мое будущее не было стерто.
Вместо этого я вдаюсь в научные объяснения. Когда я заканчиваю, он смотрит на меня так, будто влюбился. Оказывается, он никогда не слышал ни о парадоксе убитого дедушки, ни о принципе самосогласованности Новикова, и это меня удивляет. Наверное, я ожидала, что он окажется ботаником, ведь он азиат, и думать так, конечно, паршиво с моей стороны, ведь сама я просто не выношу, когда другие строят на мой счет подобные предположения – например, что я люблю рэп или на «ты» со спортом. Надо сказать, только одно из этих утверждений верно.
Помимо того что меня сегодня высылают из страны, я, если честно, не подхожу на роль девушки, в которую можно влюбиться. Во-первых, я не терплю ничего временного и бездоказательного, а романтическая любовь как раз и то и другое. Во-вторых, есть одна мысль, которую я держу в тайне: я не уверена, что способна любить. Даже временно. Когда я была с Робом, я ни разу не ощущала того, что описывают в песнях. Не чувствовала дрожь в коленках, не растворялась в любимом всецело. Не нуждалась в нем так, как нуждаются в воздухе. Он мне нравился, правда. Мне нравилось на него смотреть. Нравилось целовать его. Но я всегда знала, что смогу без него прожить.
– Красный Галстук, – говорю я.
– Даниэль, – настаивает он.
– Не надо в меня влюбляться, Даниэль.
Он чуть не давится своим кофе.
– А кто сказал, что я собираюсь?
– Тот маленький черный блокнотик, в котором ты что-то писал. И твое лицо. Твое открытое лицо сказало мне об этом.
Он снова краснеет – похоже, это его естественное состояние.
– А почему не надо-то? – спрашивает он.
– Потому что я в тебя не влюблюсь.
– Откуда ты знаешь?
– Я не верю в любовь.
– Это не религия, – говорит он. – Она существует вне зависимости от того, веришь ты в нее или нет.
– О, неужели? Ты можешь доказать, что она существует?
– Песни о любви. Поэзия. Институт брака.
– Да брось. Слова на бумаге. Ты можешь применить к любви научный метод? Можешь изучить ее путем наблюдения, измерить, поставить над ней опыт и повторить его? Нет. Можешь расчленить ее, и окрасить, и рассмотреть под микроскопом? Нет. Можешь вырастить ее в чашке Петри или установить нуклеотидную последовательность ее гена?
– Нет, – произносит он, подражая моему тону, и смеется.
Я тоже не могу удержаться от смеха. Порой я воспринимаю себя чуточку серьезнее, чем нужно. Он подхватывает ложкой кофейную пену и съедает ее.
– Ты говоришь, это просто слова на бумаге, но ты должна признать, что все эти люди что-то чувствуют.
Я киваю:
– Нечто временное и совершенно не поддающееся измерению. Людям просто хочется верить. Иначе им пришлось бы признать, что жизнь – это просто случайная последовательность хороших и плохих событий, которые происходят с тобой до самой смерти.
– И тебе нравится думать, что у жизни нет смысла?
– А какие у меня варианты? Такова жизнь.
Он съедает еще одну ложку пены и снова смеется.
– Так, значит, никакого рока, никакой судьбы, предназначения?
– Я же не настолько наивна, – отвечаю я, довольная собой больше, чем следовало бы.
Он ослабляет галстук и отклоняется назад на стуле, балансируя на двух ножках. Прядь волос выбивается из его хвостика, и он заправляет ее за ухо. Мой цинизм вовсе не отталкивает его – напротив, ему вполне комфортно. Он как будто даже повеселел.
– Едва ли я встречал кого-нибудь, кто столь же мило заблуждается, – произносит он так, словно считает меня диковинным предметом.
– И ты находишь это привлекательным? – спрашиваю я.
– Это любопытно, – отвечает он.
Я окидываю взглядом зал. Посетителей стало больше, а я и не заметила. Люди выстроились в очередь у барной стойки в ожидании своих заказов. Из колонок доносится песня Yellow Ledbetter группы Pearl Jam – еще одного моего любимого коллектива девяностых, играющего гранж-рок. Я ничего не могу с собой поделать. Я должна закрыть глаза, чтобы послушать, как Эдди Веддер неразборчиво поет припев.
Когда я снова их открываю, Даниэль непрерывно смотрит на меня. Он подается вперед, и его стул снова встает на четыре ножки.
– А что, если я скажу, что сумею влюбить тебя в себя научным методом?
– Это будет смешно, – только и отвечаю я.
Множественные мирыКвантовая история
ОДНИМ ИЗ ВОЗМОЖНЫХ РЕШЕНИЙ парадокса убитого дедушки является теория множественных миров, первоначально предложенная Хью Эвереттом. Согласно этой теории, есть альтернативные вселенные, в которых существуют различные версии нашего прошлого и будущего. В момент любого события на квантовом уровне нынешняя Вселенная распадается на множественные вселенные. Например, в этой Вселенной ты делаешь один выбор, но в бесконечном числе других поступаешь иначе. Эта теория выдвигает гипотезу о различных вселенных, в которых существуют все возможные исходы, и тем самым сводит на нет гипотезу о злобном дедушке.
Таким образом мы можем проживать множество жизней.
