Владимир Галактионович КороленкоСон Макара(сборник)
В. И. ЭтовЧеловек рожден для счастья
«Это большой талант, это тургеневский талант» — так отозвался Н. Г. Чернышевский о Короленко в 1899 году, о творчестве еще совсем молодого писателя.
Молодого… Но уже были написаны и «Чудная», и «Соколинец», и «Слепой музыкант»… Повести и рассказы, в которых в полной мере обозначились особенности дарования Владимира Галактионовича Короленко — новой надежды русской литературы, — произведения, которые со временем стали хрестоматийными, неизменными и желанными спутниками наших детских лет.
На школьной скамье совсем еще юные читатели зачитываются его повестью «В дурном обществе», и трогательная дружба Васи с «детьми подземелья», с странным и таинственным их покровителем паном Тыбурцием надолго западает в сердце. Но потом, позднее, рассказы и повести Короленко как-то незаметно отходят на второй план, уступая место созданиям его старших современников — Л. Толстого и Ф. Достоевского или же младшего — Чехова. С этими тремя великанами мировой классики мы уже не расстаемся всю жизнь, читаем и перечитываем не только по требованию школьной программы, но и по велению души. А Короленко остается как воспоминание о художнике светлом и возвышенном, научившем нас чему-то очень важному, без чего неполна бывает и вся последующая жизнь… Короленко не писал специально для детей. Но дети — герои многих его произведений. Да и «взрослые» герои Короленко тоже «как дети», в чем-то им сродни. Детскость, непосредственность в восприятии мира, открытость постоянно привлекают внимание писателя. Короленко любит рисовать детскую психологию. У него нет детей с больной, изломанной психикой, с чрезмерной экзальтацией. Его юные герои — в том еще невинном, почти младенческом возрасте, когда подлинные страдания и печали скрыты от сознания, не воспринимаются в их истинном трагизме. Но безмятежность — лишь изначальная точка отсчета. Герои взрослеют на наших глазах, приобщаясь к реальным жизненным проблемам. И накопление этого «взрослого» опыта нередко составляет содержание рассказов и повестей Короленко, определяя драматизм и развитие сюжета его произведений. Небольшой очерк «Парадокс», который будто и написан лишь для того, чтобы образно, зримо выразить мысль писателя о назначении человека. Очерк напоминает мудрый урок, который сама жизнь преподнесла рассказчику. «Для чего создан человек, об этом мы с братом получили некоторое понятие довольно рано. Мне, если не ошибаюсь, было лет десять, брату около восьми» — так начинается очерк, четко обозначая тему. Десять лет — возраст немалый. Многое может вместиться в первое десятилетие человеческой жизни. Но в этом «солидном» детском возрасте маленькие герои Короленко еще пребывают в состоянии счастливого неведения. Они живут в мире мечты, прекрасной, все преобразующей фантазии, что возможно лишь в раннем детстве. Горе и несправедливость еще не коснулись сердца. Реальность уступает пред миром видений и ожиданий, которыми судьба щедро дарит ребенка. Весь мир полон очарования, а старый, заброшенный дом, какая-нибудь никому не нужная рухлядь таят в себе волнующие тайны — и все ведь серьезно, как в настоящей жизни. Маленькие герои «Парадокса» часами сидят на заборе и «удят рыбу» в старой бадье, «под колыхавшимся и шептавшим зеленым шатром, в соседстве с чудесной каретой, среди зеленоватых теней, в атмосфере полусна и полусказки». «Таковы были обстоятельства, предшествовавшие той минуте», когда их юному вниманию «предложен был афоризм о назначении жизни и о том, для чего, в сущности, создан человек…».
Разителен контраст между описанием этого блаженного детского неведения и последующим драматическим рассказом о жалком уродце, о «феномене» и его загадочном афоризме. И как напутствие на всю последующую жизнь звучат слова «феномена»: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Но это тоже лишь мечта, хотя и большая и подлинно человеческая. Как напоминание о трудности ее осуществления, о драматизме человеческого существования и судьба самого «феномена» и его горькие слова: «Феномен тоже человек, и он менее всего создан для полета». При удивительной простоте формы — просто очерк, просто описание однажды случившегося — перед нами одно из глубочайших созданий русской классики, редкое по художественной законченности и богатству мысли. Небольшой шедевр большого русского писателя.
Детство для Короленко не только безмятежная идиллия, но и высокая норма жизни и гуманности — она дарует человеку те дорогие впечатления, которые он бережно хранит всю жизнь. Героям рассказов Короленко хорошо ведомо то нормальное детство, которое так привлекает нас у Л. Толстого и которого были лишены в разной мере герои Достоевского, Решетникова, Горького. Гармония и красота, которыми дарит нас в своих рассказах Короленко, не вымысел писателя, а чаще всего воплощенное в слове лично пережитое, вынесенное им из собственных детских лет.
