– Представляешь, когда-нибудь в нашем доме действительно будет тихо, как сегодня. Сэм уже скоро уедет в университет, а близнецы стоят следующими на очередь по вылету из гнезда. Как мы будем жить без них всех? – с ужасом спросила Камилла.
Джеймс представил эту картину, и его передернуло. Да, он часто уставал из-за постоянного шума, но души в детях не чаял.
– Может, нам стоит пойти за шестым? Тогда с отъездом Сэма в доме будет все так же весело и шумно, – произнес он.
Камилла задумчиво кивнула и хитро посмотрела на Джеймса.
– В таком случае тебе сейчас стоит постараться лучше, а то дома у нас совсем не будет друг на друга времени.
– Ты сейчас берешь меня на слабо? – Джеймс нагло улыбнулся.
– У меня получается? – игриво уточнила Камилла.
– Очень даже. – Он встал с лежака и протянул жене руку. – Не хотите ли вы, прекрасная дама, пойти со мной в номер? По-моему, нас там ждет одна очень мягкая и большая кровать.
Камилла рассмеялась и приняла его руку. Джеймс помог ей встать.
– В этот раз хочу дочку. Рыжую. Парней в нашей семье более чем хватает, – сказал он.
Камилла закатила глаза.
– Это зависит только от тебя. – Она встала на цыпочки и поцеловала его.
Джеймс еще раз уверился в том, что является самым счастливым человеком в Сент-Ривере. У него есть красавица жена, любимая работа и почти шестеро детей, ради которых он готов практически на все.
Светлана СкибаОсобый пациент
Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины.
…сон снился мне и тревожился ум мой; Желаю знать этот сон;
Резкий стук в дверь пронзил сознание острым копьем.
Игнат помассировал виски кончиками пальцев, но от этого легче не стало. Он уже выпил три таблетки обезболивающего. Головная боль накатывала волнами, и только в короткие интерлюдии между приступами он мог наслаждаться счастливым затишьем. Затишьем перед бурей.
Снова стук в дверь и жалкие попытки открыть ее.
«Черта с два», – подумал доктор.
Дверь в свой кабинет, в котором он частенько прятался словно в бункере, Игнат всегда закрывал на ключ и не позволял никому проникнуть в «святую обитель» без его согласия. Повернув замок, он открыл дверь.
– Игнат Сергеевич, прошу прощения, что отвлекаю, но нам нужна ваша помощь. – Запыхавшаяся медсестра выглядела обеспокоенной.
– Что случилось? – Доктор вышел из кабинета, щелкнув замком, и быстрыми шагами двинулся по коридору, устланному мягким, потертым от времени и нелегких испытаний линолеуму.
Зарешеченные окна, приглушенный рокот голосов, резко сменяющийся рандомным смехом или диким звериным воем, запах лекарств, хлорки, все это не вызывало в нем отторжения, как у большинства посетителей, навещавших своих близких. Здесь Игнат чувствовал себя в своей стихии.
Чем сильнее мир сходил с ума, тем больше он ощущал свою нужность.
Они прошли в западное крыло больницы, откуда доносились душераздирающие визги. Молодая женщина с гебефренической шизофренией, которая, скорее всего, проведет в этих стенах всю оставшуюся жизнь, укусила свою соседку по палате за палец и теперь яростно вырывала на себе волосы. В состоянии эмоционального возбуждения пациенты становились настолько сильными, что с ними не могли справиться даже дюжие санитары. После недолгой возни ее все же удалось скрутить и сделать укол. Двойная доза седативного подействовала сразу: женщина резко обмякла и сдулась, как проколотый надувной матрац. Ее влажное лицо, обрамленное прилипшими к щекам, словно черные водоросли, волосами, приобрело отрешенный вид. И если бы не окровавленный, перекошенный рот, она была бы похожа на блаженную, каких обычно изображают на картинах девятнадцатого века.
– Всех в медпункт, – распорядился Игнат Сергеевич и снова помассировал виски. Боль не проходила, напротив, она как будто стала отчетливей, словно кто-то извне посылал в голову электрические разряды.
Доктор вернулся в свой кабинет, оставив из освещения лишь треногий торшер, излучающий бледно-золотистый свет, и сел за письменный стол. За окном хлестал ноябрьский дождь. Живя в Санкт-Петербурге, он привык к пасмурной, дождливой погоде, она ему даже нравилась, но в последнее время зарядившие ливни вызывали у него угнетающее, тягостное чувство. Хотелось тепла, солнца и чтобы не болела голова. До отпуска еще было два месяца, а значит, придется потерпеть.
Он устало взглянул на эхинопсис, стоявший у компьютера (его жена Лиля верила, что этот чахоточный цветок способен защитить от вредных электромагнитных излучений), и прикрыл глаза.
«Неплохо было бы съездить в Мексику, – подумал он. – Тулум, Чичен-Ица, кафедральный собор в Мехико, Монте-Альбан, такос, фахитос, текила. Много текилы».
