Ганс Христиан АндерсенСОЛОВЕЙ
Соловей
В Китае, как ты знаешь, и сам император и все окружающие его — китайцы. Дело было давно, но потому-то и стоит о нем послушать, пока оно не забудется совсем.
В целом мире не нашлось бы дворца лучше императорского: он весь был из тончайшего драгоценного фарфора, но такого хрупкого, что страшно было до него и дотронуться. В саду росли чудеснейшие цветы; к самым лучшим из них были привязаны серебряные колокольчики; звон их должен был обращать на цветы внимание каждого прохожего. Вот как тонко все было придумано в императорском саду!
Он тянулся так далеко, так далеко, что и сам садовник не знал, где он кончается. Если ты шел дальше, ты попадал в прекрасный лес с высокими деревьями и глубокими озерами. Лес доходил до самого синего моря. Корабли проплывали под нависшими над водой ветвями.
В ветвях этих жил соловей, который пел так чудесно, что его заслушивался, забывая о своем неводе, даже бедный, удрученный заботами рыбак. «Господи, как хорошо!» вырывалось у рыбака, но потом бедняк опять принимался за свое дело и забывал соловья, на следующую же ночь снова заслушивался его и снова повторял: «Господи, как хорошо!»
Со всех концов света стекались в столицу императора путешественники. Все они дивились на дворец и на сад, но, услышав соловья, все говорили: «Вот это лучше всего!»
Возвращаясь домой, путешественники рассказывали обо всем виденном; учёные описывали столицу, дворец и сад императора, но не забывали упомянуть и о соловье и даже ставили его выше всего; а те, кто умел сочинять, слагали чудеснейшие стихи в честь соловья, жившего в лесу, у синего моря.
Книги расходились по всему свету, и некоторые из них дошли и до самого императора. Он восседал на своем золотом кресле, читал, читал и поминутно кивал годовою: ему очень приятно было читать похвалы своей столице, дворцу и саду. «Но соловей лучше всего!» стояло в книге.
— Что такое? — сказал император. — Соловей? А я ведь и не знаю его! Как? В моем государстве, и даже в моем собственном саду, живет такая птица, а я о ней и не слыхал! Пришлось узнать о ней из книги!
И он позвал к себе первого из своих приближенных, который был так важен, что если кто-нибудь из людей, ниже его стоящих, осмеливался заговорить с ним или спросить его о чем-нибудь, отвечал только: «Пф!», а это ведь ровно ничего не означает.
— Оказывается, у нас здесь есть замечательная птица, которая называется соловей. Ее считают первою достопримечательностью моего государства, — сказал император. — Почему же мне ни разу не доложили о ней?
— Я даже и не слыхал о ней! — отвечал первый приближенный. — Она никогда не была представлена ко двору!.
— Я желаю, чтобы она была здесь и пела передо мною сегодня же вечером! — сказал император. — Весь свет знает, что у меня есть, а сам я не знаю!
— И не слыхивал о такой птице! — повторил первый приближенный. — Но я буду искать и найду ее.
Легко сказать! А где ее найдешь?
Первый приближенный императора бегал вверх и вниз по лестницам, по залам и коридорам, но никто из встречных, к кому он ни обращался с расспросами, ничего не слыхал о соловье.
Первый приближенный вернулся к императору и доложил, что соловья, верно, выдумали книжные сочинители.
— Ваше величество не должны верить всему, что пишут в книгах: все это одни выдумки, так сказать, черная магия!
— Но ведь эта книга прислана мне самим могущественнейшим повелителем Японии, и в ней не может быть неправды! Я хочу слышать соловья! Он должен быть здесь сегодня же вечером! Я объявляю ему мое высочайшее благоволение! Если же его не будет здесь в назначенное время, я прикажу после ужина надавать всем придворным палочных ударов по животу!
— Тзинг-пе, — сказал первый приближенный и опять забегал вверх и вниз по лестницам, по коридорам и залам; с ним бегала и добрая половина придворных — никому не хотелось отведать палок.
У всех на языке был один вопрос: что это за соловей, которого знал весь свет, но ни одна душа при дворе?
Наконец на кухне нашли одну бедненькую девочку, которая сказала:
— Господи, как не знать соловья! Вот уж поет-то! Мне позволили относить по вечерам моей бедной больной матери остатки от обеда. Живет мать у самого моря. И вот, когда я иду назад и сажусь отдохнуть в лесу, я каждый раз слышу пение соловья. Глаза мои наполняются слезами, а на душе так радостно, словно мать целует меня!..
— Кухарочка! — сказал первый приближенный императора. — Я определю тебя на штатную должность при кухне и выхлопочу тебе позволение посмотреть, как кушает император, если ты сведешь нас к соловью. Он приглашен сегодня вечером ко двору.
И вот все отправились в лес, где обыкновенно пел соловей. Отправилась туда чуть не половина всех придворных. Шли, шли; вдруг замычала корова.
