Солнце на дороге — страница 5 из 7

1

Ну и проблемы возникают в этом странном мире! — развлекал себя мыслями Антошин, раздвигая густые ветки ельника. — Чудо искать — дело само по себе довольно бредовое. Так мало этого, надо еще каким-то непостижимым образом убедиться, что найденное чудо самое настоящее, а не лишь бы что. Мальчишка спасает малознакомого дядьку, сам при этом едва не тонет, да еще не просто так спасает, а от Водяного… И это у них за чудо не считается. Поразительная все-таки страна эта моя древняя родина».

Малко шагал впереди, решительно и целеустремленно. Будто действительно знал, куда надо двигаться.

Приключений не случалось. Ельник да сосна. Ельник да сосна. Пейзаж унылый и однообразный.

Даже ощущение тревоги не рождалось. Точнее, оно уже стало привычным, а потому не вносило в жизнь никакого разнообразия.

Антошин знал два способа борьбы со скукой: либо разговор, либо размышления.

К беседе на ходу Малко явно не был расположен.

Оставалось одно: думать.

«Если бы со мной сейчас связались из моего времени и спросили: „Ты, полковник, куда идешь?" — я бы ответил совершенно честно: „Чудо вот ищу. Одно, понимаешь, уже это… как его… узрел, а теперь вот надо второе". Наверное, решили бы, что я издеваюсь. А я бы честно ответил…»

Полковник раздвинул густые ветки ельника. И замер. Эти ветки он уже раздвигал. Десять минут назад. Точно. Эти самые.

Или все-таки другие?

Антошин осторожно тронул Малко за плечо:

— Малко, мне кажется, мы ходим по кругу.

Малко остановился:

— Ты тоже заметил? А я думал, мне показалось.

Полковник взмахнул мечом и сделал на дереве большую зарубку.

Малко возмутился:

— Зачем дерево калечишь?!

Антошин объяснил:

— Если мы к этой зарубке вернемся, значит, точно по кругу гуляем.

— Если нас Леший водит, он эту зарубку вмиг залечит! — усмехнулся Малко. — Да еще и ругаться станет за то, что мы калечим его деревья.

Малко внимательно огляделся.

Антошин тоже осмотрелся, чтобы получше запомнить это место.

Невесть откуда взявшиеся в летнем лесу ярко-красные осенние листья. Поваленное дерево с раздвоенной кроной. Еще вот белый гриб: большой, наглый, на толстой ножке. Грибники сюда вряд ли ходят, так что гриб пусть тоже поработает приметой.

Малко и Антошин продолжили путь.

Теперь идти стало интересней. Возникла опасность — главный интерес любой дороги. Если их все-таки водят кругами, то кто и зачем?

Антошин не удивлялся, что в этой стране можно водить людей кругами. Он уже знал: здесь возможно всё.

Опасность ощущалась, но, как чаще всего и бывает, — таилась. Ничего подозрительного: птицы щебетали всё так же свободно, солнце тщетно пыталось пробить густую крону деревьев. Никаких тебе подозрительных звуков или шорохов.

Только Вук вел себя странно, нервно как-то: то взлетал, словно стараясь что-то разглядеть, то опускался кому-нибудь из путешественников на плечо и копошился в волосах, будто силясь объяснить нечто важное, лишь ему одному ведомое.

— Как, ты сказал, зовут того, кто, возможно, нас водит? — почему-то шепотом спросил Антошин.

— Леший, — недовольно буркнул мальчишка.

— Леший?

— Я же объяснял: хозяин есть у всего. Леший — хозяин леса. Понимаешь?

Антошин остановился:

— Погоди, погоди… Я уже с одним хозяином леса тут познакомился. Боровой зовут. Хороший, между прочим, мужик. Спас меня. И научил многому. Это что у вас получается: лес — один, а хозяев у него несколько?

Малко начал объяснять подробно.

— Боровой — хозяин хорошего леса, открытого, хозяин бора. Поэтому его и зовут так — Боровой. А Леший сторожит дикие чащобы и злыми зверьми командует. Бор и лес — чувствуешь разницу? Ну вот. В бору — Боровой, в лесу — Леший. Слова — они же умные, сами про все объясняют. Бор — Боровой, лес — Леший. Понимаешь?

Парень пошел вперед еще быстрее.

«Как у них тут все распределено четко! — подумал Антошин. — Дикие вроде люди, а какая налаженная у них жизнь. А мы вроде как цивилизованные…»

Вслух же спросил о другом:

— Малко, скажи, а Леший — это чудо?

Малко оглянулся, посмотрел, как показалось полковнику, зло и ничего не ответил.

«Наверное, не чудо, — решил Антошин. — Если хозяин воды не чудо, то почему хозяин леса должен быть каким-то особенным?»

Шли они так шли, и вдруг Малко резко остановился.

Ярко-красные осенние листья. Поваленное дерево с раздвоенной кроной.

Зарубки не было. Гриб тоже исчез.

Но место, черт возьми, то самое!

Антошин вспомнил, как говорил ему Голос: «Когда люди шагают вперед, не глядя назад, очень быстро они оказываются у того места, из которого вышли, потому что ходят по кругу».

«Ну уж нет, — подумал полковник. — Это слова, конечно, хорошие, но к нашей истории отношения не имеющие. Не по своей воле мы по кругу ходим, явно не по своей. А значит, оглядывайся назад не оглядывайся — выйти самим не удастся».

И тут Антошин наконец услышал то, что давно хотел услышать, — подозрительный звук. Значит, опасность действительно есть, не придумана она.

Казалось, рядом кто-то с аппетитом хрустит яблоком.

Антошин огляделся — никого.

Вук сорвался с плеча и ринулся туда, откуда раздавался яблочный хруст.

— Стой! — крикнул Антошин.

Куда там! Ворон летел, как пущенная в цель стрела.

— Почуял, — печально сказал Малко. — Почуял Вук. Так. Всё. Быстро, Инородец, снимай одежду да выворачивай наизнанку.

— Зачем?

— Вывернем одежду — выйдем из леса. Давай.

Полковник начал уже было снимать рубаху, потом решил: «Нет! Всякому бреду должны быть границы. Рубаху вывернуть, чтоб из леса выйти, — какая связь?»

Малко торопил:

— Давай же быстрей! Давай!

«Все-таки надо подчиниться. — Антошин снова начал снимать рубашку. — В этой стране, где бред, а где не бред, сразу и не разберешься».

И тут полковник Антошин Николай Васильевич, повидавший в своей жизни немало всякого, увидел то, что не то что увидеть, а представить себе никогда не мог.

Листья деревьев обрели форму человеческого тела. Невысокий старик не возник, а словно проявился среди зелени леса, как изображение на фотографии.

Одет он был явно не по погоде: тулуп, подпоясанный зеленым ремешком, шапка. Борода старика была настолько огромной и густой, что закрывала не только рот. Глаза, казалось, тоже прятались за ней. Во всяком случае, совершенно невозможно было разобрать, по-доброму он глядит или неприветливо.

В руках незнакомец держал тот самый белый гриб на толстой ножке и хрустел им, словно яблоком.

Раз! — и снова только листья и ветки.

Старичок растворился так же внезапно, как появился.

Хруст остался. Однако раздавался он уже из другого места.

Вук полетел туда.

— Бежим отсюда! — Полковник схватил Малко за руку. — Нехорошее тут что-то. Бежим!

Но Малко выдернул руку и сказал совершенно спокойно:

— Куда? Лес же кругом! Разве в лесу от Лешего убежишь? Все, Инородец, погибли мы с тобой. Погибли!

Словно в подтверждение этих слов раздался хохот. Такого смеха полковнику Антошину Николаю Васильевичу слышать не доводилось.

Этот хохот шел не из какого-то одного места — он звучал повсюду. От него зашумели деревья, а Вук рухнул на землю и спрятался под поваленное дерево.

Антошин почувствовал, как пот вмиг прошиб его с ног до головы, рубашка прилипла к телу, задрожали руки.

Ничто не могло испугать полковника Николая Васильевича Антошина. Ничто и никто. Кроме одного: непонятного, того, что быть не может, а есть.

И снова соединились листья. Теперь уже совсем рядом с полковником — только руку протяни — возник старик.

Ножку гриба он уже съел и, доедая мясистую шляпку, строго спросил:

— Почто ко мне в лес притопали, разрешения не испросив?

Голос у него была старческий, слабый. Невозможно было представить, что это тщедушное тело могло породить такой великанский хохот.

Малко упал на колени:

— Прости нас, хозяин леса! Прости! Мы…

Леший перебил, не дослушав:

— Одежду правильно выворачивал. Только, парень, вывороченная одежда, может, из леса и сподобит выйти, ежели вдруг заплутал. А от меня уйти навряд ли поможет. — Старик вздохнул. — Сам понимаешь, от меня никто уйти не сможет.

Леший вдруг расхохотался. На этот раз не исполинским, волшебным, а старческим, обычным, отрывистым смехом.

Старик повернулся к Антошину:

— А ты, инородец, что ниц передо мной не пластаешься?

— Откуда ты знаешь, что я инородец?

Леший улыбнулся:

— Вот ты смешной какой! Я — тебе вопрос, и ты мне — вопрос. Эдак долго можно разговаривать…

— Прости его! — взмолился Малко. — Он — инородец, он из иной страны, из заоблачной. Он не ведает наших обычаев.

Старик усмехнулся:

— Знает не знает — конец-то один!

«Да что же это такое? — обозлился на самого себя Антошин. — Зачем я его слушаю только? Чего я с ним разговариваю? Ведь явно же никакое он не чудо. А надо идти чудо искать. Чего ж мы время-то теряем?»

Антошин еще много о чем хотел бы подумать, лишь бы не признаваться самому себе в невероятном: он не может сойти с места. Не может.

Чувствует себя прекрасно, все понимает, все видит, осознает, но только с места сдвинуться не в силах. Ни на шаг. Словно приклеился к земле.

— Ну что ж ты? — хмыкнул Леший и задребезжал своим старческим смехом. — Иди, куда ты там топать собрался.

И руки Антошина слушались. И глаза глядели нормально. И голова была в полном порядке. Вообще все было в полном порядке.

Только не мог полковник сдвинуться с места.

2

— Идете куда? — спросил старик, доедая гриб.

Антошин успел подумать: «Правду ему говорить нельзя, а врать бессмысленно, потому что он, видимо, все и так понимает…»

Впрочем, Леший в ответе вовсе не нуждался.

— Идете куда — это мне не важно. Семья у меня большая. Детей много. Жена. Так что слуга мне нужен.

— Не-е-ет! — закричал Малко. — Не убивай!

Леший вздохнул и произнес тяжело:

— Матери вот только нет у меня. Нету у меня матери.

Он замолчал и, как показалось полковнику, задумался о чем-то печальном и очень для себя важном.

Молчали долго. Наконец Леший встряхнул длинноволосой нечесаной головой, словно отгоняя неприятные мысли, и пробубнил сквозь бороду:

— Большая, говорю, семья. Слуга нужен.

Малко вытер слезы, поднялся и сказал почему-то с вызовом:

— Я пойду.

Леший посмотрел на него с удивлением:

— Ведаешь, чем грозит?

— Ведаю, — произнес Малко таким тоном, словно клятву давал. — Пойдем.

Антошин не понимал, конечно, чем таким ужасным грозит служба у Лешего, но диалог этот ему явно не нравился.

— Погодите-ка, — обратился он к старику. — Куда зовешь парня? Что ему грозит? Объясни.

Малко перебирал ногами, как нетерпеливая лошадь:

— Всё, хватит разговоров! Нужен тебе слуга? Вот я. Идем!

Леший подошел к Малко, посмотрел на него снизу вверх, произнес тихо и даже печально:

— Не понимаешь ты, мальчик, куда тебя зовут.

— Да понимаю я всё! — взорвался Малко и даже ногой топнул от возмущения. — Понимаю! Пошли!

Леший улыбнулся:

— Нет. Ты что думаешь, приведу тебя в дом и оставлю жить, а ты сбежишь? Не то беда, мальчик, что не сбежишь, а то, что зову тебя на смерть. Причем на смерть лютую. В слугах у меня долго никто не задерживается. Дети там шалят, жена, да и я тоже бывает не сдержусь. Несдержанный я такой, понимаешь? В общем, не задерживаются слуги у меня, быстро в Вырий уходят. А тебе зачем это? Ты молодой. Тебе жизнь еще поглядеть надо, узнать, как в ней, в жизни-то, все устроено. А то в Вырий попадешь, а тебе там и поведать будет не о чем. Вот товарищ твой… — Леший оценивающе посмотрел на Антошина. — Он уже пожил немало, видел всякое, про другую страну свою заоблачную поведать может. С ним в Вырии всякому интересно будет. Вот ты бы и уговорил его: пусть ко мне пойдет в слуги.

Но Малко упорно твердил свое:

— Сказал же, я пойду. Я.

Не во всем услышанном разобрался полковник. Одно было ясно абсолютно: мальчишке грозит смертельная опасность.

— Нет, Малко, старик прав: я пойду, конечно, — возразил он.

А потом уже подумал, что в слуги надо идти именно ему. Это будет во всех смыслах правильно.

Во-первых он действительно старше и свое пожил. Очевидно, что, если риск смертелен, рисковать надо ему, а не пацану, который только начал жить. Что тут долго размышлять?

Во-вторых, он, Антошин Николай Васильевич, полковник конца двадцать первого века, никогда не жил здесь. Не жил — и ладно. И не будет жить. Так что его гибель никак на историю не повлияет. А Малко мало ли чего еще сотворит? Может, вообще из него вырастет какой-нибудь герой.

А в-третьих, ну не могли же его так просто бросить в этой древней Руси? Вдруг да и найдут его рано или поздно, вернутся за ним. Велик ли шанс? Невелик, честно говоря. Но есть. А у парня и такого нет.

Да и к тому же не так прост полковник Антошин, чтобы всяким лешим за здоро́во живешь сдаваться.

