Но ни обтирания, ни собственные врачи не помогают. Все равно он болеет больше всех из нашего класса. Как только контрольная или даже если просто погода плохая, Женя гриппует, а потом приносит справочки от врачей.
Мы с Рудиком поплыли: я, как всегда, на боку, а Рудка на размашку или, как пишется в книгах, — сажёнками. Потом нас догнал Женька. Он плавает академическим кролем или, попросту говоря, по-лягушачьи. Мы хотели было доплыть до стоящих на якоре лодок и яхт, но раздумали — вода была какая-то странная. Плывешь-плывешь — теплая, просто приятно, а потом вдруг попадешь в такую холодную, что аж зубы ломит. Повернули обратно. Смотрим, а Чеснык все еще возится на берегу. Тут вода такая, что, того и гляди, действительно судорога схватит, а он сидит, греется. Такое зло нас взяло, что даже все Сашкино геройство забылось.
— Надо стащить его в воду, — вдруг решил Рудка. — Пусть не задается.
Мы поднажали, молча выбрались на берег, молча схватили Чесныка за руки и за ноги и, как он ни визжал и ни брыкался, сбросили его в море. Вытянув шею, как собачонка, он вынырнул и поплыл к берегу. Он показался нам жалким, испуганным, но мы его все равно оттолкнули и заставили поплавать. Не знаю, как кто, а я подумал, что мы все-таки нечестно поступаем с таким парнем, как Чеснык, — он смелый и отчаянный, а ведь бывает же, что купаться не хочется.
Но тут Женя Марков сердито сказал:
— Я за компанию без билета ехал, а он купаться не хочет!
Я понял, что Женька прав, и вспомнил, что он Чесныка знает больше, чем мы. Ведь когда я и Рудик Шабалин перешли в эту школу, Саша Петренко, оказывается, уже учился в ней и остался в шестом классе на второй год. В школу он приходил раньше всех и больше гулял с ребятами из своего бывшего, теперь седьмого класса, который занимается в первую смену. Но все равно Саша — компанейский человек, он сразу понравился нам. И мы ему даже сочувствовали — не очень-то приятно оставаться на второй год. А теперь он, оказывается, не хочет поддерживать компанию.
Чеснык смешно барахтался, плавая по-девчачьи: ногами бултыхает, руками гребет под себя и, поджав губы, закрыв глаза, вытягивает голову вверх. Просто смешно: человек прожил всю жизнь возле моря, а плавать не умеет!
Мы стали смеяться над ним. Сашка покосился на нас и вдруг нырнул. Он сидел под водой так долго, что мы даже испугались.
Но он вынырнул, отдышался и сказал:
— А знаете, ребята, тут бычков много.
Это было не бог весть какое открытие. Мы не раз ловили здесь бычков. Да и в этот несчастливый понедельник вся набережная была утыкана рыболовами. Но мы сразу поняли, на что намекает Сашка, немедленно плюхнулись в море и начали выдирать бычков.
Дело это не легкое. Сначала ногой находишь лежащий на дне камень, ныряешь, руками нащупываешь под ним вход в норку и суешь туда руку. Если за палец кто-нибудь ущипнет — значит, под камнем сидит бычок. Хватаешь его и выбрасываешь на берег.
Бычки бывают разные. Подкаменные и подшпальные — самые большие и самые черные. Их называют черномазиками. Там, где нет шпал — так у нас называют сваи, вбитые в дно возле берега, — и где неглубоко, водятся бычки желтовато-бурые, с разводами. А там, где камней совсем нет и дно песчаное, живут серые песчаники.
Кажется, мне первому удалось просунуть руку под камень и схватить скользкого, колючего бычка.
Настоящий черномазик!
Иссиня-черный, как вороново крыло, блестящий, он топорщил грудные, похожие на раковины плавники и широко раскрывал огромный рот, усеянный мелкими зубами.
Я бросил свою добычу на берег и увидел, что Саша уже сидит на каменной ступеньке и делает кукан. Это такая нитка или шнурок с палочками на концах. На кукан нанизывают рыбу.
— Толковый! — похвалил Сашка черномазика, и я опять нырнул в море.
Теперь я уже не знаю, сколько времени мы выдирали бычков. Вначале всем везло, и мы выбросили на берег штуки по четыре или по пять, но потом бычки, словно по команде, исчезли. Мы замерзли так, что зуб на зуб не попадал. Чеснык первый сказал, что ему это надоело. И, пока мы еще храбрились, он оделся и достал из воды кукан. На нем топорщились и извивались отличные черномазики.
Мы тоже стали выходить из воды.
Саша покосился на нашу сложенную кучкой одежду, на черномазиков и, хитро посмеиваясь, сказал:
— Если их изжарить на сливочном масле да в сухарях — пальчики оближешь!
— Ну еще… в сухарях… — лязгая зубами, ответил Женя. — И так хороши будут.
— Нет… не скажи, — все так же хитро посмеиваясь, сказал Сашка, — в сухарях лучше. — И добавил, помахивая куканом: — Пойду к рыбакам, похвалюсь. А то сидят, наверное, целый день и ни шиша не поймали.
Он пошел к ближним рыболовам, обернулся и крикнул:
— Одевайтесь скорее! На историю и так опоздали!