— О! — сказали молодые придворные. — Вот он! Какая, однако, сила! И это у такого маленького созданьица! Но мы положительно слышали его раньше!
— Это мычит корова, — сказала девочка. — Нам еще далеко до места.
В пруду заквакали лягушки.
— Чудесно! — сказал придворный бонза. — Теперь я слышу! Точь-в-точь наши колокольчики в молельне.
— Нет, это лягушки! — сказала опять девочка. — Но теперь, я думаю, скоро услышим и его.
И вот запел соловей.
— Вот это соловей! — сказала девочка. — Слушайте, слушайте! А вот и он сам! — и она указала пальцем на маленькую серенькую птичку, сидевшую в ветвях.
— Неужели? — сказал первый приближенный императора. — Никак не воображал себе его таким! Самая простая наружность! Верно, он потерял все свои краски при виде стольких знатных особ.
— Соловушка! — громко закричала девочка. — Наш милостивый император желает послушать тебя!
— Очень рад! — ответил соловей и запел так, что просто чудо.
— Словно стеклянные колокольчики звенят! — сказал первый приближенный. — Глядите, как работает это маленькое горлышко! Удивительно, что мы ни разу не слыхали его раньше! Он будет иметь большой успех при дворе.
— Спеть ли мне императору еще? — спросил соловей: он думал, что тут был и сам император.
— Несравненный соловушка! — сказал первый приближенный императора. — На меня возложено приятное поручение пригласить вас на имеющий быть сегодня вечером придворный праздник. Не сомневаюсь, что вы очаруете его величество своим дивным пением.
— Пение мое гораздо лучше слушать в зеленом лесу, — сказал соловей. — Но я охотно отправлюсь с вами, если так угодно императору.
При дворе шли приготовления к празднику. В фарфоровых стенах и в стеклянном полу сияли отражения сотен тысяч золотых фонариков; в коридорах рядами были расставлены чудеснейшие цветы с колокольчиками, которые от всей этой беготни, стукотни и сквозняка звенели так, что не слышно было человеческого голоса.
Посреди огромного зала, где сидел император, возвышался золотой шест для соловья. Все придворные были в полном сборе; позволили стоять в дверях и кухарочке — теперь ведь она получила звание лейб-поварихи.[1] Все были разодеты в пух и прах и глаз не сводили с маленькой серенькой птички, которой император милостиво кивнул головой.
И соловей запел так дивно, что у императора выступили на глазах слезы и покатились по щекам. Тогда соловей залился еще громче, еще слаще; пение его так и хватало за сердце. Император был очень доволен и сказал, что жалует соловью свою золотую туфлю на шею. Но соловей поблагодарил и отказался, говоря, что довольно награжден и без того:
— Я видел на глазах императора слезы — какой еще награды желать мне! Я награжден с избытком!
И опять зазвучал его чудный, сладкий голос.
— Вот самое очаровательное кокетство! — сказали придворные дамы и стали набирать в рот воды, чтобы она булькала у них в горле, когда они будут с кем-нибудь разговаривать. Этим они думали походить на соловья.
Даже лакеи и горничные объявили, что очень довольны, а это ведь много значит: известно, что труднее всего угодить этим особам.
Да, соловей имел положительный успех. Его оставили при дворе, отвели ему особую клетку, разрешили гулять на свободе два раза в день и раз ночью и приставили к нему двенадцать лакеев; каждый держал его за привязанную к его ножке шелковую ленточку. Невелико было удовольствие от такой прогулки!
Весь город заговорил об удивительной птице, и, если встречались на улице двое знакомых, один сейчас же говорил: «соло», а другой подхватывал: «вей!», после чего оба вздыхали, сразу поняв друг друга.
Одиннадцать сыновей мелочных лавочников получили имена в честь соловья, но ни у одного из них не было и признака голоса.
Раз императору доставили большой пакет с надписью: «Соловей».
— Ну, вот еще новая книга о нашей знаменитой птице! — сказал император.
Но то была не книга, а затейливая штучка: в ящичке лежал искусственный соловей, похожий на настоящего, но весь осыпанный бриллиантами, рубинами и сапфирами. Стоило завести птицу — и она начинала петь одну из мелодий настоящего соловья и поводить хвостиком, который отливал золотом и серебром. На шейке у птицы была ленточка с надписью: «Соловей императора японского жалок в сравнении с соловьем императора китайского».
— Какая прелесть! — сказали все, и явившегося с птицей посланца императора японского сейчас же утвердили в звании «чрезвычайного императорского поставщика соловьев».
— Теперь пусть-ка споют вместе, вот будет дуэт!
Но дело не пошло на лад: настоящий соловей пел по-своему, а искусственный — как заведенная шарманка.
Тогда искусственного соловья заставили петь одного. Он имел такой же успех, как настоящий, но был куда красивее, весь так и сверкал, как браслеты и брошки.
Тридцать три раза пропел он одно и то же и не устал. Окружающие охотно послушали бы его еще раз, да император нашел, что надо заставить спеть и настоящего соловья. Но куда ж он девался?