Все это Антошин быстро сказал Малко. Про третий аргумент полковник, естественно, не упомянул, добавил только:

— Я, мальчик, еще и не из таких передряг выходил живой. Выкручусь.

Малко внимательно посмотрел на полковника.

Его взгляд выражал не благодарность, нет, и тем более не радость, что он теперь может спастись. В этом взгляде детских глаз отчетливо читалось сочувствие: мол, не понимаешь ты, Инородец, чего-то самого главного в этой жизни.

И Малко произнес твердо:

— Лешему служить пойду я.

Леший внимательно следил за их разговором, но не вмешивался. Наконец произнес спокойно:

— Прошлого слугу мои дети на березах разорвали. Шалили, баловники. У нас две березы растут рядышком совсем. Ну и вот… Они и поспорили: если человека на этих деревьях разорвать, то на какой березе бо́льшая часть человечины останется. Привязали, разорвали, младшенький выиграл. Такой пострел… — Леший замолчал, как бы давая возможность осознать услышанное. А потом спросил: — Ну так кто пойдет?

— Я! — хором ответили Антошин и Малко.

Леший вздохнул и начал новый рассказ:

— А вот еще случай был. Жене, супруге моей, слуга один очень понравился. Вот она и решила порезвиться. Да… А как жена Лешего резвится? Известное дело: печь-то растопила, слугу привязала к лопате и в печь засунула… Медленно так засовывала, он орал, конечно. И тогда она…

Антошин не дал ему договорить:

— Слушай, ты, мерзкий и противный старикан! У тебя, конечно, совести не осталось, и сердце у тебя деревянное, и башка тупая. Но ты ж понимаешь: парень молодой, играет в благородство. Нужен тебе слуга? Отлично. Я — твой слуга. Всё. Пошли!

— Нет! — закричал Малко. — Дедушка, тебе хороший слуга нужен, умелый, молодой. Чтоб и детей мог развлекать, и хозяйке чтоб понравился. Как я. А на него погляди! Он же старый совсем. На что он способен? Да к тому же инородец — нравов наших не знает и порядков. Путаница все время будет у тебя в доме возникать. Несуразицы разные. Зачем тебе такой?

— Я — старый? — обиделся Антошин. — Да я покрепче тебя буду, пацан!

— Вы с ума сошли оба? — заорал Леший. — Вы за что борьбу устраиваете? Понимаете своими головами или нет? Я вас на смерть зову! На лютую и жуткую смерть! А вы…

Антошин подошел к старику, сказал спокойно:

— Бессовестное ты существо! Бесстыжее и бессердечное! Ты же старый человек… или не человек… но все равно ведь старый, седой уже весь… К чему ты проверки глупые устраиваешь? Не стыдно, а? — Полковник протянул Лешему руку. — Вот тебе моя рука! Пошли!

На протянутую руку Антошина рухнул, как снаряд, Вук. Рука упала.

Вук уселся на плечо Лешему.

Антошин не смог сдержать улыбки.

— Вот у нас компания какая! Вук, как я понимаю, тоже себя в слуги предлагает. Но это всё шутки. Пошли, старик. Еще неизвестно, кто из нас кому нервы попортит.

— Пойду я, — твердо произнес Малко. — Пошли.

И мальчик тоже протянул руку Лешему.

Вук кругами носился над ними, громко каркая. Негодовал, видимо, что его в расчет не берут.

Старик неожиданно вскрикнул нервно, ударил кулаком об кулак и аж завертелся на месте.

— Есть у меня совесть, понятно вам! Есть! Я вообще такой же, как вы, меня просто мать в детстве прокляла!

— За что прокляла? — удивился Малко.

— За дело! — гаркнул Леший, объяснять, однако, не стал — стеснялся наверное. — А вы неправильно себя ведете, неправильно! Вы должны друг друга выталкивать, валить дружка на дружку, молить: «Леший, миленький, другого возьми к себе — не меня! Другой пусть умрет — не я!» Вы должны смерти бояться и товарища своего на нее посылать. Потому что люди — плохие существа. Ясно вам? Плохие! Вот я и пугаю их, кручу, извожу. А если люди хорошие, то я тогда кто? Кто я тогда? Зачем я тогда с ними так себя веду? Зачем я…

Леший не договорил и зарыдал. По его огромной бороде покатились крупные круглые слезинки.

Антошину стало даже жаль старика.

— Да ладно, чего расчувствовался-то? Люди разные бывают. Бери меня в слуги, и пойдем. Хватит разговоров.

Леший перестал рыдать и чистыми глазами удивленно смотрел то на Малко, то на Антошина. Было очевидно, что он совершенно не понимает, что делать.

Снова закрутился Леший на месте и закричал:

— Никого я не беру! Не нужны вы мне такие! Ясно вам? Не нужны! Только детей испортите… Тот, которого на березе разорвали, все хотел сыновей моих между собой поссорить. Думал, так ему проще будет… Как же он их стравливал, как изводил!.. Нормальный потому что был человек. Плохой был человек, как все. Сынишки многому у него научились. А вы? Вас нельзя в мой дом пускать. Вы там всех испортите, всех. Нау́чите хорошему — и что я потом с ними делать буду?

Леший махнул рукой и направился в чащу.

Уходил он не таинственно, а просто как старый, уставший человек, еле переставляющий ноги.

Старик уже почти совсем растворился среди листвы, но вдруг остановился, посмотрел на полковника и мальчика, произнес тихо:

— Меня мать прокляла за то, что я… Что я… — Голос его дрожал. — Не буду рассказывать. Никому не рассказывал и вам не стану. С материнским проклятием только Лешим и можно жить. Человеком с материнским проклятием не проживешь. Мир как устроен? Я — про́клятый, люди — твари. Тогда еще ладно. Тогда еще можно жить. А когда такие, как вы, хорошие, видишь ли… Тогда — как же? Что обо мне дети станут думать, если я вас приведу? Если они узна́ют, какие бывают люди? Как я их потом воспитывать буду?

И побрел старик в свой лес сгорбившись.

Но его остановил крик Антошина:

— Эй, старик, ответь честно: ты — чудо?

Леший вопрос услышал, замер на миг, но отвечать не стал, даже еще быстрей зашаркал по лесу.

Это только разозлило полковника.

— Трудно, что ли, ответить, чудо ты или нет?

Старик развернулся:

— Я — чудо? Нет! Это вы — чудо. А я — Леший. — Он остановился и закричал как сумасшедший: — Леший я, злой и противный! Леший!

И растворился в зелени леса.

Антошин и Малко обнялись, еще не веря до конца в свое чудесное спасение.

В эту секунду полковник совершенно отчетливо понял, что он дорожит этим мальчишкой, как сыном. Этим маленьким человеком, живущим в непонятной стране в неясное время… И если ему никогда не суждено вернуться в свое время, и если даже у него не получится отыскать молодильные яблоки — все равно все было не напрасно. Нет, не напрасно он сюда попал!

Антошин посмотрел на Малко.

Парень улыбался во весь рот.

— Вот мы и узрели второе чудо, — еле сдерживая смех, сообщил он.

— Как это? — не понял Антошин. — Почему Водяной не чудо, а Леший — пожалуйста?

— Не то чудо, что он Леший, а то чудо, что он нас отпустил. Лешие ведь никого не отпускают. А нас отпустил.

Антошин удивился:

— Это мы, что ли, сами чудо совершили?

Малко не ответил.

Наступил вечер.

Прохлада уничтожила жар дня и остудила жар людей.

Антошин понял: нет у него сил ни удивляться, ни радоваться.

— Два чуда мы узрели. Теперь надо искать юдоль и радость, — строго не сказал даже — приказал Малко.

— Ты хоть примерно понимаешь, где их искать?

— Дорога подскажет.

В путь решили отправиться на рассвете. Надо подкрепиться и поспать: уж слишком много сил и нервов потрачено.

Пока Малко ловко и быстро разжигал костер, Антошин собирал грибы. Надо сказать, делал он это с удовольствием. Грибы были повсюду. Куда ни кинь взгляд, всюду растут, знай себе срезай аккуратно ножиком. Малко строго-настрого наказал: грибницу ни в коем случае не вырывать.

Парень нанизал грибы на ветку, словно на шампур, получился отменный грибной шашлык. Даже отсутствие соли его не портило.

За ужином молчали.

Полковник лишь один вопрос задал:

— А лешими всегда становятся люди, которых мать прокляла?

— Говорят, так, — неохотно ответил Малко. — Так боги рассудили. Такое вот наказание.

И снова замолчал.

Антошин подумал, что с этим мальчиком они уже стали настолько близки, что у них нет необходимости разговаривать: им и так друг с другом хорошо. Видимо, ничто так не соединяет людей, как общий путь.

Словно угадав мысли Антошина, Малко заметил:

— Вот кусты, деревья, цветы — они друг с другом ладят потому, что им незачем силы тратить на разговоры. Разговаривать с кем угодно можно, а молчать…

И Малко улыбнулся Антошину.

Полковник улыбнулся в ответ.

Казалось бы, после таких нервных потрясений и хорошей еды они должны заснуть мгновенно. Тем более что предыдущую ночь Антошин не спал вовсе. Но почему-то не спалось. Ни мальчику, ни полковнику. Прикорнут ненадолго и тут же просыпаются.

Рассвет даже не забрезжил — намекнул только, что день уже собрался на встречу с ними, а Малко поднялся.

— Инородец, раз нас не хочет подбирать сон, значит, нас подберет дорога.

«Ловко сказано!» — подумал Антошин.

И они пошли, зная лишь цель своего путешествия и совершенно не представляя, как ее можно достичь.

Шли, однако, недолго.

Сначала почувствовали что-то странное и манящее одновременно. И тут же увидели озеро.

Озеро было другое, не как «ведьминское», — небольшое и продолговатое.

Антошин замер.

Вук сидел у него на плече и напряженно всматривался в озерную гладь.

Малко в ужасе спрятался за полковника.

3

Вся поверхность озера была буквально покрыта людьми. Они неподвижно лежали на спинах, крестообразно раскинув руки и ноги. В правой руке каждый держал что-то напоминающее свечу.

Свечи были странные: ветки дерева, облепленные, видимо, смолой. Свечи источали приятный, ни на какой иной не похожий запах.

Казалось, по озеру плывут десятки распятых людей со свечами в руках. Зрелище, действительно, завораживающее.

Чтобы не утонуть, люди еле заметно шевелили руками и ногами. Поэтому по озеру все время шла легкая, казавшаяся таинственной волна.

— Что это? — испуганно спросил Антошин.

— Мне кажется, эти люди разговаривают со своими богами, — ответил Малко. — Они лежат в воде и беседуют с богами.

— Секта, что ли, такая?

— Чего? — не понял Малко.

— Эти люди молятся какому-то своему богу или богам, да?

— Кому молятся эти люди, мне неизвестно. — Малко помолчал и добавил: — Но я думаю, любая молитва в конце концов доходит до Сварога. Куда ж ей еще деться?

Полковник почувствовал на плече чью-то руку.

Сзади стоял высокий седой мужчина с лицом хорошего человека. Антошин совершенно твердо знал: есть такие люди — их, увы, не так много, — на лицах которых написано, что они не могут совершить подлость.

Антошин сразу назвал его Седой.

— Вы опоздали на молитву? Почему же вы не присоединитесь теперь? — спросил мужчина, обнажив в улыбке ровный ряд белых зубов.

Малко заволновался:

— Ты понимаешь, о чем он спрашивает?

Услышав непонятную речь, мужчина снова улыбнулся, пожалуй даже еще более приветливо:

— Вы — чужестранцы? Не страшно. Присоединяйтесь к молитве. Поговорите с богами, которым верите вы. У каждого человека свои боги. Отчего бы не поговорить с ними?

Антошин перевел эти слова Малко.

— Я не знаю, как разговаривать с богами, лежа на воде с такой штукой в руках, — испуганно прошептал Малко.

Эти слова Антошин переводить не стал. Но мужчина сам догадался, что волнует мальчика.

— Бояться не нужно — это же не испытание. Просто молитва. Отчего бы вам не попробовать?

Выбора не оставалось.

Антошин и Малко подошли к самой воде.

Мужчина, по-прежнему улыбаясь, вручил им по свече.

Полковник и мальчик вошли в воду.

На их приход никто не обратил внимания.

Полковник огляделся.

Люди медленно плыли, держа в руках странные свечи и глядя в небо. Их губы шевелились: люди разговаривали со своими богами. Или со своим богом. Кто ж их разберет?

Они плыли очень близко друг к другу, но каждый — сам по себе. Никто не смотрел на плывущего рядом.

Вскоре и Антошин перестал обращать внимание на происходящее вокруг. От того, что голова была погружена в воду, возникал странный и очень сильный эффект.

Исчезли все внешние звуки, а вместе с ними и весь мир. Перед глазами краснело рассветное небо. Казалось, кроме Антошина и этого неба, на свете ничего больше не существует.

Взамен звуков внешнего мира пришел гул, который появляется всегда, когда лежишь головой в воде. Этот гул принадлежит одному тебе, и никому больше. Любой твой собственный шепот — да что там шепот! — щелканье языком, даже вздох, казалось, грохотом разносится по всему миру. Ты прекрасно понимаешь, что тебя не слышит никто, но ощущение рождается, будто слышат все.

И конечно, Бог.

Никогда еще Антошин не был так близок к небу, как в эти утренние часы на неведомом озере среди незнакомых людей.

«Почему люди никогда не молятся в воде? — подумал Антошин. — Или молятся, но я не знаю… Когда голова погружена в воду, и этот странный гул, и небо над головой… Невозможно быть ближе к Богу, чем в эти минуты».

Полковник не удивился, когда на его не заданный вслух вопрос ответил Голос. Пожалуй, было бы странно, если бы Голос не появился в эти минуты.

Голос говорил, как всегда, тихо и спокойно, обращаясь из ниоткуда только к нему, полковнику Николаю Васильевичу Антошину:

— Неужели ты еще не понял, что Бог — один? Нет новых богов и старинных. Нет истинных богов и неистинных. Нет старых богов и молодых. Бог один. А вот пути к нему — разные.