Только теперь мы поняли, что бычки действительно сильно нас задержали. Солнце склонилось к самой горе, и море казалось уже не блестящим, алюминиевым, а золотистым. Но нам от этого было не легче. Тело покрылось пупырышками. Зубы выбивали дробь. Чтобы поскорее согреться, мы прежде всего достали майки и вытерлись ими. Потом в общей куче одежды я разыскал свои брюки и сунул в штанину ногу, но она во что-то уперлась.
Холодно так, что аж скулы сводит, нога в штанину не лезет, а Женька и Рудик стоят и смеются-заливаются. Я посмотрел на злополучные брюки и чуть не заплакал от обиды.
На них был «сухарь».
Так вот чем занимался Чеснык, пока мы плавали! Он завязывал на штанине моих новеньких форменных брюк узел, да еще смачивал его водой, чтобы было труднее развязать. Я сел на ступеньку лестницы, рассмотрел этот узел-«сухарь» и взялся за него зубами. На них захрустел песок. Значит, мне предстояло грызть «сухарь» с присыпкой.
Я молча грыз, а Женька и Рудка корчились от смеха. Прямо с ног валились. Меня такое зло взяло, что просто сил нет. Но ребята насмеялись и, всхлипывая от холода и усталости, начали одеваться. На их брюках оказались такие же, как и на моих, размоченные, с песочком «сухари». Только теперь я увидел, каким смешным казался со стороны — растерянным и огорченным. Женька и Рудка стали ругать Чесныка, но не успел я посмеяться над ними, как издалека донесся его голос:
— Чего возитесь? Я пошел в школу.
То, что Саша не хотел купаться и так зло посмеялся над нами, — это еще полбеды. Это можно было простить — все-таки он уже показал себя самым смелым и находчивым. Но то, что он уходил от нас с нашими бычками и уходил в школу, было уже настоящим предательством. Мы даже растерялись. Но Женя сердито сказал:
— Посмотрим, как он попадет в школу! Портфель-то у меня дома.
Это успокоило, но никто не подумал, что мы слишком задержались на море и Женины родители могли вернуться с работы. Посапывая от бессильной злости, мы надели сморщенные, мокрые брюки и пошли в город.
Стараясь расправить штанину, я все время держал руку в кармане и не замечал, что моего счастливого пятака уже нет. Когда и как он вывалился из кармана — никто не видел.
Глава 3. Неожиданный поворот
Когда мы появились на Жениной квартире, его мать уже пришла с работы и готовила обед. Небольшого роста, худенькая, она сердито встряхнула черными волосами и посмотрела на нас так, что мне стало и неприятно, и стыдно, и как-то не по себе. Потом она взглянула на наши изжеванные штанины и всплеснула мокрыми руками.
Во все стороны полетели брызги, и мне стало просто страшно: чужие матери всегда ругаются не так, как своя.
— Этого еще недоставало! — воскликнула она. — Где вы были?
— На море, — хмуро ответил Женя.
— Евгений, ты знаешь, что я не выношу неправды! — вытирая руки фартучком, сказала мать.
— На море.
— Евгений! — Она резко одернула фартучек и выпрямилась. — Евгений! Мне все известно. Имей это в виду.
— Ну, что тебе известно? — вдруг взорвался Женька. — Что тебе может быть известно?.. Просто мы… удрали с уроков и пошли на море. Вот и всё…
Женина мать поправила волосы и стала теребить оборочку на фартуке. Когда она искоса посматривала на нас с Рудкой, губы у нее кривились и вздрагивали.
— Имейте в виду, что мне все известно, — заговорила она очень строго, — и я обязана вам сказать, что вы поступаете отвратительно, не только отвлекая моего сына от уроков, но и втягивая его во всякие подозрительные, хулиганские истории.
— Мама! — крикнул Женька.
— Помолчи, Евгений! Твоя мать знает, что говорит. Вас перевели в эту школу для того, чтобы вы исправились в хорошем коллективе, а вы, вместо исправления, начинаете портить этот коллектив.
Женина мать смотрела так, что мы с Рудиком вначале только переглянулись, потом огляделись по сторонам.
Но сзади тоже никого не было. Получалось, что все эти слова говорились для нас.
Но почему она говорила это нам? Ведь мы перешли в эту школу потому, что переехали в новые дома, а вовсе не потому, что нас нужно было исправлять. Да и вообще за весь пятый класс мою мать даже не вызывали в школу, и в табеле у меня было всего две тройки, а то все четверки и пятерки. У Рудки — то же самое. Так чего же нам исправляться? Мы опять переглянулись, и Женина мать раздраженно сказала:
— Не крутитесь, пожалуйста! Я говорю о вас двоих. Имейте хотя бы мужество выслушивать неприятные, но справедливые слова.
Теперь сомнений не было: со своими неприятными, но справедливыми словами Женина мать обращалась именно к нам.
— Вместо исправления вы мало того что сами убегаете с уроков, но еще и подбиваете на такой гадкий поступок моего сына, вашего нового товарища… Евгений, помолчи! Я знаю, что я говорю!
Женька то краснел, то бледнел, и я его понимал. Когда родная мать говорит такие слова, да еще торжественно, словно произносит речь перед началом учебного года, тут не только покраснеешь, а даже провалиться сквозь землю захочешь.
— Но этого мало, — продолжала безжалостно Женькина мать. — Вы еще и избиваете мальчика, который, видимо, хотел вам добра, хотел повернуть вас… вернуть вас…