнышко светит. А мо́ря-океана отсюда и не видать… Вот в зелёном окошке прибора подводник увидел яркую точку. Что это? Может, чужая подлодка. А может, и торпеда, которую выпустил чужак. А может… Гидроакустик осторожно поворачивает ручки — подстраивает прибор… Есть, услышал! Ползёт точка по глубине — пищит, скрипит.
— Запомните эти сигналы, — раздаётся голос старшины Старшинова. — Это кит.
— Кит?!
— Сам-то он большой, — улыбается старшина, — а пищит, как маленький… А это шелестение слышите? Стая селёдки! А это треска трещит.
Слушает Лёня, удивляется, запоминает голоса моря: и настойчивый далёкий говор волн, бьющихся где-то о берег, и урчание, сопение ещё неведомых науке существ, идущее из самой глубокой глубины. Интересно делается, и немножко жутко, и весело…
Но вот включил старшина другую запись. Глухо зарокотало в наушниках. Он!.. Тщательно прислушиваются акустики к шуму чужих кораблей: подлодок, крейсеров, авианосцев, ракетных катеров… Это лишь в фантастических рассказах у подводной лодки большие и светлые окна, через которые всё можно разглядеть. На самом деле, лодка движется под водой вся закрытая, словно стальная игла. Увидеть и услышать, что там ждёт её впереди, она может только своими приборами. Поэтому лучше учись, матрос Голубев, осваивай военно-морскую науку. Слишком многое от тебя зависит!
А подводных лодок всё не показывали будущим подводникам. Старшина Старшинов отвечает кратко: «Пока не положено». И кончено! Спорить не пробуй. И неудовольствие своё оставь при себе.
Но всё же Лёня нашёл выход. Иначе, какой же он был бы матрос. Есть в городе Военно-морской музей, а при музее стоит подводная лодка, знаменитая героиня, отличившаяся во время Великой Отечественной войны.
И вот увольнение. Морячки-новобранцы разбрелись кто куда: город большой, интересного много. Матрос Голубев шагал в музей, на подводную лодку.
Она стояла у самого моря. И казалось — будь волны чуть посильнее, — могли бы дотронуться до глухого железного бока. Но лодка стояла на берегу. В её высоком борту проделана дверь, и туда спокойно входили люди, предъявляя билетики.
Внутри было уютно, прохладно. По отсекам гулял сквознячок. Лёня вспоминал рассказы старшины Старшинова о том, какую нелёгкую службу несут подводники в тесных своих отсеках. Как жарко и трудно бывает иной раз дышать на глубине, как, настоявшись вахту, падают спать, не замечая того, что жестковата коечка, уложенная прямо на боеприпасы.
Моряк, который нёс в лодке почётную вахту, улыбнулся на Лёнину растерянность:
— Это ведь музей! Тут не обязательно, чтобы люди через силу дышали, чтоб они каждую минуту бились о разные железки. Приборы убраны… Вот хочешь, могу тебе рубку гидроакустика показать. Там всё как было.
Вахтенный открыл маленькую дверь. За ней оказалось помещение едва ли больше, чем платяной шкаф. И всё в этом «шкафу» было обвешано или заставлено приборами — железными ящиками с круглыми и маленькими окошками. В окошках цифры, стрелки… Где же здесь ещё и человеку поместиться, в такой тесноте!
— Что же ты, проходи, — сказал вахтенный. И сам прошёл: пригнулся, выпрямился, снова пригнулся, сел на крохотную баночку. Вышел так же ловко. — А ну-ка, занять место на боевом посту!
Лёня протиснулся в каютку. Сел, задевая железные ящики плечами и головой… Он увидел свои родные наушники, круглый экран индикатора, в котором должны появляться светящиеся точки. «Цели», как говорят на боевых кораблях.
Из другого отсека доносился разговор экскурсантов. Но Лёня уже не слышал ничего. Лодка, думал он, вот, значит, как будет… Почувствовал, что сидеть неудобно, хотел немного пошевелить ногами и сразу упёрся коленями во что-то холодное, стальное… Вот, значит, как будет!