— Отчего же люди не хотят использовать этот путь — молитвы на воде? Вода отсекает реальность. Ты остаешься один на один с небом, с Богом. Почему люди не используют этот путь?

— Люди вообще движутся к Богу подчас очень странными, замысловатыми, необъяснимыми путями. Бывает даже, что они говорят, будто идут к Богу, направляясь на самом деле совершенно в иную сторону.

Смола капала на руку. Поначалу это раздражало, но вскоре полковник привык: внизу — прохладная вода, сверху — капельки горячей смолы. Боли не чувствовалось.

Полковник вдруг понял, что если и просить Бога о чем-то, то именно сейчас, здесь. Надо просить. Но о чем?

Просьбы почему-то не рождались.

В минуты такого единения обращаться с просьбами казалось абсолютно невозможным, даже каким-то пошлым: встретил Бога — и сразу с просьбами.

Спрашивать было куда проще и естественней.

И он спросил:

— Ты мне поможешь?

Ему никто не ответил.

Постепенно небо из красного превращалось в голубое.

Гулкая тишина, стоящая в ушах, завораживала. Уже даже плеска воды не слышалось.

— Пожалуйста, помоги мне…

— Слушай дорогу и правильно выбирай людей. Вот и всё. Если ты слышишь дорогу и правильно выбираешь людей, ты становишься непобедимым. Дорога, если ее слушать, обязательно выведет куда надо. А люди, если их правильно найти, всегда помогут.

— Почему дорога всегда выведет куда надо? Почему?

— Потому что дорога — от Меня. Всё, что Я могу дать человеку, — это дорогу. Но часто человек предпочитает слушать не дорогу, а самого себя и выбирать пути, которые больше нравятся ему, а не Мне. Помни: человека не предаст дорога, если он не боится ее слушать, и люди, если они выбраны верно. Все остальное может предать.

— А сам себя человек тоже может предать?

— Сам себя человек предает постоянно. Не знаю уж почему, но это вообще любимое занятие людей — предавать самих себя.

Свеча в руке уже почти догорела.

Как это уже было, Антошин не понял, а ощутил — Голос исчез.

Как много в этом мире у Антошина происходит впервые! Вот и сейчас он впервые в жизни пожалел, что любая молитва имеет окончание.

Полковник перевернулся на живот и нащупал ногами дно.

Рядом с ним стоял в воде Малко.

Больше рядом не было никого. Все люди сгрудились на берегу. Они явно были взволнованы, перешептывались о чем-то, показывая в сторону озера.

Антошин даже повертел головой, чтобы понять, куда это все смотрят, пока не понял: смотрят на них.

От людей отделился Седой и произнес торжественно:

— Вот два человека, которые осквернили нашу молитву! Они пришли сюда, чтобы оскорбить нас! Они присоединились к нам, хотя и не верят нашим богам! Это враги, и мы должны решить, что теперь с ними делать.

«Какой же из меня плохой физиономист! — расстроился Антошин. — Неужели не ясно: если человек все время улыбается, он не может быть искренним?! Прав был Голос: надо внимательнее выбирать людей, а я вот этого совсем не умею».

Антошин и Малко двинулись к берегу, где их ждали разгневанные люди.

4

Антошин внимательно оглядел стоящих.

Хотя часть из них и была вооружена луками и короткими мечами, полковнику показалось, что людьми движет скорее любопытство, чем агрессия.

К тому же они ведь только что молились…

Но даже молитва не уничтожает злобу.

Антошин видел однажды, как толпа ворвалась в храм во время молитвы и молящиеся тут же вскочили, схватили свое оружие и начали яростно отстаивать свою святыню, сея смерть направо и налево.

И все-таки… Что делает молящийся человек? Он творит свой собственный мир. Для верующего человека нет иного способа сотворить мир для самого себя. Творить мир… Мир творить… Миро творить… Умиротворение…

«Все-таки молитва должна приносить умиротворение. Должна! Надо попробовать с ними договориться, — решил Антошин. — Люди только что разговаривали с богами. Неужто они сразу набросятся на таких же, как они, людей, к тому же невинных? Попробуем. Ну а уж если не получится…»

Полковник поднял с земли свой меч.

Тут же к нему подошла девушка и, беззлобно улыбаясь, положила свою тонкую руку на его оружие.

Другая девушка подошла к Малко.

Выхватить меч, убить девушку, бежать в лес?

«Ты ведь хотел попробовать договориться, полковник. В чем, собственно говоря, виновата эта девушка с огромными зелеными глазами? Ты — инородец, ты — чужой в этом мире. Веди себя так, как полагается гостю».

Антошин безропотно отдал и меч, и нож. И даже поклонился зачем-то.

Глядя на полковника, так же поступил и Малко.

Девушка неожиданно поцеловала Антошина в губы и со смехом отошла.

Малко сумел увернуться от поцелуя, покраснев, как и положено мальчишке.

Все это время Седой, столь опрометчиво понравившийся Антошину, молча наблюдал за происходящим.

Когда мечи и ножи были унесены, Седой обратился к своим товарищам:

— Покуда мы предавались святой молитве, два чужака пришли к нам. Два незваных гостя. Два изверга. Они стояли и наблюдали за вами, не думая присоединяться. Знаете ли вы, как называются люди, которые не хотят присоединяться к молитве?

Толпа ответила недобрым гулом.

Седой победным взглядом окинул толпу.

— Да, на святом озере мы даже не можем произнести это ужасное слово. Но все мы понимаем, о чем идет речь.

— У-у-у-у! — подтвердила толпа.

Не понимая, о чем говорят эти люди, Малко испуганно прижался к полковнику.

«Интересно, — некстати подумал Антошин, — а толпа когда-нибудь бывает доброй? Может ли случиться, чтобы люди, объединившись в толпу, сделали что-нибудь хорошее?»

— Мне пришлось пойти на хитрость. — Седой опустил глаза. — Я заставил их присоединиться к молящимся, чтобы они не убежали. И вот теперь мы должны решить, что делать с этими врагами.

Из толпы вышла высокая женщина с длинными белыми как снег волосами. Она сразу понравилась Антошину, хотя после ошибки с Седым полковник своим ощущениям не очень доверял.

Полковник решил назвать ее Длинноволоска.

— Почему ты решил, что они враги? — спросила Длинноволоска.

Вопрос Длинноволоски возмутил Седого.

— А кто еще может ходить по лесу в это время? — закричал он. — Кто? Они или враги, или разведчики врагов. Разве это не ясно?

Антошин понял, что пора вступать в разговор:

— Мы не враги. И не разведчики врагов. Мы — путники.

Седой посмотрел хитро и спросил:

— Куда же и зачем вы держите путь?

— Что он спросил? — поинтересовался Малко.

Антошин перевел, а сам начал соображать, стоит отвечать правду или надо что-нибудь быстро придумать.

Малко ответил сам:

— Разве ты не знаешь, уважаемый, что путь держат всегда только за одним — за радостями от неведомой жизни. Так всегда говорил мой отец. Или ты можешь указать какую-то иную цель путешествия?

Антошин перевел мудрые слова парня.

Толпа зашумела, заволновалась: слова Малко ей явно понравились.

Пока Седой раздумывал, что бы ответить, Длинноволоска сделала еще один шаг вперед и обратилась к толпе:

— Любезные братья и сестры!

Полковник понял, что такое обращение наверняка приведет к каким-нибудь серьезным последствиям. Хотелось бы, чтобы они были хорошими.

— Любезные братья и сестры! — повторила Длинноволоска. — Много раз говорила я вам о том, что мужчины — существа, созданные богами лишь для того, чтобы совершать ошибки. А женщины — чтобы эти ошибки исправлять. Эти путники не сделали нам ничего плохого. Они вели себя тихо, не насмехались над нами, не демонстрировали зла. Отчего же мы решили, что они — враги? Разве дали они нам для этого хоть какой-то повод?

Толпа слушала напряженно.

— Нам давно пора понять, что этот человек, — Длинноволоска резко указала на Седого, — не может больше быть нашим главным жрецом! Вашим главным жрецом должна быть женщина. Потому что только женщина может ведать, только женщина может быть ведьмой и, значит, только женщина может уберечь от ошибок.

Длинноволоска начала говорить про то, как им всем плохо живется из-за Седого.

Антошин не слушал. Все было ясно и так.

Итак. Дорога привела их к людям, которые молятся на воде. В этом племени идет борьба за власть между Длинноволоской и Седым. А когда идет борьба, необходимо принять чью-нибудь сторону, иначе раздавят.

Если победит Седой, их наверняка уничтожат. Если верх возьмет Длинноволоска — отпустят, скорее всего. К тому же Длинноволоска нравилась Антошину гораздо больше: в отличие от Седого, она не заманивала их в ловушку.

Короче говоря, выбора опять не было.

Антошин дождался, пока Длинноволоска закончит. Постарался говорить спокойно и веско:

— Я совершенно согласен с тем, что сказала эта женщина. Если человек, — полковник стрельнул глазами на Седого, — принял путников за врагов, он не может быть настоящим… — Антошин запнулся, подыскивая нужное слово. Жрецом? Вождем? Руководителем? А бог с ним, и так сойдет, даже красивей. — Не может быть настоящим, — повторил Антошин. — И вообще, в той стране, откуда я пришел, мужчины уже давно поняли: их удел — драка и бой. Мудрость — удел женщины.

Толпа радостно загудела.

Малко удивленно смотрел на полковника. Ему трудно было разобраться в происходящем, ведь он не понимал, о чем тут говорят.

Вук перелетал время от времени с плеча Малко на плечо Антошина, видимо решая, кто из них больше нуждается в его защите.

Седой был опытен и стар. Его не так просто было победить.

— Люди! — закричал он. — Вы слушаете эту женщину и не хотите услышать истину! Разве два человека, которые присоединяются к молитве, не веря нашим богам, — не враги? Разве два человека, которые идут в святое озеро, не неся в сердце веры, — не недруги?

— Отчего ты взял, что мы не верим в Бога? — искренно удивился Антошин.

— Как ты докажешь свою веру? — все больше заводился Седой. — Как? Докажи!

— Чего хочет этот неприятный человек? — дернул Малко Антошина за рукав рубашки.

Антошин перевел.

Он не успел договорить до конца, как Малко уже ответил:

— Вера — это то, что не требует доказательств. Мой отец говорил: «Если веру может доказать разум, это уже не вера».

После того как полковник перевел слова Малко, Длинноволоска улыбнулась.

— Прав был твой отец. Вера, подтвержденная разумом, — это знания. — Длинноволоска показала рукой на Антошина и произнесла спокойно и веско: — Это мудрый человек. Он знает наш язык. Знать язык других людей — значит уважать этих людей. А разве враг может нас уважать?

Антошин с радостью услышал, как прокатилось по толпе:

— Не может… Не может… Разумеется, не может..

Седой расхохотался:

— Слова! Это все бессмысленные слова! Если человек не в силах доказать свою веру, значит, у него ее и нет.

Полковник начал говорить тихо и, как ему самому казалось, значительно:

— Если бы я был врагом, если бы на озере я не разговаривал с Богом, я бы услышал, как уходили другие молящиеся, и поспешил бы удрать вместе с моим товарищем. Только разговор с Господом способен отвлечь человека от смертельной опасности. Ты ошибся. Признай свою ошибку. Согласись с этой женщиной. Согласиться с правотой женщины есть высшее достоинство для мужчины.

Антошин видел, что люди услышали его слова и занервничали. Людям надо было принимать решение, а для толпы это самое неприятное занятие.

Но Седой не хотел проигрывать.

Медленно, как бы между прочим, он приближался к Длинноволоске.

Рука Седого была опущена в карман штанов. Полковник готов был поклясться, что рука эта сжимала нож.

Антошин понял, что задумал Седой.

Сейчас он всадит нож в спину Длинноволоски, возникнет паника, никто ничего не поймет… Но Седой быстро всем объяснит, что, мол, боги покарали неверную. Или, того хуже, свалит все на них с Малко. Толпа, известное дело, словам всяких жрецов верит больше, чем собственным глазам.

Выхватив из кармана нож, Седой бросился на Длинноволоску.

Антошин ждал этого и потому успел перехватить руку Седого, вывернуть ее.

Нож упал на траву.

Все произошло столь стремительно, что никто ничего не понял. Кто на кого напал? Откуда взялся нож в траве?

Седой сориентировался первым.

— Бейте их! — закричал он. — Вы видели, что они напали на меня? Если бы не моя ловкость, этот нож вонзился бы в мое сердце! Чего ж вы ждете? Бейте их!

Как обрадовалась толпа! Наконец-то для нее нашлось стоящее дело! Ей сказали, что надо делать.

Не скрывая восторга, люди бросились на полковника и Малко.

И тут же, разумеется, кто-то кого-то задел… Кто-то кому-то дал сдачи…

Кто-то дернул женщину за волосы, она ответила, как оказалось, не тому. Кто-то попытался ее защитить.

Кто-то побежал, размахивая руками, и локтем ударил кого-то в грудь. Получил сдачу.

Началось!

Длинноволоска пыталась остановить драку. Но разве можно остановить десятки людей, когда они заняты любимым делом?

Драка развивалась по своим законам, не подвластная уже никому. Дрались не во имя кого-то, не за что-то, не против кого-то… Просто остервенело махали кулаками, награждая ударами любого, кто подвернется под руку. И от этого получали несказанное удовольствие.

Полковник схватил Малко за руку:

— Бежим!

Малко попытался броситься за Антошиным, но его остановил чей-то кулак. Парень упал.

Вук спикировал на обидчика, клюнул того в голову.

Обидчик опустился рядом с Малко.

Антошин попробовал помочь подняться своему товарищу, но тут же сам получил сильный удар в ухо.

Полковник устоял.

Перед ним возвышалась огромная девица и, радостно улыбаясь, размахивалась для следующего удара.

Бить женщину полковник не мог. Он перехватил ее руку и незамысловатым приемом уложил на траву.

