Когда дед приходил на улицу Хэцзе, многие владельцы лавок дарили ему цзунцзы и прочее в знак уважения за то, что исправно заведовал переправой, и хотя дед и кричал: «Куда я понесу всю эту кучу, она же раздавит мои старые кости!», он был благодарен за эти подарки. А добравшись до мясной лавки и заподозрив, что продавцы не захотят брать деньги, предпочитал уходить в другое место, не желая пользоваться их великодушием. Тогда мясник говорил: «Дедушка, ну зачем вы так считаетесь? Я ведь вас не плуг в поле заставляю тянуть!» Но нет, паромщик думал, что это кровавые деньги, их нельзя сравнивать ни с чем другим, и если мясник не брал плату, то он сперва точно отсчитывал монеты, а потом метал их в большое и длинное бамбуковое коленце-копилку, хватал мясо и убегал.
Продавцы знали его и, взвешивая мясо, всегда выбирали лучший кусок, да еще и нарочно взвешивали больше, чем он просил; замечая такое, он возмущался: «Эй, эй, хозяин, не надо мне таких щедрот! Мясо с ноги в городе идет на кальмара с мясными нитями, нечего тут надо мной шутить! Мне нужна шея, мне нужно плотное и клейкое мясо, я же лодочник, мне его потушить с морковью да вином запить!» Получив свое мясо и расплачиваясь, он вначале считал деньги сам, потом поторапливал мясника, чтобы тот тоже посчитал, а мясник, по обыкновению, просто бросал деньги в копилку, и тогда паромщик удалялся с прямо-таки очаровательной улыбкой. Мясник и прочие покупатели при виде его лица не могли удержаться от смеха…
Цуйцуй также знала, что дед, будучи на улице Хэцзе, обязательно зайдет в гости к Шуньшуню.
Она повторяла про себя все, что видела и слышала во время обоих праздников, и в сердце ее зацветала радость, как будто ее что-то ожидало; это чувство было словно неосязаемые подсолнухи, которые видишь, зажмурив глаза ранним утром на кровати, — как будто ясно стоят перед глазами, но не можешь толком рассмотреть и ухватить. «Неужели в Байцзигуане водятся тигры?» — подумала она, сама не зная, почему неожиданно вспомнила это место. Оно находилось на реке Юшуй больше чем в двухстах ли от Чадуна! А потом подумала: «Тридцать два человека на шести веслах, а если ветер попутный, то ставят большой парус — штуку, сшитую из ста полотнищ белой ткани; сперва на такой лодке плывут через озеро Дунтинху, как же смешно…»
Она не знала, сколь велико это озеро Дунтинху и никогда не видела таких больших лодок, а всего смешнее, что она даже не представляла, почему задумалась об этом!
Явилась целая толпа путников, а с ними коромысло с ношей, были люди, похожие на тех, кто ездит по казенным делам, а еще были мать с дочкой. Мать была одета в крепко накрахмаленное синее платье, на щеках девочки рдели два намазанных красным кружка, а сама она была наряжена в новую одежду, которая не слишком удачно сидела на ней; обе ехали в город поздравить родственников и посмотреть на гонки. Когда вся компания расселась в лодке, Цуйцуй, разглядывая девочку, стала перегонять паром на другой берег. Она предположила, что девочке лет тринадцать-четырнадцать, вид у нее был очень изнеженный, наверняка еще никогда не уезжала от матери. На ногах девочки красовалась пара остроносых, подбитых гвоздями и натертых маслом башмачков, на которые налипло немного желтой грязи. Штаны были из зеленой ткани с фиолетовым отливом. Увидев, что Цуйцуй разглядывает ее, девочка уставилась на нее в ответ; глаза ее блестели, как два хрустальных шарика. Она была чуть стеснительна, чуть скованна, и в то же время, сразу видно, невероятно избалованна. Женщина, вероятно, ее мать, спросила, сколько Цуйцуй лет. Цуйцуй хихикнула, с неохотой ответила и в свою очередь спросила, сколько лет девочке. Услышав, что тринадцать, она невольно засмеялась. Мать с дочерью явно были из состоятельной семьи, весь их вид говорил об этом. Разглядывая девочку, Цуйцуй заметила, что у той на руке посверкивает серебряный браслет с узором-косичкой, и капельку позавидовала. Когда лодка причалила и пассажиры один за другим начали сходить на берег, женщина достала монетку, вложила ее в руку Цуйцуй и ушла. В тот момент Цуйцуй напрочь забыла дедушкины правила — не поблагодарила ее, денег не вернула, а только в оцепенении смотрела на девочку в толпе. Но когда пассажиры почти скрылись за вершиной горы, Цуйцуй неожиданно сорвалась, догнала их и уже на самом верху вернула монетку женщине.
— Это тебе в подарок! — сказала та.
Цуйцуй не ответила, только с улыбкой покачала головой и бегом вернулась к лодке.
Добежав до переправы, она услышала, что ей кричат, и повела паром на другой берег. Во второй раз переправлялось семь человек, среди них две девочки, тоже по случаю лодочных гонок одетых во все новое, но они были совсем не так прекрасны, и мысли Цуйцуй все время возвращались к той, что переправлялась до них.
