Анна Семеновна торжествовала — в первом номере журнала такая история, замечательно! Она, правда, не врубилась, где в рассказе выдумка, а где ложь. Да хоть все ложь и выдумка! Правда-то она кислая! За милую душу пойдет! На минуту ей показалось, что Дрейк сумасшедший. Да ну, нет, конечно! Выпил? Глаза блестят, но это от рассказа. Актер, стопроцентный актер, хоть в водевиль бери.
Дрейк вдруг произнес:
— Я неплохо знал Монтеня.
— Кого?
— Монтеня, — небрежно сказал капитан. Мы встретились с ним в Лукке, на водах. Это в Италии. Его мучили почки, а меня желудок.
— Значит, самого Монтеня? — сказала Анна Семеновна.
— Я ему сразу не раскрыл своего имени. У меня было от чего болеть желудку… Спирт, вода, сухари с шоколадом — да я говорил уже… — Дрейк вдруг вспомнил те несколько летних месяцев, что провел в тундре, наблюдая за передвижением вражеских судов. Кораблей было не так много, но шли они вдоль берега мучительно медленно, как и не на войне. После передачи данных он не чувствовал облегчения, так как враг приходил и уходил, доставляя ему только безмерную усталость. Чтобы не было цинги, он жевал траву и корешки, отчего у него то и дело были тщетные позывы на рвоту. За полтора месяца он перестал хотеть есть, а ложку употреблял только для того, чтобы выковыривать ею из себя какие-то козьи орешки.
— И что же вы искали, капитан, в дальних краях? — Анна Семеновна уже начала верить, что капитан и взаправду плавал по белу свету под пиратским флагом, не тогда, конечно, но очень правдоподобно, очень!
«Я очень хорошо знаю, от чего бегу, но не знаю, чего ищу, — сказал мне Монтень. И еще добавил: — Природой мне суждено жить во Франции, и я по большому счету равнодушен к иным красотам, хотя как путешественник, и пленяюсь порой ими». Я, в отличие от него, вовсе не равнодушен к красотам мира. Их и искал. Чего еще надо?
Что же с ним? Аутизм, или как там его? — стала вспоминать Анна Семеновна. — Когда грезят и бредят наяву. Однако прошел час, и капитана было не узнать. Он снова стал немногословен и, когда Анна Семеновна пыталась растормошить его игрой ума, с недоумением глядел на нее. Складывалось впечатление, что он рассказал ей о себе в некоем забытьи, словно был не в себе. Может, он и вправду был не в себе? А где тогда? Вроде не пьян.
Глава 4
Три грации
Из-за Анны Семеновны теплоход задержался на сутки.
Во время очередной остановки она повела свой выводок в лес по ягоду. Там они, видимо, заплутали и к урочному часу не вернулись. Свечерело, давно уже пора отходить, а их нет. Дали гудок, через пару часов пустили несколько ракет. Бесполезно. С полуночи до рассвета теплоход каждый час ревел белугой.
В двенадцать тридцать пополудни группа ягодников явилась, помятая, искусанная и смертельно усталая. Одежда кое на ком оборвалась, все были в листьях и паутине. Впереди с песней шагала Анна Семеновна. У нее лицо опухло от укусов, глаз не было видно, а руку перебинтовывал оторванный рукав блузки.
— До чего же хорошо кругом! — пела Анна Семеновна.
— Марш политбюро? — хмыкнул капитан. — Что с рукой?
— На медведя в малиннике напоролись. Мои испугались — медведя не видели! — и тикать, а я палку взяла и на него. Медведь — бежать! А палка одним концом в него, другим в меня — уткнулась, вот и поранила слегка. Трусливый мишка попался!
— Мужик, — вздохнул Дрейк. — Однако, на сутки вышли из графика. Что делать теперь?
— Как что? Конечно же, догонять!
— Догоним и перегоним. Стоянки придется сокращать, Анна Семеновна.
— В чем же дело? Урезать, так урезать!
— А в чем причина задержки, позвольте полюбопытствовать?
— Да в медведе же! Медведь-то в одну сторону рванул, а мои в противоположную. Пока нашли друг друга, темно стало. Вон все охрипли, орали столько! Собрались — сами не знаем, где. До утра пережидали возле костра. Столько песен спели!
— А наши гудки вы не слышали?
— Услышали. На них, как светать стало, и пошли.
К удивлению Анны Семеновны, после того, как они накануне оба рассказали друг другу столько важного и даже странного, они вновь вернулись к тому «балдежному» языку, в котором мало слов участия и на котором общается вся страна.
Опоздали на десять часов. И вместо вечера подошли к причалу рано утром.
Дрейк ночь не спал, так как Анна Семеновна устроила напоследок диспут, который, начавшись вечером, завершился на рассвете. Уснуть под него не смог бы и мертвый. Диспут сопровождался песнями, танцами и барабанной дробью.
— Капитан, я с вами не прощаюсь! — воскликнула Анна Семеновна, сходя по трапу на берег. — Я вновь на земле. Девушки, это надо отметить! Айда ко мне домой! Кэп, не желаете?
Дрейк развел руки в стороны и сделал скорбное лицо:
— У меня семья, семеро по лавкам. Ждут тятю.
— Привет вашим оглоедам! Смотрите, наведаюсь! У меня есть ваш адресок!
— Милости просим, — устало произнес Дрейк.
В первый раз он был выжат круизом, как лимон. И впрямь так захочешь на пенсию. Тут он вспомнил, что просил Зиночку оставить два билета на спектакль ленинградцев. Спектакль! В круизе, да, вот это был спектакль! Неужели она всю жизнь так живет?!