Девица тут же вскочила и снова замахнулась.

Малко, видимо, был менее сентиментален. Мощный удар уложил девушку на траву надолго.

Нужно было убегать, но мальчишка почему-то медлил и все время оглядывался на дерущихся.

Антошин тянул его за руку:

— Бежим скорей, что ты?

Малко вырвал руку:

— Нельзя безоружными в лес, нельзя!

И тут парень увидел то, что искал.

Видимо, в пылу драки кто-то потерял свой меч. Он был красивый, с кожаной рукоятью, в центре которой, словно глаз, сиял красный камень.

Мальчишке показалось, что этот глаз подмигивает ему, зовет.

Малко нырнул между ног дерущихся. Меч словно сам прыгнул к нему — так удобно легла в руку рукоять.

В драке уже не различали врагов и друзей. Увернуться от ударов, которые сыпались со всех сторон, было невозможно.

Как вырваться из этой толпы?

Конечно, можно схватить меч обеими руками и начать прорубать себе выход среди людей. Но в этой драке не пользовались оружием, а Малко никогда не нарушал законов боя.

Он решил не выйти, а выползти из драки. И пополз, заткнув короткий меч за пояс.

Кто-то с силой ударил парня ногой по голове. Малко лежал без движения.

Антошин прорывался к нему, уклоняясь от ударов, круша без разбора всех, кто мешал ему.

Да и Вук тоже помогал как мог, пикируя и нанося свои неожиданные удары клювом.

Наконец Малко смог подняться.

— Бежим! — крикнул Антошин.

Теперь уже ничто не останавливало мальчишку, и он припустил что было сил.

Антошин понимал, что ему тоже надо завладеть каким-нибудь оружием. Однако времени на поиски не оставалось вовсе: как и любое махание кулаками, сегодняшнее тоже постепенно подходило к концу.

Что будет, когда люди успокоятся? Сочтут ли они Антошина и Малко врагами или нет?

Не было никакого желания проверять все это…

Полковник побежал вслед за мальчишкой, но вдруг остановился, почувствовав на себе чей-то внимательный взгляд.

Длинноволоска. Она стояла на возвышении, устремив взгляд над дракой и, положив руки на грудь, смотрела на Антошина печально и нежно.

— Ну где же ты? — теперь уже Малко торопил его. — Чего застрял?

«Показалось, — решил полковник. — Мне показалось. Вовсе и не на меня она глядела, а просто так. Какая нежность? Ерунда! Просто она так задумчиво смотрела, и всё».

Уже вбежав в лес, Антошин зачем-то оглянулся.

Длинноволоска стояла все так же одиноко, словно отдельно от драки. По ее щекам текли слезы, но женщина почему-то не вытирала их.

5

Бежали долго, пока окончательно не убедились, что погони за ними нет.

— Объясни мне, — попросил Малко. — Эти женщина и мужчина — они из-за чего ссорились?

— Из-за власти… — вздохнул Антошин.

Малко не понял:

— Из-за власти?

— Ну, это когда люди делают все, что ты им приказываешь. Что им ни скажешь, всё исполняют.

— Почему?

— Как — почему? Потому что у тебя — власть.

Малко задумался надолго, а потом произнес тихо:

— Какая жуткая штука эта власть! Зачем ее только придумали? Человек ведь не Сварог, чтобы приказывать людям, что им надо делать. Зачем же за эту власть бороться? Что в ней хорошего? Что за удовольствие такое — решать за других, как им жить?

Антошин открыл было рот, чтобы ответить, но потом понял: ничего, кроме общих слов, он сказать не сможет. Потому что на самом деле он не знал ответа на вопросы: зачем людям нужна власть, почему они так ее любят, что готовы за нее бороться, даже если борьба эта угрожает их жизни?

Антошин и Малко снова шли, помня лишь цель, но не ведая дороги. Им непременно надо было отыскать радость и юдоль. Да еще так, чтобы они оказались вместе. Что это такое и где это неведомое искать, было совершенно неясно.

— Люди придумали, что с богами надо говорить на воде. Красиво… А богам не понравилось, — задумчиво сказал мальчик.

— Почему ты так решил?

— Потому что, если бы боги услышали людей, они сделали бы их чуть-чуть добрее. Ты ж видел, все дрались с таким удовольствием, что любому понятно: боги их не слышат и не видят.

«Зачем тогда нужна молитва, если она не делает человека добрее?» — подумал Антошин.

И понял, что не знает ответа.

Полковник обнял парня за плечи. Вук сел Антошину на руку. Так они втроем и шли.

Ничего похожего ни на радость, ни на юдоль не встречалось им на пути. Ничего не происходило — ни хорошего, ни плохого. Дорога, видимо, решила: хватит с этих людей приключений, пусть себе отдохнут.

Несколько раз Малко пытался метнуть меч в пробегающих зайцев, но попасть не смог.

Парень вздохнул:

— Вот бы мне лук сейчас…

Мальчишке попытался помочь ворон. Но лес — плохое место для охоты: не развернешься. Вот поле бы открытое, тогда бы Вук себя показал. А в лесу…

Так что пришлось снова есть шашлык из грибов и еще каких-то кореньев и плодов, название которых полковник забыл сразу, как только услышал.

Воровать можно! Это Криво́ш знал очень хорошо. Без воровства не проживешь. Вот Найдён украл себе невесту — и оба счастливы.

Человека украл человека! А тут не человек — меч.

Это был не просто меч. Это было «глазастое» оружие! Камень на рукоятке, казалось, глядел на Кривоша, изучал.

Меч, как и сам Кривош, был одноглазым. Получается, не просто оружие для битв — брат, который всегда поймет и всегда выручит. Ну разве можно упускать?

Надо было дождаться, пока этих людей сморит сон, а потом схватить меч и бежать! До деревни близко.

Кривош тут каждую тропиночку наизусть выучил за свои тринадцать лет, а эти, сразу видно, из иных краев, заплутают, тем более — в темноте.

Луна, одинокий глаз ночного неба, с любопытством наблюдала за двумя людьми, которые всё шли и шли неведомо куда, а потом падали посреди леса на траву, чтобы, отдохнув, снова пойти неведомо куда.

Антошин лежал на спине и смотрел на звезды. Звезды казались близкими. Странно, но там, в его времени, ощущения близости звезд и неба никогда не возникало.

Малко тоже не спалось.

— А я уж обрадовался, что радость и юдоль вместе — это молитва, — услышал полковник его голос. — Когда мы в озере лежали, думал: встану, а там избушка на куриножке. А вот ведь как все получилось… Совсем по-другому.

— Молитва — разговор с Богом. Конечно, в разговоре и радость есть, и печаль. Только ведьмы, мне кажется, что-то иное имели в виду, более конкретное. Ты совсем не догадываешься, что именно?

Малко задумался и ответил печально:

— Нет. — И тут же сам спросил: — Как ты думаешь, зачем надо с богами разговаривать? Разве они без слов не понимают, что нам от них надо?

— Не знаю… Вообще, мне кажется, молитва нужна для того, чтобы человек сам мог понять, что ему нужно. Знаешь, как бывает: человеку хочется лучшего от жизни, а чего именно лучшего, он не понимает. В молитве ведь всегда конкретное просишь.

— Разве бог — это богатей, который должен людям раздавать свои дары? — удивился Малко. — Нет, молитва — это что-то другое, я еще пока точно не знаю, что именно. Вот если бы отец был жив, я бы спросил…

«Жаль, что моему сыну никогда не придет в голову задавать подобные вопросы», — подумал Антошин.

А вслух сказал:

— Я, честно говоря, сам до конца не знаю, что такое молитва. Но то, что она не радость и юдоль вместе, в этом я убежден.

…Люди говорили про странное. Кривош никогда не слышал таких разговоров. Про странное и интересное. Кривош с удовольствием вышел бы из своего укрытия и побеседовал с этими людьми. Или даже просто послушал.

Но «глазастый» меч был интереснее любых, самых таинственных разговоров. Вот он лежит рядом с мальчишкой, едва ли не ровесником Кривоша. Надо подойти, взять осторожненько — и бежать!

Ночь, темнота… Даже если вдруг заметят, деревня близко, не догонят.

Лунный луч падал на меч, и Кривошу казалось, что «глаз» смотрит прямо на него — то ли заманивает, то ли изучает.

И Кривош не выдержал.

Ему бы подождать, покуда пришлые люди уснут покрепче. Но «глаз» так манил… «Одноглазый» меч! Брат, жаждущий встречи!

И едва разговоры смолкли, Кривош осторожно — ни одна веточка не хрустнула! — вышел из своего укрытия, подошел к костру.

Взял меч. Меч сразу удобно лег в руке. Это значит — его это меч, Кривоша, значит, ему и должен принадлежать.

Вдруг тишину ночи разорвало яростное карканье ворона.

Кривош отступил. И тут же почувствовал на себе чужой взгляд. Малко… Таким знакомым именем, кажется, звали этого парня.

Кривош еще не понял, что случилось, а Малко уже стоял перед ним, удивленно глядя на непрошеного гостя.

Кривош неумело взмахнул мечом.

Малко легко уклонился от удара и попробовал атаковать соперника.

Но Кривош бросился в лес.

Малко — за ним.

Антошин лишь перевернулся во сне: карканье Вука его не разбудило. Полковник всегда спал крепко и просыпался только от неожиданных звуков. Карканье ворона к таковым не относилось: оно было привычно.

А вот шум сломанных веток таил опасность.

Полковник открыл глаза.

Малко рядом не было. Но где-то в глубине леса раздавался его голос:

— Стой! Все равно словлю! Стой! Отдай! Мой меч — не твой!

Антошин вскочил и помчался на голос.

Кривош петлял, как умел, бежал знакомыми тропинками.

Но Малко не отставал.

Тогда Кривош решил броситься прямо сквозь чащу и начал прорубать себе дорогу острым мечом.

Но это только испортило дело: Кривошу приходилось прорубать путь, а Малко бежал по уже готовой тропе.

Малко догнал вора, попытался подставить ему подножку.

Кривош развернулся, толкнул преследователя.

Зацепившись в темноте за корень, Малко упал.

Кривош бросился бежать, но услышал, что преследователь опять его нагоняет.

Кривошу стало страшно. Он понимал: если эти двое поймают его, то не пощадят. В лучшем случае отрубят этим же самым мечом руку, чтоб впредь неповадно было чужое брать. А в худшем — отсекут голову.

Бросить меч? Это не приходило Кривошу в голову. «Одноглазый» меч, который он только что обрел, чтобы тот стал его другом, защитником, братом, наконец… Бросить? Невозможно!

Нет, надо мчаться домой, там Найдён, он поможет. Кривош привык: если страшно и плохо, надо бежать к Найдёну.

И он припустил через лес напрямик. Ноги, будто почувствовав, что погоня вот-вот закончится, побежали быстрее.

Лес кончился, и Малко увидел деревню.

Маленький вор исчез.

Малко видел, что мальчишка вбежал в деревню, а потом словно испарился. Успеть пробежать сквозь улицу он не мог. Значит, шмыгнул в один из крайних домов.

В какой?

Малко оглядел десяток небольших темных домиков. Они громоздились недалеко от леса, словно огромные причудливые камни.

Вдруг в одном из домов зажегся огонь.

Вор там?

Сзади Малко услышал шаги, оглянулся — Инородец.

Тратить время на лишние разговоры Малко не хотел. Он лишь махнул полковнику рукой: мол, беги за мной, и бросился к дому.

Распахнул одну дверь — сени. Вторую.

И застыл на пороге.

Перед ним стоял высокий голубоглазый парень с длинными, до плеч, волосами.

За спиной голубоглазого красавца прятался одноглазый мальчишка, сжимая в руках его, Малко, меч.

6

Малко замер на пороге, не понимая — ждать ли ему нападения или нет.

В избу ворвался Антошин. Огляделся. Бросился было к Кривошу за мечом, но Малко остановил его, сказал шепотом:

— Нельзя в чужой дом, как на улицу, вбегать…

И опять прав мальчишка. Тем более хозяин избы агрессии не выказывал. Во всяком случае пока.

Голубоглазый хозяин дома поклонился вошедшим.

Малко поклонился в ответ.

Пришлось и Антошину опять кланяться. За свою довольно уже долгую жизнь полковник не бил столько поклонов, как в этом путешествии.

— Мир дому сему! — робко произнес Малко.

— Рады и мы вам! — ответил парень.

«Удивительная страна! — непроизвольно улыбнулся полковник. — Посреди ночи врываются незнакомые люди в дом — так их не только не боятся, им еще и рады. Видимо, в давние времена от людей ждали добра, а не зла. Зло было удивительно, добро — нормально. Получается, чем дольше человечество живет, тем злее становится, так, что ли?»

— Даша, гости к нам! Неси на стол все, чем можем гостей порадовать! — крикнул парень в глубину избы.

«Здесь все всегда готовы угостить любого. Все. Любого. В любое время».

От этих мыслей Антошину почему-то стало очень грустно.

Из темноты вышла Даша. Она была очень похожа на встретившего их хозяина: тоже высокая, длинные черные волосы, огромные голубые глаза.

«Сестра», — решил Антошин.

Даша поклонилась.

— Гость — вестник судьбы, — произнесла тихо, томно. — Мир вам! Спаси вас боги за то, что пришли.

Антошину и Малко опять пришлось кланяться.

— Надеюсь, весть вы несете добрую. Нам сейчас вести злые никак невозможны. — Даша улыбнулась хозяину.

Антошину показалось, улыбнулась не просто так, а со значением.

Парень представился:

— Меня Найдёном кличут. А вы как прозываетесь?

Познакомились.

Услышав, что Антошин — инородец, Найдён удивился так же, как и все.

— Инородец? А отчего ж разговаривает? Впрочем, — парень широко улыбнулся, — каких только чудес у нас не случается! Коли с добром к нам пришли, да еще в такой день… Наш дом пускай вашим будет!