Он родился 27 июля 1853 года на Украине в Житомире, в ту пору относившемся к Волынской губернии, на западной окраине России, где своеобразно переплелись «русский, польский и украинский элемент». Это смешение языков, нравственных и культурных обычаев Короленко знал прежде всего по собственной семье. Можно сказать, впитывал с молоком матери.
«По семейному преданию, род наш шел от какого-то миргородского казачьего полковника, получившего от польских королей гербовое дворянство, — вспоминает Короленко в „Истории моего современника“. — После смерти моего деда отец, ездивший на похороны, привез затейливую печать, на которой была изображена ладья с двумя собачьими головами на носу и корме и с зубчатой башней посредине. Когда однажды мы, дети, спросили, что это такое, отец ответил, что это наш „герб“ и что мы имеем право припечатывать им свои письма, тогда как другие люди этого права не имеют. Называется эта штука по-польски довольно странно „Korabl i Lodza“ (ковчег и лодья), но какой это имеет смысл, сам отец объяснить нам не может: пожалуй, и никакого смысла не имеет».
У отца писателя, уездного судьи Житомира, были свои представления о достоинстве и чести. В годы, когда многое в России держалось на произволе и взятке, он безбоязненно стоял за закон и справедливость и щепетильно соблюдал личную порядочность.
С юмором вспоминает Короленко о конфликтах, происходивших в семье на этой почве. Все попытки как-то отблагодарить судью им решительно пресекались. Но тем не менее случались и казусы. Однажды бедная вдова, выигравшая благодаря заступничеству отца процесс и неожиданно разбогатевшая, все же обхитрила судью, одарив подарками его детей. Маленькой дочке досталась роскошная кукла.
«Когда отец пришел из суда, в нашей квартире разыгралась одна из самых бурных вспышек, какие я только запомнил, — пишет Короленко. — Он ругал вдову, швырял материи на пол, обвинял мать и успокоился лишь тогда, когда перед подъездом появилась тележка, на которую навалили все подарки и отослали обратно.
Но тут вышло неожиданное затруднение. Когда очередь дошла до куклы, то сестра решительно запротестовала, и протест ее принял такой драматический характер, что отец после нескольких попыток все-таки уступил, хотя и с большим неудовольствием.
— Через вас я стал-таки взяточником, — сказал он сердито, уходя в свою комнату».
Естественно, отец не находил понимания в глазах городских обывателей. «Чудак был, — решали не раз благодушные обыватели. — А что вышло: умер, оставил нищих».
После смерти отца жили на скудную вдовью пенсию, которую друзья покойного выхлопотали через некоторое время. Мать, чтобы свести концы с концами, добилась разрешения «держать ученическую квартиру». Больная, слабая и одинокая, она «с истинно женским героизмом отстаивала» будущее детей. В это время ученику Ровенской районной гимназии Владимиру Короленко едва исполнилось пятнадцать лет.
Он рос большим фантазером. Но за детскими фантазиями и причудами ребенка со «странным характером» проглядывал рано проснувшийся интерес к «вечным» вопросам о смысле жизни и назначении человека.
В «странностях» детской психологии — зерно будущего таланта. Но формирует талант, определяя его направление, общественная атмосфера, личное участие человека в делах страны.
Выпускника Ровенской гимназии манила студенческая скамья. В начале 70-х годов он студент Петербургского технологического института. Вскоре в столицу переехала и вся семья. Денег на жизнь семьи и учебу в институте не было. Приходилось перебиваться случайными заработками. Старший брат устроился работать корректором, Владимир тоже держал корректуры, а еще раскрашивал атласы, рисовал географические карты, делал чертежи, занимался переводами. Но через три года неустроенной жизни потянуло в Москву: сложился новый план — окончить Петровскую академию, стать лесничим и поселиться где-нибудь с матерью в лесном домике. «В далеком уголке души… у него таилась надежда: в маленьком домике я напишу повесть… А там…»
Короленко вступал в литературу в трудную, драматическую пору русской истории. Далеким воспоминанием остались 60-е годы, когда, казалось, проснулась крестьянская Русь. Когда демократы-революционеры, Чернышевский и Добролюбов, Некрасов и Салтыков-Щедрин, надеялись на возможность решительных перемен во всем устройстве русской жизни. Те надежды не оправдались. Слишком забит, политически неразвит оказался русский крестьянин. Стало ясно — надо его просвещать, и начинать с самого элементарного, с обучения грамоте. Сотни и тысячи добрых прекраснодушных мечтателей отправились в народ, селились по деревням, чтобы познакомить деревенский люд с новыми идеями общественного устроения жизни. Но это мирное хождение в народ не принесло желанных плодов: чаще всего «смутьянов» и «социалистов» не принимали всерьез, а нередко выдавали полиции. Нетерпение, бессилие и отчаяние толкали русских революционеров на путь террора против властей предержащих. Первый выстрел в царя про