, звенели деньги.
Монастыри, как и капитализм в России, доживали последние дни. Приближалась очистительная гроза — социалистическая революция. Сильный вихрь Великого Октября сдунул братию с насиженного места. Солотчинский монастырь опустел. Кончилась эра порабощения чужого труда, бесчеловечной эксплуатации и угнетения народа. Но монастырь — прекрасное архитектурное сооружение — остался и напоминает потомкам о таланте русских людей.
Первое, что останавливает взгляд, это высокие и мощные, как скалы, нависающие монастырские стены с башнями, бойницами и настенным ходом, изящная надвратная церковь, роскошная трапезная и пятиглавый собор.
В конце XVII века русская культура и искусство становились все более мирскими, а это расшатывало авторитет церкви. Потому-то стали усложняться архитектурные формы церковных сооружений, создававшие впечатление пышности и праздничности: надо было подчеркнуть могущество пока еще всесильной церкви. По заказу «святых отцов» зодчие возводили величественные и просторные постройки. Многокрасочные фасады удачно сочетались с многоцветными внутренними росписями, выполненными иконописцами из народа.
Здания связаны с природой раскидными лестницами, переходами, «галдареями».
За удивительно короткий срок — в течение одного года (1689 г.) было построено монументальное здание трапезной с церковью во имя Святого Духа, примыкающие к ней палаты и помещения хозяйственного назначения.
Трапезная, превосходящая по масштабу прочие монастырские сооружения, занимает главенствующее положение и привлекает к себе внимание. Широкие окна южного фасада, куда подходит дорога из Рязани, окаймлены крупными наличниками, видными со значительного расстояния. Красивые детали наличников из белого камня подчеркнуты квадратными разноцветными изразцами с изображением херувимов и придают зданию исключительную нарядность. Все пять окон просторного бесстолпного зала трапезной, обрамленные изразцовыми вставками в простенках, образуют единую целостную художественную композицию. Украшения здания трапезной оттеняют красоту каждой отдельной его части. Привлекает внимание тонкая, почти кружевная резьба каменных деталей сооружения.
Надвратный храм монастыря также построен с учетом обозрения его со всех сторон. С восточной стороны вертикальный объем храма и однопролетные ворота составляют единое целое. Ворота мощным выступом выдвинуты вперед, как бы готовые к торжественной встрече гостей. Между тем с помощью пучков колонн на углах, висячей гирьки в арке въезда и окон алтаря, лишенных наличников, они в то же время органично увязаны с крепостными стенами.
Западный фасад надвратного храма, обращенный внутрь монастырского двора, вместо однопролетных ворот имеет трехпролетную арочную часть, в которой боковые арочные проходы ведут к расположенным по сторонам ворот помещениям (караульням). Эта часть здания характерна спокойным соотношением частей и изяществом декоративных деталей. Алтарь надвратной церкви имеет выступ, создающий эффектную ступенчатость храма. Основной восьмерик храма с пышными наличниками окон особенно декоративен. Окна украшены многоцветными рельефными фигурами апостолов, которые, как и изразцы с херувимами, делал «дворцовых ценинных дел мастер» Степан Иванов Полубес.
Надвратное сооружение и трапезная, оригинальные по замыслу и совершенные по выполнению, являются замечательными памятниками архитектуры.
До 1691 года в центре монастыря стоял древний собор. Он был заменен пятиглавым, ныне существующим. Выстроенный неизвестным зодчим в духе русской архитектуры середины XVII века, этот храм гармонично вписывается в ансамбль монастыря. Вероятно, этим же зодчим были построены направо от собора интересные по выполнению кельи и дом настоятеля.
Впечатляющая архитектура зданий Солотчинского монастыря проста на взгляд и сложна для изучения. Тайны мастерства замечательных зодчих еще не раскрыты.
Вместе с зодчими работали и резчики, позолотчики, плотники, а внутри помещения расписывались иконописцами.
С давних времен в Солотчинском монастыре готовились свои иконописцы, но сведения о художественной мастерской монастыря относятся к XVII веку.
Рязанские иконописцы издавна славились своим искусством, но их имена, за редким исключением, остались неизвестными. Следуя узаконениям церкви, мастера не делали своих подписей на иконах, это считалось греховным, кощунственным. Иконы, вышедшие из неведомых рук, расходились по всей стране и даже за ее пределами, так что и сейчас в разных уголках земли можно встретить русские иконы.
В середине XIX века в Солотче выдвигаются иконописцы Люхины, о которых с большим уважением писал в своей автобиографии академик И. П. Пожалостин. В иконописной мастерской, где они обучались, в то время уже были мастера с иконописными и живописными приемами. И если Матвей Климович Люхин был иконописец, то его внук Матвей Иванович — живописец. Постепенно, к концу XIX века, образуются целые «гнезда» потомственных иконописцев — Люхины, Жуковы, Поповы, Коровины, все жители Солотчи.