Пока здоровались-знакомились, Кривош прятался за спиной Найдёна, стараясь не смотреть ни на Антошина, ни на Малко.

Полковник вовсе не был убежден, что то, с чем они пришли, называется «добром». Вообще-то они пришли в дом, где находился обворовавший их человек. Но почему-то принимали их как дорогих гостей.

Антошин решил не торопить события и, в который уж раз, довериться Малко.

Малко перевел взгляд на мальчишку, сжимавшего меч, и произнес тихо, спокойно:

— Не могу оскорбить ваш дом грубым словом или подозрением. Однако только что сюда вошел человек, взявший мою вещь. — Малко понимал: впервые войти в чужой дом и тут же назвать его обитателей ворами невозможно, и потому мучался, подбирая правильные слова. — Видно, он перепутал что-то, так бывает, когда…

Малко не успел договорить.

Найдён наконец обернулся и только тут увидел одноглазого парнишку с их мечом в руках.

— Украл! — взревел Найдён. — Сколько ж раз тебе говорить, Кривош, не бери чужого! Не бери!

Он схватил Кривоша за ухо и начал водить его по избе направо — налево, повторяя:

— Не бери чужого, Кривош, сколько тебе говорить! Чужого не бери никогда!

Парень выпустил меч из рук, Малко тут же схватил свое оружие.

— А-а-а! — взвыл мальчишка. — А-а-а! Тебе, Найдён, значит, можно невесту скрасть, а мне ничего нельзя! А-а-а!

Найдён не был расположен вступать в дискуссии. Он продолжал водить парня за ухо, повторяя:

— Не бери чужого, Кривош! Не бери, сколько раз тебе повторять!

Даша, вовсе не обращая внимания на происходящее, ставила на стол хлеб, мясо, какую-то зелень, кувшин с квасом.

Меч вернулся к Малко, и можно было бы уходить.

Однако вид и особенно запах, идущий от накрывающегося стола, обещали прекрасные ощущения. И лишаться их не хотелось. Но удобно ли столь беззастенчиво пользоваться гостеприимством незнакомых людей?

Малко, словно услышав мысли Инородца, прошептал ему на ухо:

— Не принять угощение хозяев — смертельная обида.

Закончив «экзекуцию», Найдён приказал мальчишке:

— Теперь иди, Кривош, в сени и думай о своей жизни! Как что надумаешь — приходи. А сбежишь если, на свадьбу завтра не возьму. Так и знай.

Кривош понуро вышел.

Найдён улыбнулся гостям:

— Милости прошу за стол!

Небо за окном уже начало розоветь.

«Часов пять, наверное, — подумал полковник. — А вот ведь сидим тут, пируем, причем с совершенно чужими людьми. Но самое поразительное, что им от этого хорошо. Да и нам вроде неплохо».

Сначала, по традиции, Найдён спросил у гостей про здоровье матери, отца, супруги и детей. Узнав историю Малко, посочувствовал ему, причем явно искренне. Поругал обров.

Антошин не был расположен подробно рассказывать о стране, откуда прибыл. И, поняв это, Найдён спросил его про другое:

— Куда, путники, путь держите, за чем идете?

Полковник молчал, боясь ляпнуть что-нибудь некстати.

Ответил Малко — коротко, но вежливо. За впечатлениями, мол, идем, мир поглядеть да новых людей узнать.

— Понимаю, — сказал Найдён серьезно, без тени иронии. — Есть такие люди, которых дома не держат никакие заботы. Это путники. Их дом — дорога.

Даша молча хозяйничала за столом. Чем больше смотрел Антошин на нее, тем отчетливей понимал: эту девушку что-то тревожит. В самой глубине ее огромных глаз затаился страх.

— Вы на парня-то, на Кривоша, особо не серчайте, — улыбнулся Найдён. — Ему тринадцать лет всего, а жизнь такую прожил… Обру не пожелал бы.

Найдён рассказал, что, когда мальчишке было всего пять лет, его отец, напившись медовухи, ударил мать. Кривош — тогда его, правда, еще звали Малко (тут Найдён подмигнул Малко) — за мать вступился. Отец избил его кочергой и выбил парню глаз. С тех пор его и называют Кривошеи. И это имя при нем уже навсегда останется, потому что Малко обязательно вырастет (Найдён снова хитро и по-доброму подмигнул), а новый глаз у человека не появится никогда.

Отец Кривоша медовуху пуще всего на свете любил. Мать мальчика страдала из-за этого, а потом и вовсе душа ее в Вырий отправилась. Она все про эту жизнь поняла, никаких новых знаний жизнь ей уже дать не могла — вот она и ушла.

Найдён Кривоша пожалел и выменял мальчишку у отца-пьяницы за пяток куропаток и бочку медовухи. С тех пор Кривош живет при нем, как брат.

— Так что вы особо-то его не ругайте, — закончил рассказ Найдён.

Антошин видел, что Малко не только уже простил бедного Кривоша, но и готов ему подарить меч.

Антошин тихо спросил у Малко:

— Хочешь Кривошу меч отдать?

— Отдал бы… — расстроенно вздохнул Малко. — Но оружие, завоеванное в бою, никому отдавать нельзя.

Разомлевший от еды и кваса, Антошин улыбнулся Найдёну:

— А вы, значит, тут как братья-сестры и живете, ты, Кривош да Даша? — Полковник обратился к Даше: — А хорошо, наверное, двух таких братьев иметь?

Даша молча встала из-за стола и удалилась в темный угол избы.

Антошин понял, что он снова ляпнул что-то не то.

— Ты прав, Инородец, мы и вправду похожи, как брат и сестра, — печально произнес Найдён. — Боги нас такими создали, чтобы мы не разминулись. Только не сестра она мне — невеста. Завтра свадьбу должны играть. — Найдён помолчал и добавил: — Беглую.

— Беглую? — переспросил Малко, будто не веря своим ушам.

Найдён поднялся из-за стола. Лицо его было торжественным. Взгляд строгим.

Найдён поклонился сначала Антошину, потом Малко.

Полковник тут же вскочил на всякий случай.

Поднялся и Малко.

— Гости дорогие! — провозгласил Найдён. — Гость в дом — вестник судьбы. Гость в дом накануне свадьбы — знак добрый. Гость в дом накануне беглой свадьбы — знак чудный. — Он снова поклонился. — Не окажете ли честь великую пойти завтра… — Найдён глянул в крошечное окошко, за которым уже вовсю разгоралось утро, — сегодня то есть… с нами вместе прощения просить у отца Дашиного и, ежели простит он нас, попировать на свадьбе? Наши с вами родители не ведали друг друга, мы не росли с вами вместе, на охоту не ходили и врагов плечом к плечу не били… Но вы пришли в мой дом накануне такого великого события в жизни нашей. Не откажите в добре!

Полковник покосился на Малко.

Глаза мальчишки горели таким восторгом, что Антошин понял: лишать его возможности погулять на таинственной беглой свадьбе никак невозможно!

Что ж поделать? Придется радости и юдоли, а также молодильным яблокам еще подождать.

Малко молча поклонился Найдёну.

Поклонился и Антошин.

Из темноты вышла Даша и тоже отвесила поклон.

— Благодарствуйте, — сказал Найдён, садясь.

Тут из сеней вышел Кривош.

— Подумал о жизни? — спросил Найдён.

— Угу, — буркнул мальчик.

— И что надумал?

Кривош вздохнул:

— Нельзя чужого брать… Воровать нехорошо.

Найдён улыбнулся:

— Правильно надумал. Ну что ж, садись тогда с нами за стол.

Пока Антошин раздумывал, как бы так поделикатней спросить, что значит «беглая свадьба», Найдён начал рассказывать сам.

Говорил с жаром. Видимо, давно жаждал эту историю рассказать, но где слушателей-то найти? В деревне о ней и так все знают.

Вот что услышали Антошин и Малко.

Найдён и Даша выросли вместе, и деревня всегда знала, что они поженятся: столь похожие люди созданы друг для друга и жить им порознь — только богов гневить.

Проблема, однако, заключалась в том, что Даша выросла в семье зажиточной, крепкой.

А Найдён вообще никогда своих родителей не знал. Он ведь как в деревне появился? Однажды прискакала лошадь, на седле сумка пристегнута, в сумке младенец надрывается.

Вот парня и назвали Найдён, всей деревней его растили. И, увидев однажды, сколь Найдён и Даша друг на друга похожи, поняли: судьба.

Как дети подросли, как стали друг на дружку взгляды ласковые бросать, деревня начала гадать: когда ж Найдён решится скрасть невесту.

Для начала Найдён, конечно, дом себе построил, чтобы было куда будущую жену красть, ну а потом понял: пришла пора.

Малко слушал так, словно все ему было ясно и ничто в рассказе Найдёна не удивляло.

Полковник же не понимал практически ничего.

Наконец он не выдержал и спросил:

— Зачем красть-то, если любовь?

— Так как же… — вздохнул Найдён. Заметно было, что он изо всех сил старается не злиться на непонимание Инородца. — По-правильному, по-людски, — так, чтобы со сватами, с родительским благословением, чтоб с песнями, чтобы дру́жка всем руководил, чтоб несколько дней гулять, — так никак нельзя было.

И Даша выдохнула одно слово:

— Никак!..

Видно было: ей ужасно обидно, что единственную свадьбу в ее жизни никак по-людски сыграть не получится.

Найдён поднялся, обнял девушку за плечи. Даша прижалась к нему, едва не плача.

Найдён продолжал объяснять непонятливому гостю:

— Если бы я пришел в Дашин дом, ее отец мне дочку бы отдать никак не мог. Отказал бы. Потому что люди что бы сказали? «Раз дочь за безродного отдал, видать, плоха дочка: никто иной не взял». А дочка прелесть как хороша! — В подтверждение своих слов Найдён поцеловал Дашу.

Антошин все равно ничего не понимал.

— Но ведь люди видели вашу любовь, знали о ней!

Найдён еле сдерживался, но пытался объяснять спокойно:

— Порядок должен быть. Порядок, понимаешь, Инородец? Вот мы с Живко, Дашиным отцом, сговорились: я Дашу украду, а потом к нему приду прощения просить. Тогда все будет по порядку. Порядочно будет то есть.

— Так он знал о воровстве? — удивился Антошин.

— А то как же! — в свою очередь удивился Найдён. — Неужто я у такого человека дочь без спросу скраду? Чужого брать боги не велят. А что, в твоей стране в свадебные игры разве не играют?

Полковник в ответ только улыбнулся виновато.

Найдён, видимо, понял, что Инородец до конца не уразумел, в чем дело, и продолжал разъяснять:

— Дашин отец, мудрый Живко, все делал, как положено по традициям, — искал для дочки жениха родовитого и знатного, про которого Даша и не ведала. Ты хоть понимаешь, Инородец, что невеста потому невестой и называется, что про жениха своего не ведает, как правило?

— Ну, я… Как бы это сказать?.. В общем-то… догадывался… — замялся Антошин. А сам подумал: «Как все просто: невеста — это та, которая не ведает. А ведь никогда в голову не приходило».

— Понятно… — вздохнул Найдён.

А Малко молча развел руками: мол, инородец, сам понимаешь! Всяко бывает.

— Люди видели: Живко все верно делает, по-людски, по-правильному, порядочно делает, — продолжил Найдён. — Ну вот. А Даша между тем ко мне приданое принесла, мы его до завтрева не разбираем, вон оно в темном углу кучей лежит… Ну вот. Потом уж я на коне во двор к Живко ворвался, чтобы все видели, как я невесту красть буду. И опять же мудрый Живко себя, как положено, повел: убивался, кулаком мне грозил, негодовал, плакал… Люди всё это видели и довольными остались. Теперь я у него прощения попрошу, и мы отыграем свадьбу.

«Странные какие свадебные игры! — подумал Антошин. — Все всё понимают, но делают вид. Впрочем, так ли уж странно? Ведь любая игра в том и заключается, что ненастоящее представляется подлинным. И все в это верят. Меня ж не удивляет, что мальчики играют в войну, а девочки — в дочки-матери? Здесь играют в похищение невесты. Почему нет?»

— А как же тот жених, ну, которого Живко искал? — спросил Антошин. — Он-то теперь как?

Над столом повисла тишина.

— Инородец, — виновато пояснил Малко. — Не все понимает. Но человек он хороший, правда. Надежный и честный, доро́гой проверенный.

Найдён улыбнулся, чтобы скрасить неловкость.

— Не было никакого жениха. Мы с десяти лет решили, что поженимся. Теперь понял, Инородец?

Антошин кивнул.

Полковнику хотелось спать и абсолютно не хотелось шагать на эту самую беглую свадьбу. Не любил он, когда весельем отрывали от дел.

Полковник Антошин Николай Васильевич даже не подозревал, что никогда еще за все путешествие не был он так близок и к радости, и к юдоли, которые обязательно будут вместе. А значит, и к молодильным яблокам еще не приближался так близко никогда.

7

Когда Найдён и Даша вошли во двор к Живко, солнце уже палило вовсю, ощущая себя полновластным хозяином жизни.

Антошин с Малко во двор входить не стали. И вместе со всей деревней чуть издалека наблюдали за происходящим.

Живко ждал молодых на крыльце. Он стоял в красивом одеянии, нахмурив брови, всячески изображая из себя строгого отца.

В руках Живко держал плеть.

Найдён и Даша вошли во двор понурив головы, молча прошли через двор и у самого крыльца упали на колени, потупив взгляды.

Жених с невестой стояли на коленях, уперев лбы в землю. А Живко глядел на них, словно полководец, ожидающий, пока коленопреклоненные враги вручат ему ключ от поверженного города.

Возникла вполне театральная пауза.

Наконец Найдён поднял голову и не заговорил — завыл:

— «Исполнена еси земля дивности. Как на море, на окияне, на острове на Буяне есть горюч камень Алатырь, на том камне устроена огнепалимая баня; в той бане лежит разжигаемая доска, на той доске тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски и бросаются тоски из стены в стену, из угла в угол, от пола до потолка… Так любовь моя мечется, как тоска мечется, без разума, без выхода!..»

