Чешские и словацкие новеллисты далеки от парадной лакировки действительности. Характерен в этом отношении рассказ известного чешского писателя Яна Козака «Славная годовщина». Козак обращается к теме, до сих пор остающейся в Чехословакии и особенно в Словакии одной из самых трудных. Речь идет о судьбе цыган. Торжественно отмечается годовщина Победы в процветающем сельскохозяйственном кооперативе. Но рядом находится нищая цыганская слобода, где за то же время почти ничего не изменилось. Цыган Дуда решает построить дом в словацкой деревне. Лишь благодаря вмешательству руководящего партийного работника крестьяне смиряются с тем, что Дуда поселится среди них. Их позицию поддерживает даже председатель сельскохозяйственного кооператива Буц. Ему вовсе не хочется, чтобы цыгане жили бок о бок с другими членами кооператива. Кто-то поджигает дом Дуды, его семье приходится спасаться бегством. Это дело рук Жиго, сторонника старых цыганских обычаев. Так нелегко веяниям нового выдерживать единоборство со старым, закосневшим.
Писатели борются с мещанским, частнособственническим отношением к жизни. Яд собственничества меняет натуру человека, разрушает, уродует дружеские и семейные связи («Друг Максим» Богумила Ногейла, «Знатоки» Франтишека Чечетки). Корни этого общественного зла уходят в прошлое, и писатели, исследуя проблему, не ограничиваются настоящим. Стремление видеть жизнь во временном потоке, в единстве давнего и нынешнего особенно характерно для словацкого рассказа наших дней, не утратившего живой связи с традициями реалистической деревенской прозы XIX — начала XX века. Образы старых людей, которые всю жизнь несли в себе неистощимый запас душевной щедрости, нежелание мириться с собственническим укладом, веру в высокое человеческое назначение, пусть это порой и оборачивалось в характерах героев «чудинкой», мы находим у многих словацких новеллистов. Таковы в нашем сборнике герои рассказов Андрея Худобы «Глиняная скрипка» и Паулы Саболовой «Бараньи головы». Трудолюбие и бескорыстие людей старшего поколения противопоставляется эгоизму и практицизму молодых («Мать Гелены» Милана Зеленки). Но писатели сознают, что возраст в данном вопросе не служит критерием. Как бы подчеркивая это, Иван Габай в новелле «Только это танго…» делает бабушку и внука союзниками в неприятии мещанской бездуховности и довольства. Интересен рассказ Петера Шевчовича «Поминки по Эвочке». Глазами старой приходящей уборщицы увидены социальные перемены, проникающие в быт людей. Героине этого рассказа тоже наиболее близка молодежь, наделенная душевной щедростью и широтой, искренне благодарная за любую помощь.
Коллективный портрет современного молодого человека, который создают чешские и словацкие новеллисты, лишен однозначности. Мы увидим, например, подростка, совершающего маленький подвиг, что не мешает окружающим принимать его за пьяного хулигана («Дождливый день» Милана Цайса). Герою рассказа молодого словацкого писателя Андрея Ферко помогает найти место в жизни спортивный коллектив («Гибкий путь»). Метафора, заключенная в названии рассказа Иржи Медека «Дорога», получает многогранное и контрастное осмысление: по новой широкой дороге идет цыган, помогавший ее строить, и для него это приобщение к новой жизни, а для кого-то это дорога домой или последняя нить надежды на возвращение «блудного сына». Тема «отцов и детей» раскрывается то лирически («Видение в омуте» Яна Дворжака), то аналитически («Нити» Иржи Навратила). Писатели стремятся показать, сколь сложно сплетаются нити человеческих взаимоотношений, как трудно человеку дается счастье.
Во многих рассказах герой проходит испытание в любви. Герой рассказа Я. Коларовой «Одни неприятности» настолько бездуховен, что даже не подозревает о возможности высокого чувства. И этот «практик в любви» и «ловец счастья» в своих попытках сменить «хорошее» на «лучшее» сам становится жертвой комической охоты за обладательницами, с его точки зрения, более высоких женских достоинств. Этому рассказу можно было бы противопоставить «Дикие розы» Карела Гоубы, не побоявшегося показаться сентиментальным, повествуя о высокой любви пожилых людей, рука об руку прошедших всю жизнь. «Сказанием о счастье» назвал свой рассказ Эдуард Петишка. Герой его убежден, что счастье — то, чего мы ждем. Но в душу его закрадывается сомнение: не упустил ли он счастье, пассивно ожидая его. Мыслью о том, что человек должен активно бороться за свое право быть счастливым, не поддаваться чувствам, унижающим любовь, его человеческое достоинство, искать «лучший из вариантов» в жизни, проникнуты рассказы Веры Швенковой, Душана Митаны, Петера Яроша, Яны Моравцовой.
Мещанской бездуховности писатели противопоставляют чистую и наивную детскую психологию (Ольга Фельдекова «Небо, которое красивее взаправдашнего»). Ради материнской любви сознательно и добровольно берет на себя тяжкий крест заботы о муже-пьянице, отце ее детей, героиня рассказа М. Черетковой-Галловой «Приговор». Но часто случается и так, что самоотверженная родительская любовь способствует развитию даже в маленьком ребенке будущего тирана и эгоиста (Ян Боденек «В парке перед полуднем»). А в рассказе «Мальчик с ключом на шее» Йозеф Мокош касается другой не менее важной проблемы — говорит о «заброшенности» ребенка в семье с чрезвычайно занятыми работой родителями.