Дрейк зашел в пароходство и поднялся к секретарше. Билеты были на третий ряд.
— Я уж думала, сорвется наш выход, — сказала жена. — Позвонила Зинаиде, говорит, задерживаетесь на сутки.
— Нагнали четырнадцать часов.
Лида сделала прическу, расфрантилась. Федор посоветовал ей убрать с шеи красный платок.
— Чересчур смело, Лида. Авангард.
— Авангард? А галстук твой?
— Да он у меня один. На все времена. Ну что, айда?
— Еще два часа.
— Коньячку в буфете пропустим, пирожных с кофейком. В честь праздника.
— Какого праздника? — через двадцать минут спросила Лида.
— Праздника?
— Ты сказал, в честь праздника.
— Я вернулся, разве не праздник?
В фойе театра висели портреты ленинградской труппы. Дрейк останавливался возле каждого, а увидев Катю, вздрогнул и быстро прошел мимо.
— А это кто? — придержала его Лида. — Вроде как в кино где-то видела? Не знаешь?
Федор молча стал разглядывать портрет. Сердце его билось с такой силой, что он слышал, как оно отражается от стен холла театра.
— Туманова, — прочитал он.
— Я и сама вижу, что Туманова, — Лида подозрительно, как показалось Федору, посмотрела на него. Значит, она Туманова, подумал он, не Дерейкина, не Славская.
— Кэп! — раздалось вдруг через все фойе. — Три тысячи чертей! Вы тоже тут?
— А где же мне еще быть? — неожиданно для самого себя гаркнул Дрейк.
Все рассмеялись.
— Ты чего это? — Лида с ужасом глядела на мужа и на сумасшедшую бабку в каком-то малиновом кимоно с черным широким поясом, которая горланила через все фойе, как на пляже.
— Общаюсь, — сказал Дрейк. Он даже рад был, что появление Анны Семеновны сняло некоторую напряженность между ним и Лидией. — Подойдем, — сказал он жене. — Это проректор института. Может, поможет чем, когда Маша поступать будет.
Подошли. Дрейк представил друг другу дам. На малиновой спине проректора извивался ужасный черный дракон.
— Тут можно курить, — сказала проректор, облизнув алые губы.
— Какой милый халатик! — похвалила Лида.
— Разновидность касури. Обычно она у них белая, а эта малиновая.
— Русский вариант, — сказал Дрейк. — Дракон — это фамильный герб?
— Скорее семейное, — улыбнулась Анна Семеновна. — Кэп, позвольте папироску?
Лиде не совсем понравилась эта некоторая вольность в обращении с ее мужем.
— Дома забыла кисет! — улыбнулась Анна Семеновна Лиде. — Самокрутки не пробовали? Напрасно. Будете у меня, непременно угощу! Попробуете, не оторветесь! Подымишь, и мозги скачут, как макаки! Да, капитан, вы подумали над моим предложением?
Лида впилась взглядом в мужа.
— Что предложите в мой журнал? Может, о борьбе за мир во всем мире? Это актуально.
— Причем всегда, — согласился капитан. — От борьбы за мир, как от всякой борьбы, человек звереет, так как в борьбе надо только побеждать. Я лучше о пиратах напишу.
— О пиратах так о пиратах. Это будет романтическая история? Хроника злодейств? Публицистика?
— Это будет белый стих, мадам. Никаких рифм. Лишь аритмия океана. Белый стих размером с океан. Одно я только думаю: поместится ли на моей кухне Пегас?
— У истинного поэта даже табурет под парусом.
Дрейку показалось, что Лиду вдруг скосило всю, как кливер. Хорошо, раздался звонок.
— Надеюсь, кэп, вы в галерке?
— Нет, мадам, партер, третий ряд.
— Как вы пали! Это мелкобуржуазно!
— Зато близко, — пробормотал Дрейк.
Он почувствовал, что устал. В этом фейерверке он совсем забыл, ради чего, собственно, пришел на спектакль. Катя, подумал он, Катя. Он произнес про себя несколько раз это полузабытое имя, и оно возродило в нем, как заклятие, былое. Как на призыв «Сезам, откройся!» открывалась дверь к несметным сокровищам. Вот только остались ли они там?
Федор не слышал, что говорят актеры, что-то суетятся, балагурят. Он видел Катю, и ему казалось, что она тоже увидела и узнала его. Несколько раз он ловил ее взгляд на себе. В антракте он не встал и остался в зале. Лида увидела знакомую и вышла вместе с нею в фойе.
— Видела твою, — сказала Лида.
У Федора захолонуло сердце.
— Кого? — выдохнул он.
— Сумасшедшую в малиновом кимоно. Из свиного рыльца сшила сарафан. Ей, небось, не сказал, что авангард? А как родной жене, так на ней и рейтузы — авангард! А дракон на спине — ничего!
— Рейтузы? Нет, рейтузы не авангард. Рейтузы — анахронизм.
Спектакль закончился под гром аплодисментов.
— Ну, как? — спросила Лида
— Душно, — ответил Федор, вытирая со лба пот.
— Я про спектакль спрашиваю.
— Спектакль как спектакль.
— Как тебе твоя Туманова?
— Моя?
— А то чья же? Что же, ты думаешь, я не знаю твоей первой жены? — Лида насмешливо смотрела на супруга. — Ты, Федя, как ребенок! Смешно даже, ей-богу!