Найдён говорил-выл одновременно жутко и прекрасно. Любовь распирала, разрывала и убивала этого человека. А он, казалось, был счастлив не противиться этой гибели и ничего с ней поделать не мог, да и не хотел.

Ему начала вторить Даша. Искренние горькие слезы катились по ее щекам, и она не хотела их вытирать. Она рыдала молча, судорожно всхлипывая, отчего ее было невыносимо жалко.

Какая там игра! Настоящая, жутковатая даже трагедия, за которой зрители наблюдали как завороженные. Антошин заметил, что у многих на глазах заблестели слезы.

Найдён продолжал:

— «Думал бы о ней не задумал, спал бы не заспал, ел бы не заел, пил бы не запил, и не боялся б ничего, чтобы она мне казалась милее света белого, милее солнца пресветлого, милее луны прекрасной, милее всех, и даже милее сна моего!..»

Это было удивительное извинение! Никаких тебе «простите», «извините», «больше не повторится». Или, мол, «виноват, не велите казнить». Собственно, про воровство невесты Найдён вообще ничего не говорил. Он рассказывал о главном — о своей любви.

И всем становилось ясно: за такую любовь можно простить любые проступки. За такую любовь наказывать нельзя. За нее еще и благодарить можно. Ведь если появилась в мире такой силы любовь, то в сравнении с ней все остальное — суета и мелочи, про которые и вспоминать-то неловко.

Живко слушал молча, однако на лице его появилась улыбка. Точнее, тень улыбки пробежала по лицу.

Этого оказалось достаточно, чтобы Найдён и Даша вместе, как по команде, стихли.

Но ведь они не смотрели на Живко! Они стояли на коленях, уперев взгляды в землю. Значит, почувствовали, что отец услышал их?

Все это было невероятно!

Живко спустился с крыльца, поднял плеть.

Зрители хором ахнули.

Трижды ударил Живко молодых плетью — один раз сильно, со свистом, и два раза символически, после чего отец помог дочери подняться и трижды поцеловал ее.

Деревня одобрительно загудела.

Даша прильнула к отцу, но тот мягко отстранил ее.

Найдён продолжал стоять на коленях.

Живко обратился к нему:

— Встань! — Он сделал паузу. — Встань, сын мой!

Найдён вскочил, словно подброшенный на пружине.

Антошин ждал ответной речи отца.

Речи не последовало.

А ведь действительно, что еще нужно говорить отцу невесты, если он признал в ее женихе своего сына? Разве есть более серьезные слова прощения?

Из избы выскочила женщина, как понял Антошин, мать невесты, в руках у нее был каравай хлеба, сверху украшенный солонкой.

Живко дал поцеловать каравай сначала невесте, потом жениху.

Толпа радостно загудела. В руках у многих появились кружки. Откуда они взялись, осталось для полковника загадкой. Но взялись. И немало.

Мать невесты посы́пала головы Найдёна и Даши зернами ржи, и молодые вместе с родителями невесты удалились в дом.

— Пошли тайный обряд совершать, — объяснил Малко и вздохнул. — Эх, жалко, что это беглая свадьба, быстрая… Я все мечтаю на настоящей свадьбе побывать, чтобы — несколько дней, чтобы — сватья, дружка… Сейчас пир будет, вот и всё. — И, поймав нетерпеливый взгляд Антошина, поспешно добавил: — Уходить нельзя. Смертельная обида.

Кружек в руках людей становилось все больше. Антошину тоже протянули деревянный сосуд, доверху наполненный напитком, судя по запаху, явно алкогольным.

Ни у Малко, ни у полковника никто не спрашивал, кто они такие и откуда взялись. Все просто призывали их вместе радоваться и веселиться.

— Что пьем? — поинтересовался Антошин у Малко.

— Мед.

— Так мы пили вроде мед, и у него другой вкус был.

Малко посмотрел на полковника с удивлением:

— Так мед — он ведь разный! Ты что, и этого не знаешь? Хочешь — вишневый, хочешь — можжевеловый, а то — смородиновый, малиновый, черемуховый… Да мало ли!

Из всего сказанного Антошин сделал вывод, что мед — это не то, что собирают пчелы, а разновидность напитка. Причем крепкого. Потому что чем больше выпивалось меду, тем сложней было полковнику делать выводы.

Когда пригласили за стол, Антошин уже с трудом понимал окружающую действительность. Впрочем, этого и не требовалось. Было совершенно понятно, что действительность эта чудесна.

Люди вокруг были веселые и добродушные. Очевидно, они пришли сюда не затем, чтобы напиться-наесться, но чтобы искренно порадоваться за молодых людей, которые всякого натерпелись, но все сделали порядочно и теперь, конечно, будут жить счастливо.

Еды было много. Очень много. Антошин, пожалуй, никогда в жизни не видел такого огромного количества еды.

Причем блюда приносили не просто так, но со смыслом. Почему-то сначала надо было обязательно рыбного пирога поесть, а потом похлебки, а потом…

Чем больше сменялось блюд, тем меньше смысла оставалось в голове Антошина, но тем больше радости и восторга он ощущал.

Вдруг полковник заметил, что жених и невеста почти не едят, не пьют и к тому же все время держатся за руки.

— Чего это они? — спросил полковник.

— Чего? — не понял Малко.

— Не едят чего?

— Чего не едят?

— Ничего не едят — почему?

— Так они же жених и невеста, нельзя им, — прошептал Малко. — А потом, ежели за руки держаться не будут, несогласие у них начнется. Это каждый ребенок знает.

Малко посмотрел на очередное блюдо, которое водружали на стол, и вдруг захихикал.

— Ты что? — не понял Антошин.

— Перепутали! Гляди, похмелье на стол поставили! А оно ведь в погребе должно стоять, завтрашнего дня ожидать.

— Чего поставили?

— Да похмелье же! Вон смотри! Знатная вещь! Мясо в рассоле с приправами острыми. Похмелье утром надо пить, а они сейчас! Смешные какие!.. Перепутали! — И Малко снова захихикал.

Надо сказать, что пили люди много, но вели себя спокойно, тихо даже. Не кричали, не орали песен. И все время с восторгом и любовью смотрели на молодых.

Антошин спросил тихо:

— А почему никто не говорит речей?

— О чем? — не понял Малко.

«Действительно, о чем тут еще говорить», — молча согласился Антошин и отпил малинового меда.

Потом песни стали петь. Красивые, но почему-то грустные.

«Ты рябинушка, ты кудрявая,

Ты когда взошла, когда выросла?

Ты рябинушка, ты кудрявая,

Ты когда цвела, когда вызрела?»

«Я весной взошла, летом вызрела».

«Под тобой ли, рябинушкой,

То не мак цветет, не трава растет,

Не трава растет — не огонь горит,

Не огонь горит — ретиво сердце,

Ретиво сердце, молодецкое.

Ах, горит, горит, как смола кипит,

По душе, душе-лебедушке,

По лебедушке, по голубушке,

По голубушке, красной девице…»

Песня была красивая, про любовь. Но печальная.

«Как странно… — подумал Антошин. — Свадьба, вроде радоваться надо, а они такие грустные песни поют. Чудны́е люди… Веселятся вроде, выпивают, а песни поют грустные».

Когда принесли жаркое, Малко сказал:

— Всё. К концу пир идет. Значит, сейчас так будет… Сейчас дру́жка… Хотя дру́жки у нас нет… Ну, значит, просто приятель какой Найдёна блюдо с жарким обернет в скатерть, положит туда солонку, калач и отнесет все это на брачную постель.

— Погоди… Ты про дружку уже что-то говорил… Это кто такой-то?

— Ну ты и издалека же приехал! — На этот раз Малко улыбнулся ободряюще. — Дружка — главный человек на свадьбе, распорядитель всего. Но у нас какая свадьба? Беглая. Дружки не будет. С другой стороны, если обряд не сделать, то не видать молодым счастья. Значит, смотри, сейчас друг его какой-нибудь возьмет солонку, калач…

Другом Найдёна оказался Кривош.

Он быстро и точно сделал все так, как и рассказывал Малко.

Гости поднялись.

Жених и невеста остались сидеть.

Живко взял их руки в свою огромную, как блюдо, ладонь, как бы связав воедино, и начал речь.

И с каждым его словом полковник чувствовал, как хмель выветривается у него из головы.

«Неужели они нашли то, что искали? Как это?.. „Узрели", да… Вот так вот просто, случайно… Хотя как — случайно? Дорога привела. А она всегда знает, что делает».

— Жизнь стоит на любви, — начал Живко. — А любовь — это всегда сочетание радости и печали. Так задумано богами, чтобы мы не зазнавались слишком, но в то же время во тьме грусти все время не пропадали. Но мы забываем о замысле богов. И боги, чтобы заставить нас вспомнить о юдоли и радости, идущих вместе, придумали свадьбу. Нигде, как на свадьбе, печаль и радость не бывают так дружны. Любимая дочь уходит от нас — и мы грустим. Любимая дочь обрела надежную крепость — и мы радуемся. На свадьбе мы задумываемся о прожитых годах — и грустим. На свадьбе мы думаем о будущих внуках — и радуемся. — Антошину показалось, что Живко посмотрел ему прямо в глаза и произнес, почему-то четко отделяя слова: — Свадьба — это когда радость и юдоль вместе.

Антошин радостно посмотрел на Малко — мальчишка спал.

Не дождавшись конца речи Живко, под недоуменными взглядами гостей Антошин, пошатываясь, вышел на улицу.

Вук, обиженный тем, что его не взяли на праздник, тут же опустился ему на плечо.

Прямо от дома Живко через деревню шла дорога. И Антошин знал каким-то абсолютным, точным знанием: если пойти по этой дороге, придешь к избе на куриножке. Точно придешь. И быстро придешь. Прямо к этой самой Бабе Яге, которая, оказывается, на самом деле существует.

— Эй! — окликнул его из темноты женский голос.

Антошин обернулся.

Длинноволоска.

На ней было черное длинное платье, сливающееся с темнотой. Белые волосы светились под лунным светом, и казалось, прекрасная женская голова сама по себе, отдельно плывет в темноте.

— Ты однажды спас меня, — сказала Длинноволоска. — И потому я пришла к тебе. Дорога вела меня, и она не ошиблась. Дорога никогда не ошибается. Впрочем, тут поблизости деревень-то и нет, кроме этой. И вот я пришла к тебе.

Антошин отшатнулся.

— Мне показалось, ты — справедливый человек. И мудрый: ты понимаешь наш язык. И потому я пришла к тебе.

Голова шумела, мысли путались.

Прекрасная женщина пришла к нему с добрыми словами. Ночь. Никого.

Она пришла к нему.

Что он должен делать? Понятно, что он должен делать. Что всегда делал, когда к нему приходили прекрасные женщины.

Нет, не то.

Баба Яга. Да. Правильно. Главная ведьма.

Вот дорога. Надо идти по ней. А там уж молодильные яблоки близко. Выспаться. И в путь.

А эта Длинноволоска тут при чем? Да ни при чем она вовсе! Они ведь уже нашли радость и юдоль вместе. Нашли именно там, где и не искали.

— Я не могу тебя умолять, — прошептала Длинноволоска. — У меня нет права на мольбу, я понимаю это. Но я прошу: не уходи, не поговорив со мной. Я очень тебя прошу!

Она подошла к полковнику и страстно, по-женски поцеловала его.

«Боже! — подумал Антошин. — Последний раз я целовался с женщинами много веков назад или вперед? Когда?»

Эта была последняя мысль, которая сумела родиться в его голове.

Полковник упал прямо на дороге и уснул.

8

Проснулся Антошин в избе.

Заботливые люди положили его на скамью и даже поставили рядом блюдо с тем самым похмельем, про которое рассказывал Малко.

Сначала он выпил рассол, потом съел несколько кусков маринованного мяса.

Полковник Антошин Николай Васильевич выпивать особенно не любил. Но нет в России такого мужчины, который хотя бы несколько раз за свою жизнь утром не мучился из-за выпитого вчера. И Антошин пожалел, что потомки не сохранили рецепт похмелья, — знатная вещь! Слово сохранили, а рецепт забыли… Лучше бы наоборот.

Он еще отхлебнул. Съел кусок мяса.

Мир начал приобретать туманные, но все-таки весьма конкретные очертания.

Съев еще кусок и запив его рассолом, Антошин попытался вспомнить, что произошло вчера.

Свадьба… Много еды, питья… Мед — это не то, что собирают пчелы, это, пожалуй, виски древней Руси.

Нет, не то… Что-то было важное.

Пели. Грустные песни на веселой свадьбе.

Это к чему?

Муха отвратительно жужжала над самым ухом. Надо поднять руку, отогнать ее. Сил только нет.

Грустные песни на веселой свадьбе… Это к чему?

Ах да! Они отыскали радость и юдоль вместе. Оказалось, что это свадьба.

Всё! Нашли, что искали! Конечно! Теперь надо шагать за молодильными яблоками!

Антошин вспомнил про широкую дорогу, идущую прямо от дома Живко. По этой дороге надо идти к избушке на куриножке. Антошин точно помнил свои вчерашние ощущения: это та самая, нужная им с Малко дорога.

А дорога не обманывает…

Кто-то вчера говорил эти слова. Кто?

Живко? Нет. Какие-то мысли у самого Антошина в голове были про дорогу, но Живко размышлял про любовь.

Любовь…

Что-то вчера случилось такое — хорошее и опасное одновременно.

Хорошее и опасное одновременно… Любовь… Женщина…

Длинноволоска!

Да! Она же возникла вчера неясно откуда!

Красивая Длинноволоска… После того как не стало Ирэны, полковник таких красивых женщин, пожалуй, и не встречал.

А может, приснилось?

Нет, чего б ему вдруг малознакомые женщины снились?

Приходила, точно приходила!

Антошин еще выпил вкусного рассола. Выловил мягкое и вправду тающее во рту мясо.

Голова, кажется, окончательно просветлела.

Полковник свесил ноги со скамьи, попробовал встать.