Где-то есть вселенная, в которой Сэмюэль Кингсли не перечеркнет жизнь своей дочери. В другой вселенной он тоже сделает это, но Наташе удастся все исправить. А в третьей вселенной у нее ничего не выйдет.
Наташа не знает, в какой из вселенных она сейчас живет.
ДаниэльМестный парень использует науку, чтобы влюбить в себя девушку
Я НЕ ШУТИЛ, говоря о научном подходе к любви. В «Нью-Йорк тайме» даже печатали статью на эту тему. Один исследователь посадил двух человек в лабораторию и попросил их задать друг другу определенный набор вопросов личного характера. Вдобавок к этому они должны были молча смотреть друг другу в глаза в течение четырех минут. Я совершенно уверен, что прямо сейчас не смогу уговорить Наташу повторить эксперимент с гляделками.
По правде говоря, прочитав ту статью, я отнесся к ней с недоверием. Нельзя же просто заставить людей влюбиться друг в друга, верно? Любовь намного сложнее. Недостаточно просто выбрать двух человек, попросить их задать друг другу вопросы, благодаря которым между ними внезапно расцветет любовь. Луна и звезды в этом тоже замешаны. Я уверен. И тем не менее.
Согласно статье, в результате эксперимента двое подопытных и впрямь влюбились друг в друга и поженились. Не знаю, удалось ли им сохранить этот брак. (В общем-то, и не хочу знать, и вот почему. Если они действительно жили долго и счастливо, тогда любовь менее загадочна, чем я полагаю, и ее правда можно вырастить в чашке Петри. А если они разошлись, тогда любовь действительно скоротечна, как утверждает Наташа.)
Я достаю телефон и ищу в интернете те самые личные вопросы. Всего их тридцать шесть. По большей части они довольно примитивны, но некоторые из них очень даже неплохие. Мне нравится вот эта фишка с гляделками.
Иногда науке можно довериться.
Наташа
ОН РАССКАЗЫВАЕТ МНЕ о каком-то исследовании, что-то про лабораторию, вопросы и любовь. Я отношусь к этому скептически, о чем и заявляю вслух. Хотя я немного заинтригована, все же в этом не признаюсь.
– Каковы пять основных слагаемых любви? – спрашивает он.
– Я не верю в любовь, помнишь? – Я беру ложку и мешаю кофе, несмотря на то что размешивать в моей чашке совершенно нечего.
– Так о чем же тогда поется в песнях о любви?
– Все просто, – говорю я. – Похоть.
– А как же брак?
– Ну, влечение угасает, но есть дети, которых надо растить, и счета, которые надо оплачивать. В какой-то момент остаются просто дружба и взаимовыгодное существование на благо общества и нового поколения.
Песня кончается как раз в тот момент, когда я ставлю точку. Несколько мгновений слышно только, как звякают стаканы и как бариста вспенивают молоко.
– Bay, – произносит он, размышляя над моими словами.
– Ты часто это говоришь, – замечаю я.
– Я совсем с тобой не согласен. – Он поправляет свой хвостик, не позволяя волосам упасть на лицо.
Очевидный факт: мне хочется увидеть, как волосы падают ему на лицо. Чем больше я общаюсь с ним, тем больше он мне нравится. Его искренность очаровательна, хотя обычно меня бесит это качество. Возможно, сексуальный хвостик сбивает меня с толку. Это же всего-навсего волосы, убеждаю я себя. Их функция – защищать голову от холода и ультрафиолетового излучения. В них нет ничего сексуального.
– И что же мы обсуждаем? – спрашивает он.
Я произношу «Науку» в тот же самый момент, когда он говорит «Любовь!», и мы оба смеемся.
– Так каковы слагаемые? – напоминает он мне свой вопрос.
– Взаимная выгода и совместимость в социально-экономическом плане.
– У тебя вообще есть душа?
– Нет никакой души, – утверждаю я.
Он смеется так, словно я шучу, а потом, осознав, что я говорю серьезно, произносит:
– Ну что ж, мои слагаемые – дружба, близость, духовная совместимость, физическое притяжение и икс-фактор[12].
– Что еще за икс-фактор?
– Не волнуйся. Это у нас уже есть.
– Рада слышать, – смеюсь я. – И все равно я не собираюсь в тебя влюбляться.
– Дай мне сегодняшний день. – Теперь он сама серьезность.
– Это не челлендж, Даниэль.
Он просто смотрит на меня своими прозрачными карими глазами и ждет ответа.
– Могу дать тебе час, – соглашаюсь я.
Он хмурится:
– Всего час? А что произойдет потом? Ты превратишься в тыкву?
– Потом у меня встреча, а после нее мне нужно вернуться домой.
– Что за встреча? – спрашивает он.
Вместо ответа я осматриваю кафе. Бариста объявляет номера готовых заказов. Одни люди смеются. Другие спотыкаются. Я снова помешиваю кофе, хоть это и не нужно.
– Я тебе не скажу.
– Ладно, – говорит он невозмутимо.
Он уже решил, что хочет меня завоевать. Наверное, он очень упертый и терпеливый. Я уже почти восхищаюсь этими его качествами. Но он не знает, что завтра я стану гражданином другой страны. Завтра меня здесь уже не будет.