Для современного чешского и словацкого рассказа характерно большое жанровое и стилистическое многообразие. Мы встретимся здесь с новеллистикой исторической (рассказ Блажея Балака «Белый камень»), фантастической («Теория Эды о рыбах» Любомира Махачека), юмористической («Необычайная история Йозефа Сатрана» Ф. Ставиноги, «В футболке „Локомотива“» Петера Белана). Есть рассказчики, пользующиеся традиционной манерой объективного авторского повествования или формой повествования от лица героя. Есть авторы, активно вносящие в прозу лирическую, поэтическую струю, порой связанную с использованием фольклорных мотивов (Иржи Медек «Дорога», Ян Бенё «Парни поют», Станислав Ракус «Песнь о родниковой воде»). Иногда писатели стремятся раскрыть богатство жизни, передавая ее через восприятие разных людей, выявляя самые разнообразные нюансы настроений (Петер Андрушка «Встречай зеленое утро»). Появляются рассказы, где реальность граничит с гротескной фантастикой («Только вчера…» Я. Ленчо), рассказы-притчи («Садовник» Любоша Юрика).
Современный чешский и словацкий рассказ прочно связан с национальной традицией. Так, воздействие прозы Карела Чапека можно ощутить в философичности и глубоком психологизме рассказов Эдуарда Петишки и Карела Гоубы, а Станислав Ракус явно использует опыт словацкой лиризованной прозы рубежа 30—40-х годов. Но примечательно, что чешские новеллисты нередко строят рассказы на словацком материале (Я. Козак, Я. Сухл), а словацкие писатели опираются на опыт чешской прозы (например, рассказ Б. Белака «Белый камень» заставляет нас вспомнить «Шахтерскую балладу» Марии Майеровой, а конструктивному мастерству учатся у Чапека не только Яна Моравцова и Франтишек Чечетка, пишущие по-чешски, но и словак Ян Ленчо). Идя в русле современных исканий всей прозы социалистических стран, чешские и словацкие новеллисты стремятся сочетать социально-психологическую конкретность с обобщенностью содержания и многообразием художественных форм, в том числе «условных» (миф, притча, гротеск).
Рассказ молодого брненского писателя Людвика Штепана носит название «Соло для оркестра». Таким же многоголосым соло для многих инструментов представляется мне и современная чехословацкая новеллистика, обнаруживающая «болевые точки» общества и вместе с тем прославляющая жизнь и человека в их неисчерпаемых возможностях.
Олег Малевич
Петер АндрушкаВСТРЕЧАЙ ЗЕЛЕНОЕ УТРО
По деревне несся вихрь, задевая телеги, перескакивая с крыши на крышу. Старушка подложила дров в плиту, притворила окно и, накинув на сухонькие плечи черный шерстяной платок, вышла из дому.
Грустный вид у деревенских погостов весной. Прибавляется новых могил, а деревня пустеет. Напоследок вытянешься ты на ложе, и никто больше не увидит тебя, как стоишь ты перед корчмарем и заливаешь жар души глотками горьковатого пива. Ты всего лишь холмик где-то там за деревней. И старушке известно, что костел на нижнем конце кладбища — слабая утеха перед последней дорогой. К тому же священник берет безбожные деньги за каждые похороны.
Ветер, захватив шерстяной платок, подтолкнул старушку и потерся о стройную башню костела. Топай, старая, и не богохульствуй даже в мыслях своих. У ворот кладбища под ее ногами запел песок, она замедлила шаги, открыла ворота, осенила себя крестом. Высокий терновник, колодец, мрамор. Недобрая весна забрала тебя, старик, а теперь и за мной пришла. Весна, зеленая пажить, свежие пучки листьев. Прошлый год Эмиль нарубил мне дров, хватило чуть ли не на всю зиму. Все больше дуб да акация…
Когда мы впервые встретили Нору, деревенька эта существовала для нас лишь как маленькая точка на карте, точка с чудны́м и ничего не говорящим нам именем. У Норы был белый свитерок и распущенные по плечам волосы. Эмиль знал ее раньше. Встречал в кино, на рынке, в школе. И ему даже в голову не приходило, что она может стать для него интересной. Эмиль тугодум. Он рубил старушке дрова на всю зиму и думал о Норе. Она ему нравилась. Школа, рынок, кинотеатр. Потом возник этот длинный с зализанной прической, а с ним начались и прогулки. Прогулки по длинной белой дороге, усыпанной кленовыми листьями. Этот малый все равно что старый ломаный грош. Того и гляди, рассыплется. И как это ее угораздило попасться ему на удочку, Эмиль никак не мог взять в толк.
Попалась или не попалась — никуда от этого не денешься. Эмилю надо было решаться. Может, он сдрейфил, может, она казалась ему слишком красивой. Мы сели в старую «татровку» и двинулись кружным путем, окутанные клубами дыма. Это будет великий триумфальный путь, сразу же заявил летописец нашей экспедиции Но́нчи. Настанет час — и нам воздвигнут шикарнейшую триумфальную арку, потому что наша победа — это Нора, дорогой. Эмиль придуривался, но мы его прощали. Нора — господи, как же ее на самом деле звали? — нам нравилась, и приятно было сознавать, что она будет вместе с нами. А этот ее обсосанный — он отпадет мертвым трупом, затеряется, как вышедший из употребления старый грош, откатится в сторонку, и Нора будет наша.