Мир покачался недолго и зафиксировался. Встать удалось.

Антошин допил остатки похмелья, вышел на крыльцо и замер.

Во дворе стояла Длинноволоска, держа в руках два меча, и что-то пыталась объяснить Малко.

Малко внимательно слушал, улыбался, но явно ничего не понимал.

Увидев полковника, Длинноволоска поклонилась ему, а Малко сказал недовольно:

— Наконец-то! Проснулся! Хотя, чтобы мед пить, нужно навык иметь. Похмелье выпил?

Антошин кивнул.

— Это я тебе поставил! — похвастался Малко. — Послушай, эта женщина чего-то хочет от меня, а чего именно, я никак не могу понять.

Длинноволоска… Улыбка у нее была несчастной и нежной, то есть именно такой, какие нравились Антошину. Так всегда улыбалась Ирэна, словно подчеркивая, что мужчина очень необходим ей, что без него она беспомощна.

— Что случилось? — спросил полковник.

— Многое, — ответила Длинноволоска. — Но для начала вот что…

Оказалось, что «глазастый» меч, который подобрал Малко, принадлежит Длинноволоске. Во время молитвы она всегда отдавала его своему оруженосцу, а тот во время драки его потерял.

— Я принесла вам два меча, — сказала Длинноволоска. — Чтобы обменять их на свой. Вы не откажетесь от обмена?

Антошин не понял:

— Почему два?

— Но ведь вас двое…

Полковник заметил в кустах Кривоша. Мальчишка с любопытством разглядывал красивую женщину с двумя мечами в руках.

Антошин перевел Малко просьбу Длинноволоски. Парень тут же сорвался с места и убежал.

Кривош решил, что его заметили, и помчался, не разбирая дороги.

Малко возник уже через мгновение и без долгих слов протянул Длинноволоске ее меч. Та отдала один меч Антошину, второй — Малко.

Малко меч взял, подержал в руке, три раза помахал, словно рубил невидимого соперника, потом произнес тихо:

— Инородец, мы с тобой шагаем вместе. У нас общая дорога и, значит, все общее, правильно?

Антошин не понял:

— Это ты к чему?

— Ты не будешь возражать, если я отдам свой меч Кривошу? Меч, завоеванный в бою, подарить невозможно. Но меч, который ты обменял, — это ведь совсем другое дело, правда?

Полковник обнял парня за плечи.

— Конечно. Иди ищи несчастного мальчишку, а я пока узнаю, зачем еще пришла эта женщина.

Малко с радостью бросился к дому.

— Что это с ним? — удивилась Длинноволоска. — Куда он побежал?

Антошин улыбнулся:

— Делать счастливым одного несчастного человека.

— Дело хорошее. — Длинноволоска заглянула в глаза полковнику так, как умеют заглядывать только красивые и печальные женщины. — Я пришла к тебе. Больше мне идти не к кому.

Полковник посмотрел недоуменно.

Во дворе лежали наколотые дрова.

Антошин и Длинноволоска сели на поленья, и женщина рассказала свою историю.

Длинноволоска принадлежала к племени, которое жило в дремучих лесах. Они предпочитали никого не видеть, ни с кем не встречаться, занимались земледелием и промышляли охотой. Жили дружно.

— Единственные ссоры, которые у нас случаются, — это когда муж поссорится с женой. — Длинноволоска грустно улыбнулась.

Племя верило в своих богов.

— В каких? — спросил Антошин.

Длинноволоска подняла на него свои огромные глаза:

— Разве у бога может быть имя? Имя нужно людям, чтобы они не запутались. Имя бога — бог. У него есть друзья. Те боги, в которых верим мы, в именах не нуждаются. Это понятно?

Полковник кивнул утвердительно.

Хотя это было совсем непонятно, но Антошин решил больше ни о чем не спрашивать. Пусть Длинноволоска сама расскажет свою историю, раз уж ей это так необходимо.

Главное, быстрей. Ведь их с Малко ждет дорога. А дорога — полковник это уже точно знал — существо обидчивое. Не стоит заставлять ее долго ждать.

Вук вот тоже разлетался над двором. Видно, душа старика Стана никак не могла понять, почему это люди, которым наконец-то открылся путь, медлят этим воспользоваться.

Длинноволоска продолжала свой рассказ. Полковник честно пытался сосредоточиться на нем.

Люди племени Длинноволоски верили в то, что бог сначала создал воду, и поначалу они жили на воде. Суши в те стародавние времена вовсе не существовало.

В те века люди были бессмертны. Когда человеку надоедало жить, он просил богов забрать его к себе, и, если те понимали, что путешествие человека закончено, его забирали. А если видели, что человек не доделал какие-то дела, велели доделать.

— Люди относились к смерти как к окончанию земного путешествия и началу нового, — объяснила Длинноволоска. — Нынче многие разучились так к ней относиться.

Потом богам стало скучно, и они создали землю, чтобы на ней жили животные и росли красивые цветы и деревья. Для разнообразия жизни, так сказать.

Но люди очень быстро поняли, что на земле жить проще, и перебрались на сушу. Боги обиделись и отняли у них бессмертие.

От прежней жизни осталась только молитва на воде. И каждый раз люди молят богов простить их, вернуть вечную жизнь. Но тщетно. Если боги обижаются, они не прощают.

Когда человек этого племени умирал, его хоронили не в земле, а в воде. Считалось, что дорога в Вырий идет сквозь воду.

У племени есть жрец. Жрец — тот, кто умеет слышать голоса богов, и потому только он имеет право утопить умершего, то есть отправить его к богам.

— Это довольно сложный обряд, — сказала Длинноволоска. — Даже особое искусство — проводить человека в вечность.

Антошин старался слушать внимательно, но ловил себя на том, что она начинает его раздражать. Длинноволоска отрывала его от дела, от главного на сегодняшний день дела его жизни!

Нет, конечно, если бы они встретились в его времени, — тогда другое дело. Тогда полковник Антошин Николай Васильевич нашел бы способ утешить красивую женщину. Он умел это делать.

Но здесь, в прошлом, лишнего времени у него не было.

Наконец Длинноволоска перешла к делу.

Умение слышать богов и передавать им просьбы племени передавалось по наследству. Длинноволоска была дочерью жреца и многому научилась у своего отца.

Она с гордостью сообщила:

— Меня даже называют ведьмой!

И все шло хорошо до той поры, пока однажды Длинноволоска не увидела Седого.

Нет, конечно, она видела его и раньше, но не замечала. А тут вдруг заметила.

Длинноволоска посмотрела на небо и спросила Антошина, не глядя на него:

— Ты знаешь, что такое любовь?

Антошин вздохнул.

Длинноволоска улыбнулась:

— Хороший ответ. Я так и думала, что ты знаешь об этом. И значит, тебе известно: когда любишь, хочешь поделиться с любимым всем, что знаешь. Ведь правда?

Антошин снова вздохнул.

Длинноволоска полюбила Седого. И казалось, что Седой тоже ее полюбил. Они справили красивую свадьбу и начали жить вместе.

Дочь жреца многому научила своего мужа. Дала ему знания, которые может дать только она.

Но когда мужчина почувствовал себя жрецом, он, вместо того чтобы поблагодарить любимую женщину, начал бороться с ней за власть.

Седой решил сам стать жрецом.

Как понял полковник, Длинноволоска очень любила своего мужа. И была готова уступить ему. Но, во-первых, это значило бы предать память отца. А во-вторых, женщина была убеждена, что Седой на самом деле не умеет говорить с богами — он не слышит голоса богов и, значит, обманывает людей.

В глазах Длинноволоски появились слезы. Едва сдерживая рыдания, она заговорила тихо, почти шепотом:

— Представляешь, Инородец, он обманывает всех. Я долго не могла в это поверить, но это так. Знаешь, я очень его любила. Я даже не знала, что мужчина может загораживать собой весь мир. Весь мир становится незначим по сравнению с ним, понимаешь? И этот мужчина предал меня. И моего отца предал. И всех…

Антошин все-таки решился задать вопрос:

— А зачем твой муж все это делает?

Длинноволоска пожала плечами:

— Я часто думала над этим. Не могу понять. Возможно, ему нравится, что жрец особенно почитаем. Ему несут подарки, говорят хорошие слова. Неужели человек за подарки может предать богов и любовь? Как ты думаешь?

Полковник ответил, не раздумывая ни секунды:

— Может.

Женщина разрыдалась.

«Еще не хватало мне участвовать в семейных разборках! — Антошин изо всех сил старался, чтобы раздражение не выплеснулось наружу. — Вот дорога. Она ждет. В конце дороги — цель. Почему, ну почему я должен отвлекаться?»

Тут вернулся Малко.

Длинноволоска быстро вытерла слезы. Мальчишка ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

Малко рассказал, что Кривош долго отказывался брать меч, но все-таки взял, только очень просил сказать Найдёну, что меч ему подарили.

Антошин перевел парню рассказ Длинноволоски. И финал ее истории они слушали вдвоем: полковник работал переводчиком.

После драки Седой сумел повернуть дело так, что выходило, будто это Длинноволоска специально привела чужаков, чтобы навредить племени. К тому же она потеряла свой меч — знак жреца, и это значит, что боги отвернулись от нее.

— Муж сказал: «Мы должны изгнать эту женщину!» — Голос Длинноволоски задрожал. — И люди согласились.

— Милые люди твои соплеменники, — буркнул Антошин.

Ведь сколько раз убеждался полковник: здесь лучше лишний раз промолчать, чем лишний раз высказаться. Так нет же! Опять полез со своими оценками!

Длинноволоска сразу будто нахохлилась, произнесла абсолютно серьезно:

— Мои соплеменники прекрасны и добры. Просто они не умеют спорить. Если ребенка не научить ловить рыбу, он никогда не сможет это делать. Правильно? Вот и моих соплеменников не научили спорить. В чем же их вина?

Антошин хотел возразить: если люди предают свою жрицу, сами и виноваты. Но вовремя спохватился и решил не затевать спор, который, очевидно, ни к чему хорошему не приведет.

Вместо этого полковник спросил:

— А чем же мы можем помочь тебе?

Ответил ему неожиданно Малко:

— Мы должны прийти к этим людям и доказать, что седой человек — обманщик, а эта женщина — настоящая жрица. Вот и всё.

Длинноволоска благодарно улыбнулась.

«Значит, опять придется ввязываться в какую-нибудь дурацкую историю… — вздохнул Антошин. Но вслух, разумеется, ничего не сказал. — Наверняка придется придумывать какой-нибудь чудесный фокус, который докажет этим «милым» людям, кто тут настоящий жрец. Ну почему надо тратить время как раз в тот момент, когда путь к молодильным яблокам открыт и кажется, что они уже совсем близко? Но не пойти, конечно, нельзя. Мы должны, просто обязаны прийти на помощь Длинноволоске. Это понятно».

Малко внимательно посмотрел на полковника и, словно угадав его сомнения, сказал:

— То, что я сейчас скажу, не переводи ей. Я понимаю: нас ждет дорога. Но если боги дарят нам возможность помочь этой женщине, мы же не можем обмануть богов?

С этим выводом спорить было невозможно.

Тем более что и Вук как будто успокоился и, вполне довольный, сидел на плече у Малко.

Антошин посмотрел на ворона: «Ну что, дружище, поможешь нам?»

Полковнику показалось, что Вук ему подмигнул, хотя во́роны никогда не подмигивают — это даже детям известно.

— Седой человек обманул своих богов, — продолжил Малко. — А отец говорил: «Если человека ведет вера — пусть даже та, которую мы не понимаем, — победить его очень трудно. Если человек обманывает своих богов — пусть даже тех, в которых мы не верим, — он уже проиграл». Мы победим его быстро.

Длинноволоска встревоженно спросила:

— О чем говорит этот мальчик? Он отговаривает тебя помогать мне?

— Этот мальчик говорит, что если человек обманывает своих богов, он уже проиграл. Мы поможем тебе. Мы постараемся тебе помочь.

Антошин печально посмотрел на широкую дорогу.

Мысли побежали по ней, помчались к молодильным яблокам, к тайне бессмертия… Но их настигли другие размышления, про то, как побыстрее доказать Седому его неправоту. Да еще сделать это так, чтобы не слишком рисковать жизнью Длинноволоски, Малко да и своей тоже.

Необходимость помочь, конечно, победила.

Антошин смотрел на широкую, так манящую дорогу и думал о том, о чем ему думать совершенно не хотелось.

9

То ли подействовали слова Малко, что Седого победить будет просто, то ли слишком велико было желание закончить эту историю как можно скорей, то ли просто вдохновение не посещало Антошина, а может, по какой-то иной, неясной причине, но план, который придумал полковник, был предельно нелепый и даже идиотский.

Опыт подсказывал Антошину: чтобы план осуществился, он должен быть либо безукоризненно продуман, либо, наоборот, доведен до абсолютного абсурда. Здесь, очевидно, был второй вариант.

На этот раз шли меньше часа. Оказалось, что какими-то тайными тропами можно добраться к племени Длинноволоски довольно быстро.

Лес оборвался неожиданно.

— Твой муж в каком доме живет? — спросил Антошин.

— В нашем, — исчерпывающе ответила Длинноволоска, а потом указала на большую избу, которая возвышалась в центре деревни. — Вон в том.

Надо было бы, конечно, дождаться темноты. Во мраке ночном все эффектней получилось бы. Вук бы покаркал всласть, факелы бы зажгли… Для того чтобы человека напугать, тем более глупостью, темнота — время наиболее подходящее.

Всё так. Однако, когда молодильные яблоки, казалось, уже почти в руках, не хотелось терять целый день на ожидание.

Нет, все должно получиться и при свете дня. Только бы Вук не подвел…

— Не подведешь? — спросил Антошин птицу, сидящую у него на плече. — У тебя задача одна: все время быть рядом со мной. Ну и покаркай еще для устрашения. Понял?

Вук даже не стал никак реагировать на такой глупый вопрос, как бы намекая: объяснял уже раз, чего повторять?