Сегодня паром требовался многим, и девочек было больше, чем обычно. Цуйцуй тянула трос и разглядывала их, поэтому все увиденное — красивое, удивительное, странное — надолго запечатлелось в ее памяти. Когда некого было перевозить, оставалось только ждать деда и вновь и вновь вспоминать ту девочку. Поглощенная своими мыслями, Цуйцуй тихонько напевала:
— В Байгуаньцзи пришел тигр, хочет съесть командира дочек… На старшей — золотые цветочки, на средней — серебряные браслеты, только на мне, младшей, ничего нету, в ушах круглый год соевые росточки…
Из города возвращался деревенский, который видел старого паромщика на улице Хэцзе перед винной лавкой; старик настоятельно предлагал молодому лодочнику свою горлянку с только что купленным ханшином — все это он пересказал Цуйцуй по ее просьбе. Девочка засмеялась — пылкая щедрость деда не знала ни времени, ни места. Переправившийся ушел, и она на лодке тихонько замурлыкала песню колдуна, которую исполняли в декабре, благодаря духа за внимание к просьбам людей.
Горный дух, дух святой, глянь, народ у нас какой,
Он и честен, он и млад, он здоровием богат,
Взрослый пить горазд и спать, и работу выполнять,
Дети могут вырастать, хлад и голод обуздать,
Тянет плуг охотно скот, яйца курица несет,
Жены сыновей растят, песню спев, мужей пленят.
Нам подарен божеством
Дождик, счастье, ветерок
В авангард — еду с вином,
Свин с барашком над огнем!
Вдоволь ешь, вдоволь пей,
Под луной — через ручей.
Пьяным под руку домой,
А я с песнею своей!
Мягкая мелодия этой песни была радостной и в то же время немного печальной. Допев, Цуйцуй ощутила легкую тоску. Она вспомнила, как в конце осени благодарили духов, и в поле беспорядочно мелькали огни и пели рожки.
Вдалеке уже послышался барабанный бой; она знала, что лодки с нарисованной на боку длинной киноварной полосой уже спустили на воду, а мелкий дождик все не прекращался, и поверхность речки была окутана дымкой.
К обеду вернулся дед, увешанный всякими разностями; взойдя на горку, он тут же позвал Цуйцуй, чтобы та пригнала лодку.
А та, видя, сколько народу собралось в город и понимая, что с лодки ей никак не уйти, заслышав голос деда, разволновалась и пронзительно закричала:
— Дедушка, дедушка, я сейчас приплыву!
Старый паромщик забрался с пристани в лодку и разложил по дну вещи, которые нес на плече, после чего стал помогать Цуйцуй переправляться и смеялся, словно маленький ребенок, застенчиво и скромно:
— Цуйцуй, так сильно волновалась?
Цуйцуй вообще-то хотела упрекнуть деда, но ответила:
— Дедушка, я знаю, ты на улице Хэцзе кого-то выпить с тобой подбивал, и тебе было очень весело.
Цуйцуй знала, что сам поход на улицу Хэцзе порадовал деда, но скажи ему об этом — раскричится от стыда, поэтому слова, готовые вылететь, остались за сомкнутыми губами.
Девочка рассмотрела все разложенное по дну, не нашла горлянки с вином и хихикнула.
— Дедушка, а ты щедрый, пригласил поручика и лодочников с тобой выпить, так даже горлянку съели!
— Да где уж там, мою горлянку Шуньшунь забрал, — смеясь, поспешил разъяснить дед, — когда он увидел, что я всех угощаю, сказал: «Эй, Чжан Хэн-лодочник[150], так не пойдет. У тебя же нет винокурни, можно ли так? Дай-ка мне это, пригласи меня, я все выпью». Он правда так сказал: «Пригласи меня, я все выпью». Я и отдал ему горлянку. Но я думаю, что он со мной шутку разыграл. Неужто в его доме ханшина мало? Скажи, Цуйцуй…
— Дедушка, ты думаешь, он и правда хотел твоего вина, вот и шутил с тобой?
— А как же тогда?
— Успокойся, он наверняка удержал твою горлянку, потому что ты людей направо и налево угощал. Он просто не хотел, чтобы ты без вина остался. Подожди, увидишь, он пришлет ее тебе. А ты и не понял, вот же…
— Ишь ты, а ведь и правда!
За разговором они причалили, Цуйцуй постаралась первой схватить что-нибудь и помочь деду донести, но достался ей только рыбий хвост — дедов перекидной кошель. Денег в нем не осталось вовсе, зато был сверток сахару и сверток маленьких кунжутных лепешек. Стоило им донести покупки до дома, с другого берега запросили переправы; дед поручил Цуйцуй приглядывать за мясом, чтобы его не стащили дикие кошки, а сам отправился к реке заниматься делом. Скоро он шумно вернулся в компании человека, которого перевозил. Оказалось, что тот привез тыкву-горлянку с вином.