В иконописной мастерской Солотчинского монастыря получил первоначальное образование художник Николай Васильевич Шумов. Родился он в Солотче в 1827 году в крестьянской семье. Определенный в иконописную мастерскую, он скоро обнаружил большие способности в рисовании и живописи, чем вызвал уважение обучавших его мастеров. При их содействии увлеченный искусством ученик побывал в Москве в наиболее известной мастерской художника Мягкова, а затем в 1850 году выдержал экзамен в Императорскую академию художеств. Пособий в академии тогда не было, и Шумов часто жил на хлебе и воде. Учился он у профессора А. Т. Маркова и достиг значительных успехов в живописи, и Марков ходатайствовал о присуждении ему золотой медали за портрет старухи, написанный с большой психологической выразительностью.
В 1853 году Шумов получил звание свободного художника, а через четыре года он переселился жить в Рязань. Здесь Шумов приобрел усадьбу напротив духовной семинарии (теперь улица Каляева) и открыл иконописную мастерскую. У Шумова стали учиться многие солотчане, которые через шесть-семь лет обучения получали звание мастера. У него обучалось до 70 живописцев, резчиков, позолотчиков, маляров и столяров. Шумовская мастерская приобрела огромную популярность и значительно пошатнула авторитет иконописной мастерской Солотчннского монастыря. Она стала снабжать иконами, по словам его биографа, «едва ли не весь мир православный, включительно до града Иерусалима и святой горы Афонской».
Уменье Шумова наладить работу, такт в обращении с людьми привели к тому, что заказам «отбоя не было». Но трудолюбивый, аккуратный, добрый ко всем и доверчивый до наивности Николай Васильевич не нажил капитала, хотя мог бы его иметь. Его постоянно обманывали и обсчитывали заказчики. Он умер в 1905 году, почти не оставив средств своей большой семье.
Похоронен Н. В. Шумов в Рязани, на Лазаревском кладбище.
Николай Васильевич Шумов — один из немногих талантливых мастеров, жизнь которого связана с монастырем и довольно хорошо известна. А безвестные зодчие, художники, резчики, позолотчики, плотники — все эти Харитошки, Маркелки, Оськи и Федьки — как не помянуть их добрым словом! Это они, люди из народа, умножали красоту нашей земли, творя «как мера и красота скажет».
Мы не можем забыть, что монастырь эксплуатировал крестьян из десятилетия в десятилетие, из века в век.
Но мы не можем также не гордиться талантом и умением наших славных предков, оставивших нам в наследство это архитектурное сооружение, выполненное с высоким совершенством.
В родной стихии
монографии О. А. Живовой «Абрам Ефимович Архипов», изданной в 1959 году, мое внимание привлекли следующие строки: «С верным ощущением яркости света и солнца написан… «Дворик», один из характерных пейзажей, в котором изображен двор и дом в деревне Солотча Рязанской губернии, где летом жил Архипов во второй половине 20-х годов».
Прославленный живописец, уроженец нашего края, жил в Солотче? Что еще, кроме этих скупых строк, можно узнать о жизни и работе Архипова в Солотче? В библиотеках и архиве Рязани я не нашел об этом ровно ничего и решил поехать в Москву к О. А. Живовой.
Олимпиада Алексеевна не знала, что, кроме «Дворика», написал Архипов в Солотче, и посоветовала найти проживающую в Рязанской области племянницу Абрама Ефимовича, Клавдию Васильевну Брякову.
Я вернулся в Рязань и вскоре отправился в село Екшур Клепиковского района, где и встретился с Клавдией Васильевной, пенсионеркой, в прошлом учительницей немецкого языка. В ее гостеприимном доме я почти весь день слушал рассказы об Архипове. Клавдия Васильевна около года жила у него на квартире в Москве, а с ее отцом, Василием Федоровичем Пыриковым, Абрам Ефимович был особенно дружен…
На другой день вместе с Клавдией Васильевной я побывал на родине Архипова — в селе Егорове, где встречался с жителями села, знавшими художника.
Мне стало известно, что Архипов бывал в Солотче вместе со своим учеником художником Михаилом Герасимовичем Кирсановым, тоже рязанцем. Вскоре от сына Кирсанова, Владимира Михайловича, и сестры художника, Прасковьи Герасимовны, я получил интересующие меня сведения.
В Рязани и ближайших от города селениях — Солотче, Заборье, Требухине и Шахманове — я разыскал женщин, с которых писал портреты А. Е. Архипов: Прасковью Степановну Максимову (девичья фамилия Плаксина), Прасковью Петровну Егорову, Татьяну Матвеевну Шурыгину (Семеткину), Елену Кузьминичну Кокореву (Ермолову) и других. Из рассказов простых людей возник образ доброго, щедрой души художника, умевшего самозабвенно работать. Эти сведения и легли в основу рассказа о художнике-рязанце.