Лиля непременно потащит его в Дом-музей Фриды Кало и будет с придыханием рассказывать об автобиографичных, наполненных символизмом картинах. Возможно, даже приобретет одну из работ, репродукцию, разумеется. Несмотря на пиетет перед шедеврами мировой живописи, истинной ее любовью было современное искусство и сюрреализм во всех его проявлениях. В начале их семейной жизни она даже пыталась навязать эту свою любовь мужу, но он был недосягаем или же современное искусство было недосягаемо для него. Лиля считала второе.
Отголосок их свадебного путешествия сейчас висел у Игната в кабинете рядом с письменным столом, и он каждый день лицезрел растекающиеся часы и фрагмент человеческого лица (вероятно, самого художника), похожего на искусно снятый скальп. Сразу же после свадьбы они на две недели уехали в Барселону и, конечно же, посетили Театр-музей Дали в Фигерасе. После того как Игнат обошел два этажа, заполненных мозгоразжижаемыми картинами, он первый раз в жизни испытал на себе синдром Стендаля. Лиля решила, что это от восторга перед невероятной силой искусства, и по приезде домой подарила супругу репродукцию Сальвадора Дали «Постоянство времени».
Допив остывший кофе, Игнат взялся за истории болезней пациентов, пизанской башней возвышающиеся на письменном столе. Депрессия, аутизм, паранойя, деменция, токсикомания, биполярное расстройство, суицидальные попытки, ну и, конечно же, королева безумия – шизофрения.
Почти всех пациентов в своем отделении он знал в лицо. Кто-то задерживался здесь надолго и становился хроником, а кто-то через месяц-другой выписывался и жил вполне нормальной жизнью, корректируемой антидепрессантами и нейролептиками. Ни с кем из них он не сближался больше, чем нужно для контакта «доктор-пациент». Они были для него биоматериалом, несчастными существами, которым он искренне хотел помочь. Дистанция и прочная стена всегда присутствовали в его отношениях с пациентами. Это было его непреложное правило. Пока не появился Павел.
Добродушный, щедрый, остроумный, космополит в лучшем понимании этого слова, он страдал БАР и лечился амбулаторно. С первой же консультации Игнат почувствовал к нему эмпатию и что-то такое, что можно охарактеризовать как «родство душ». Вопреки своему правилу, он перешагнул через возведенный им же барьер и неожиданно для самого себя сблизился с пациентом. Долгие беседы, виски в баре, совместный поход на футбол («Зенит» – чемпион!), семейные поездки на природу, и как-то незаметно Павел перешел в разряд друзей. Точнее, лучшего друга, потому что других у Игната не имелось.
Лечение нормотимиками и нейролептиками показывало хороший результат, дав стойкую ремиссию. Каждые три недели Павел посещал клинику, чтобы доктор мог при необходимости скорректировать лечение. Когда Игнат видел его последний раз, Павел показался ему слишком веселым и беспечным. Он же знал, что обычно за этим стоит, но почему-то не придал этому значения. Его бдительность странным образом притупилась. А на следующий день Павел шагнул в окно пятнадцатого этажа.
Это случилось три недели назад, после чего и начались кошмарные мигренеобразные приступы. Они были у Игната и раньше, в далеком детстве, но долгое время себя не проявляли.
Отдельной стопкой рядом с отчетами лежали три новые истории болезни, и доктор неспешно принялся их листать. Весь анамнез больных он мог найти и на своем компьютере, медсестры дублировали его в первые же часы поступления пациента, но Игнат как замшелый консерватор предпочитал бумагу электронным папкам.
«Только бы не стать ретроградом, как отец», – подумал он, вспомнив, что они не виделись много лет.
Отец так и не простил его.
В кармане медицинского халата булькнула эсэмэска. Лиля спрашивала, скоро ли он будет.
«Выезжаю», – ответил Игнат и вышел из кабинета.
Перед тем как поехать домой, он решил еще раз сделать обход своего отделения, а заодно и взглянуть на новеньких.
Кивнув своему коллеге, спешащему домой, доктор стал поочередно заходить в палаты: все те же пустые лица, слюнявые рты, сальные волосы, застывший, как у рептилии, взгляд, смешки, в которых было нечто специфическое, характерное только для душевнобольных.
– Вы начали свой обход на три минуты позже, – не глядя на доктора, сказал лысоватый мужчина, страдающий ананкастным расстройством личности в тяжелой форме. В соседней палате один из пациентов, раскачиваясь подобно маятнику, без конца повторял, что «мы все лишь проекции и скоро нас ликвидируют». Хуже всего дела обстояли в восьмой палате: угрожая воображаемым пистолетом, пожилой мужчина взял в заложники своих соседей и заставил их стоять на головах. Пришлось снова вызывать санитаров. «Ну и денек, скорее бы он завершился».
Пройдя опустевшую гостевую комнату, в которую обычно набивалось человек двадцать, Игнат подошел к наблюдательной палате и заглянул внутрь через смотровое окно. Двое человек лежали на своих койках с закрытыми глазами и вроде как спали. Третий же стоял посреди комнаты и смотрел прямо на него, будто металлическая дверь между ними вдруг стала прозрачной. По телу доктора побежали мурашки, жуткие и неприятные.