Антошин не сказал — скорее приказал Длинноволоске:

— Стой во дворе! Ничему не удивляйся! Ни с чем не спорь! Я знаю, как сделать так, чтобы ты осталась жрицей, а племя твое жило в безопасности.

Та испуганно посмотрела на полковника:

— Я думала просто с ним поговорить… Просто…

— Боюсь, тут такая история, что одними разговорами не поможешь.

Выражение лица Длинноволоски мгновенно изменилось. Она смотрела строго и властно. Словно в обычной женщине вдруг проснулась жрица.

— Только обещай мне, Инородец, что с мужем моим ничего не случится дурного. Обещай мне!

Вместо ответа Антошин взял у Длинноволоски «глазастый» меч и произнес, улыбаясь:

— Скоро он вернется к тебе, хозяйка.

Окошки в доме были маленькие. Поэтому первоначальный план — появиться неожиданно через окно — сразу отбросили. Ну что ж, тогда придется иначе таинственность нагнетать.

Антошин заглянул в окошко. Седой спал на широкой скамье. Никого больше полковник не увидел. Если Седой в доме один — это хорошо.

Изба была большая, добротная. Седой спал в дальней, теплой ее части.

Антошин и Малко открыли массивную дверь. И тут же, как договаривались, заорали что есть мочи. Вук тоже закаркал за компанию и еще крыльями начал хлопать, видимо для пущего устрашения.

Седой вскочил и начал ошалело оглядываться.

И тут в него полетел меч. Тот самый, «глазастый». Меч летел прямо в Седого — уклониться от него было невозможно.

Но чуть-чуть не долетев до человека, лезвие вонзилось в пол — Малко ловко умел метать.

«Глаз» меча шатался из стороны в сторону, словно хотел получше разглядеть знакомую избу.

Антошин и Малко стояли на пороге, важно сложив руки на груди.

— Вы?! — с ужасом спросил Седой.

— Мы, — торжественно провозгласил Антошин, изо всех сил стараясь не рассмеяться. — Мы. — Он сделал паузу и добавил торжественно: — Посланники богов!

Когда полковник рассказывал Малко о плане, парень категорически возражал против того, чтобы Антошин произносил эти слова, предлагая заменить их словами попроще: «мы — страшные люди» или «мы всё видим», в общем, какой-то детской чепухой.

Но деться Малко было некуда. Парень продолжал стоять, торжественно сложа руки на груди, и лишь недовольно стрельнул глазами в сторону полковника.

— Ты предал бога! — взревел полковник.

— Я?.. — Седой привстал и тут же снова рухнул. — Нет… Вас обманули… Я…

Полковник уже вошел в роль:

— Молчи! Ты выгнал из племени свою любовь, настоящую жрицу! Тебе нет прощения!

Антошин поднял меч — подарок Длинноволоски.

Седой вжался в скамью, прошептал:

— Пощадите!

— Нет тебе спасения!

Антошин прошелся по избе с видом победителя.

Седой с ужасом смотрел на него.

«Быстро же ты сломался! — усмехнулся про себя Антошин. — Даже неинтересно. Но вообще все закономерно: людей, которые ведут себя нечестно, всегда очень легко испугать. Родителей Малко не испугали даже обры, а этот…»

— Бог, пославший меня, милосерден, — изрек Антошин, сам удивляясь собственным словам. — Он оставляет тебе жизнь. Сейчас сюда войдет жена твоя, и ты поклянешься служить ей, выполнять любую ее просьбу. Знай, что боги всегда видят тебя. Но этого мало. Вот ворон. Это ворон-волк. Он тоже посланник. Если ты нарушишь клятву, птицы мгновенно донесут ворону о твой измене, и главный бог покарает тебя в тот же миг!

Антошин хлопнул в ладоши, Вук взлетел с плеча и совершил по избе устрашающий полет, сопровождающийся карканьем и хлопаньем крыльев.

Антошин взглянул на Седого. Казалось, тот хочет слиться со скамейкой, уйти в нее.

Все шло очень хорошо.

Полковник был уверен: они все сделали правильно и его план сработал. Спасибо Вуку, без него бы, конечно, ничего не получилось.

Но Антошин ошибся. Седой не верил ни в каких богов. И в божьих посланников не верил. И гневом богов его нельзя было испугать. На самом деле Седой боялся только одного — не получить власти жреца.

И вовсе не от страха он так силился вжаться в скамейку.

Со скамьи свисала простыня, поэтому ни Антошин, ни Малко не могли видеть, что под скамьей делает Седой. А он искал кочергу. Нашел. И теперь выжидал, когда ее можно будет кинуть…

Неожиданно над головой Антошина пролетел какой-то предмет и ударился в стену за спиной.

Лишь на мгновение по инерции отвернулся Антошин, но этого оказалось достаточно, чтобы Седой успел вскочить, схватить со стола нож и приставить его к горлу Малко.

— Отойди назад, если не хочешь, чтобы я прирезал твоего мальчишку. — Седой усмехнулся: — Тоже мне, божьи посланники!

Антошин сделал пару шагов назад.

— Меч выброси! — прошипел Седой.

Антошин подчинился.

Малко косил глазами на нож, приставленный к его горлу, совершенно не понимая, что ему теперь делать.

И тут кто-то кинул в окно камень.

Седой, Антошин, Малко следили за его полетом. Казалось, камень летит как-то неестественно медленно, словно в замедленной съемке в кино, которое изобретут через много веков.

Камень попал точно в голову Седому. Тот ослабил хватку — Малко вырвался.

Кто же этот меткий метатель камней? Неужели Длинноволоска?

Размышлять об этом времени не было.

Одним ударом Антошин уложил Седого на пол. Но Седой тут же вскочил. Еще удар — и он снова рухнул.

Нет, в рукопашном бою против полковника ему не устоять. Да и Вук тоже старался: летал над Седым, каркал угрожающе и все норовил клювом ударить.

Но Седой не собирался сдаваться. Он молнией бросился к кочерге, схватил ее, двинулся на полковника.

Малко попытался встать на защиту, но Антошин крикнул:

— Не надо, я сам!

Седой не знал приемов борьбы. Он надеялся только на свою силу.

А полковник Антошин Николай Васильевич был обучен. И обучен неплохо.

Кочерга со стуком упала на пол. Полковник сзади обхватил шею Седого и со всего маху ударил того головой о стену.

Брызнула кровь. Седой упал.

В избу вбежала Длинноволоска. Она кинулась к Седому, прикрывая его своим телом, закричала на Антошина:

— Ты же обещал! Не смей его бить! Не смей!

Антошин хотел было ответить, но лишь рукой махнул.

Длинноволоска нежно гладила Седого, дула на его раны, приговаривала:

— Сейчас мы подорожник приложим… сейчас… Тебе больно, да? Больно? Сейчас подорожник… Сейчас я…

Полковник тронул Малко за руку:

— Пойдем, они без нас разберутся.

«Сколько раз говорил себе: не вмешивайся в семейные разборки, — корил себя Антошин. — Хоть в своем времени, хоть в любом другом, не вмешивайся, если не хочешь выглядеть идиотом».

Во дворе они увидели Кривоша.

Малко спросил:

— Это ты камень бросил?

Кривош кивнул.

— Молодец, спасибо тебе. — Малко пожал парню руку.

Кривош заулыбался и затараторил:

— Я пришел тебя еще раз поблагодарить, а тут вижу: вас незнакомая женщина куда-то ведет. Я подумал: как же это вы уйдете не попрощавшись? Да и к тому ж неизвестно, далеко ли она вас увести хочет. Ну и пошел за вами на всякий случай. Шли да шли. Пришли. Я в окошко стал глядеть, чего вы делаете. Не понял, конечно, ничего, покуда он Малко не схватил. Тут я догадался, что Малко надо спасать. Ну и вот. Пойдем, что ли, к нам? А то Найдён с Дашей беспокоятся, куда вы подевались.

— А ты дорогу-то домой отыщешь? — с сомнением спросил Антошин.

Кривош смотрел гордо.

— Конечно! Я ж зарубки делал мечом, который вы подарили. По ним легко дорогу отыщем.

Возвращались молча.

За все время пути Малко задал Антошину один-единственный вопрос:

— Ну и что ты думаешь, как у них теперь все будет?

— Не знаю, — честно ответил Антошин. — Когда любовь, Малко, тогда ничего не понятно. Когда любовь, тогда всяко может быть: и радость, и юдоль.

Малко и Кривош понимающе кивнули.

Прощание было долгим.

Полковника и Малко ни за что не хотели отпускать без пиршества.

Пришлось попировать немного. Правда, меда больше не пили. Но никто и не настаивал, понимая, что людям в дорогу надо. Мед на свадьбе — друг, а в дороге врагом становится.

Потом их стали собирать в путь. Насобирали два мешка.

Потом Найдён подарил им одолень-траву на добрый путь, а девушки запели знакомую Антошину песню:

Одолень-трава!

Одолей ты злых людей, злых людей,

Лихо бы на нас не думали, не думали,

Скверного не мыслили, не мыслили…

Отгони ты чародея-ябедника, отгони,

Одолень-трава!..

Девушки пели красиво и таинственно. Непонятно было, то ли просто поют, то ли заклинают на дорогу, то ли напутствуют.

И тут Антошин увидел Длинноволоску.

Она стояла в стороне ото всех и взглядом звала его.

Полковник, оставив поющих девушек, подошел к Длинноволоске.

Женщина улыбнулась виновато, взяла Антошина за руку.

— Прости. Не стерпела, когда ты его бил. Люблю его, ничего поделать не могу. В твоей стране так бывает?

Антошин вздохнул.

Длинноволоска рассмеялась:

— Хорошо ответил! Ну прощай! Счастливый путь тебе! У нас как говорят? Пусть дожди смывают грязь с твоего пути, но не размывают дороги. Пусть реки дадут тебе воды — жажду утолить, но не мешают идти. Пусть озера дадут тебе привал, но не пересекут путь твой.

Это «водное» пожелание понравилось полковнику, он даже пожалел, что не запомнит его.

— А как же вы теперь с ним? — спросил Антошин. — С твоим нервным мужем?

— Мы решили вместе жрецами быть. Так, конечно, не принято, но он уж больно хочет. — Длинноволоска смущенно потупилась. — А я не могу ему отказать..

«Обманет он тебя», — едва не вырвалось у Антошина, но он сдержался.

И почему любовь отнимает у женщин разум? Вот уж на самом деле: радость и юдоль вместе!

— Идете далеко ли? — спросила Длинноволоска.

Скрывать смысла не имело.

— Избушку на куриножке ищем, — ответил Антошин.

— Тут недалеко… — вздохнула Длинноволоска и показала на узкую тропинку, уходящую куда-то в лес.

Но ведь вчера полковник точно знал, что надо идти по другой дороге, по широкой. Вон по той, которая от дома Живко петляет.

— Ты путаешь, — произнес Антошин неуверенно. — Я другую дорогу видел… То есть чувствовал… Ну то есть нам показывали.

— Кто это вам показывал? — вскинула брови Длинноволоска. — Что я, не знаю, где куриножка находится? Куриножка — три дороги. Избушка там еще стоит. И бабка в ней живет — противная, но умная. Ведьма. Страшная и могущественная. Говорят, ее другие ведьмы даже побаиваются.

Малко и полковник стали расспрашивать у людей, где найти избушку на куриножке.

Все показали на узкую тропинку.

Стало ясно, что Длинноволоска не обманывает.

Почему так получилось? Кто ж разберет?

Может, Антошин, выпив меду изрядно, не то почувствовал. А может, чтобы дорогу отыскать верную, надо было непременно попытаться Длинноволоске помочь, чтобы самим увидеть то, о чем Живко на свадьбе говорил: радость и юдоль вместе — это любовь.

Наверное, надо было самим убедиться, как любовь людям счастье приносит и как она их несчастными делает.

Но сколько ни думал Антошин, так и не смог до конца понять, зачем дорога подарила им это приключение с Длинноволоской. А может быть, ни за чем — не с какой-то там конкретной целью, а просто для новых впечатлений от жизни?

Впрочем, какая разница? Главное, теперь абсолютно ясно, куда путь держать. Тем более все в один голос твердили: до куриножки, мол, идти совсем недалече.

Правда, бабку, которая в избушке живет, советовали опасаться, предупреждали, как и Длинноволоска, — умная, конечно, но подловатая. И что у нее на уме, никто не знает. Ведьма, одно слово. И не просто так себе ведьма, а какая-то прямо совсем неприятная и страшная.

Когда стало ясно, что Малко и Антошин уходят, все заплакали.

— Чего это они? — растерялся полковник.

— Люди не любят расставаться, понимают: только дорога знает, куда она приведет человека, — объяснил Малко. — Дорога сильнее нас, и потому страшно, когда человек ей отдается. Только дорога ведает, счастье путник найдет или попадет в Вырий. Только дорога и боги. Ну и солнце еще. Оно на дороге светит, чтобы свет был.

Антошин почувствовал на плече чью-то руку.

Длинноволоска.

— Дай поцелую тебя на прощание. — И, не дожидаясь ответа, она поцеловала его жарко в губы.

Потом отошла. Посмотрела внимательно, словно оценивая.

— Понравился ты мне очень, — тихо сказала Длинноволоска. — Если бы я своего лгуна не любила, с тобой бы пошла. Точно.

И тут Антошин вспомнил, как говорил ему Голос: «Если ты правильно выбираешь людей и умеешь слушать дорогу, ты непобедим!»

А ведь это полковник тогда, у озера, выбрал Длинноволоску. Видимо, правильно выбрал.

Антошин и Малко вышли на дорогу.

«Что же она нам принесет на этот раз?» — спросил сам себя полковник.

И почувствовал, как отвратительный, сковывающий разум страх переполняет его.

«Нет, я больше не буду верить своим предчувствиям! — приказал себе Антошин. — Всё! В этом мире они не работают!»

Но ноги, черт возьми, все равно стали ватными, хотя никаких опасностей поблизости видно не было.

Часть шестая