А ведь эта лодка всю войну прошла. Фашисты боялись её как огня. Если она отправлялась в поход, значит, враг не досчитывался ещё одного корабля! А военный корабль — это огромная сила, целый плавучий город. Вооружён до зубов, охраняет себя со всех сторон. Но та лихая подлодка умела подобраться даже к самому страшному кораблю. Командир её, совсем молодой человек, имел Звезду Героя. А в команде не было ни одного человека, на груди которого не светился бы орден…
Ох, как люто ненавидели фашисты нашу смелую лодку. Придумывали хитроумные западни… И однажды удалось — заперли лодку в небольшой бухте!
Вражеские корабли утюжили бухту, бросали глубинные бомбы. Невидимо лодка лежала на дне. Но ведь её могли услышать. И командир приказал выключить все моторы.
По лодке шёпотом был передан приказ: «Никому не двигаться!» А воздух становился густым и жарким. Всё меньше оставалось в нём кислорода. Эх, включить бы фильтры. Нельзя — шум… И сидели, задыхаясь, теряя сознание. А за бортом бухали взрывы. Это фашисты снова бомбили бухту — аккуратно, ровненько. Словно грядку засевали… Грохот то удалялся куда-то, то рвал воду совсем рядом. И не было спасения еле живым, задыхающимся морякам, кроме одного: собрать всё мужество и ждать. И ничем не выдать себя!
Так прошли сутки. Наконец фашисты решили, что лодка погибла, и ушли… Теряя сознание, командир включил механизм для очистки воздуха. Лодка медленно-медленно стала оживать. Теперь бы всплыть, теперь бы подышать прохладным морским ветерком. Ведь так мало надо подводнику…
Но последовал приказ: «Корабль приготовить к бою и походу!» И лодка пошла в погоню за вражеским караваном.
Море было спокойным, и всё кругом было спокойно. Вдруг самый большой корабль каравана вздрогнул от ударов нескольких точных торпед и начал тонуть.
«Кто вас атакует? Кто атакует?» — нервно запрашивала база.
И фашистский радист с ужасом ответил: «Призраки!»
Дед собирался осматривать ульи. Ворчал:
— Ох, погода!.. Не миновать дождя. Пчела сегодня сердитая! — и надевал толстые штаны, толстую ковбойку, шляпу с густой сеткой на лицо и шею.
— Неужели так опасаетесь их? — усмехнулся дачник Митя. — Ай да пчеловод!
— Я их не боюсь, — отвечал дед, наглухо застёгивая ворот рубахи. — Несколько жал — что они мне? Да и пчелиный яд целебен… для нас. А для неё: укусила — жала лишилась, жизни лишилась… Не за себя я боюсь. Мне их надо уберечь!
Про подвиги очень интересно читать или слушать: сидишь, переживаешь. Но вот если самому там оказаться, «внутри подвига»?
Лёня — человек очень мирный, в настоящие серьёзные переделки раньше не попадал. Однако скоро ему такая возможность представилась.
Старшина Старшинов построил их, и — шагом марш! — они отправились на полигон борьбы за живучесть. А что это такое? А это особые помещения, где молодые матросы учатся тушить корабельные пожары, заделывать разные пробоины, учатся водолазному делу…
Лёня шагал в ногу, распевал строевую песню с лихим припевом: «Ты красотка, милая подлодка», а сам размышлял. Он уже понял: армия — это тебе не школа и не пчелиное ПТУ. Здесь надо всё схватывать быстро. Лучше — с первого раза. Поэтому Лёня шёл, а внутри себя готовился: сразу прийти и сразу начать бороться за живучесть.
Но бороться пока ни с кем не потребовалось. Они пришли в простой учебный класс, где им стали рассказывать, как надо себя вести в опасной ситуации — например, если корабль получит пробоину.
Через несколько дней они перешли в другой класс, где стали учиться заделывать пробоины всухую…
Стена, к ней приделан кусок трубы. Ты по команде хватаешь специальные приспособления и начинаешь эту пробоину заделывать.
Старшина Старшинов смотрит на секундомер:
— Так, матрос Голубев выжил, матрос Шаландин утонул… Что же ты, Шаландин? А ещё такая «водоплавающая» фамилия!
А Слава Шаландин глазами невинно похлопывает.
— А что, — говорит, — товарищ старшина, разве лодки очень уж часто тонут? Мы что-то не слыхали…
— Не слыхали вы, матрос Шаландин, потому, что на подлодках служат отменные моряки. И чтобы вам таким стать, после занятий останетесь на самоподготовку. Ясно?
— Ясно, — отвечает Славка кисло-сладким голосом: мол, придирается старшина.