Дед промолчал, подумав, что его может забрать смерть.
Задумавшись о своей кончине, дед оцепенело уставился на звезду в южной части неба. «В июле и в августе с неба ведь падают звезды, так и люди, поди, в июле-августе помереть могут?» Он вспомнил дневной разговор с Далао на улице Хэцзе, вспомнил, что в Чжунсае отдают в приданое мельницу, вспомнил Эрлао — много о чем он вспомнил, и на душе стало муторно.
— Дедушка, спой мне песню, ладно? — неожиданно попросила Цуйцуй.
Дед спел десять песен. Цуйцуй слушала с закрытыми глазами. Когда дед замолчал, она пробормотала:
— Я опять сорвала лист камнеломки.
Все песни, что звучали в ту ночь, пел дед.
Теперь у Эрлао появилась возможность петь, но он больше не приходил на реку. Прошло пятнадцатое число, прошло и шестнадцатое, наступило семнадцатое, и старый паромщик не выдержал — отправился в город искать этого паренька. Когда он добрался до городских ворот и уже собирался на улицу Хэцзе, ему встретился кавалерист Ян, который в прошлый раз выступал сватом Далао. Ведя на веревке мула, кавалерист как будто собирался уезжать. Завидев паромщика, он окликнул:
— Дядюшка, я как раз хотел вам рассказать, как удачно, что вы появились в городе!
— О чем рассказать?
— С лодкой Далао беда случилась в Цытане, на порогах он свалился в водоворот и утонул. В доме Шуньшуня сегодня утром узнали, Эрлао, говорят, с самого утра туда помчался.
Эта новость оглушила старика, как сильнейшая оплеуха. Он не мог поверить.
— Тяньбао Далао утонул? — прикинувшись спокойным, спросил он. — Никогда не слышал, чтобы утки тонули.
— Но случилось так, что эта утка утонула… Вы очень правильно сделали, что не позволили парню идти по тележной колее, удачно предвидели.
Старый паромщик сперва не поверил словам кавалериста, но по выражению его лица понял, что это правда.
— Какие удачные предвидения? — потрясенный горем, сказал он. — На все воля неба. Все — воля неба…
Старика переполняли чувства.
Чтобы проверить, правду ли сказал кавалерист, попрощавшись с ним, паромщик поспешил на улицу Хэцзе. Перед домом Шуньшуня как раз сжигали деньги[154], и многочисленные люди, столпившись, что-то обсуждали. Когда он подошел поближе, оказалось, что обсуждали то самое, о чем рассказал кавалерист. Но, увидев паромщика, они тут же сменили тему и заговорили о том, как в нижнем течении реки выросли цены на масло. Старик заволновался и решил найти для беседы более или менее дружелюбно настроенного лодочника.
Спустя какое-то время пришел и Шуньшунь, глубоко погруженный в свое горе; он изо всех сил крепился, но явно был повержен таким несчастьем. Увидев старого паромщика, он сказал:
— Дядюшка, то, что мы с вами обсуждали, прогорело. Тяньбао Далао умер, вы, наверное, знаете?
Глаза паромщика покраснели, и он потер их ладонью.
— Неужели это правда? Когда это случилось, вчера, позавчера?
Другой человек, видимо примчавшийся с дороги вестник, вмешался и доложил:
— Шестнадцатого днем, когда лодка попала на пороги, нос вошел в воду, Далао хотел выбросить шест, но свалился в воду.
— Ты своими глазами видел, как он упал в воду? — спросил старый паромщик.
— Да я одновременно с ним упал!
— Что он сказал?
— Ничего не успел сказать! В последние дни он вообще не разговаривал.
Старый паромщик покачал головой и робко покосился на Шуньшуня. Тот понял, что у старика неспокойно на душе, и сказал:
— Дядюшка, это все Небо, что уж тут. У меня здесь есть славный ханшин с Дасинчана[155], возьми допей.
Приказчик наполнил бамбуковое ведерко вином, накрыл сверху тунговыми листьями и отдал паромщику.
С вином в руках тот отправился на улицу Хэцзе и, понурившись, дошел до того места, откуда двумя днями ранее отплыл Далао. Там как раз нашелся кавалерист Ян, он отпустил лошадей поваляться в пыли, а сам наслаждался прохладой в тени ивы. Старый паромщик предложил ему отведать дасинчанского ханшина, они выпили, настроение чуть улучшилось, и паромщик поведал Яну о том, что четырнадцатого числа Эрлао приходил к горной речушке, чтобы петь для Цуйцуй.
А потом кавалерист сказал:
— Дядюшка, вы думаете, что Цуйцуй нужен Эрлао и следует отдать ее ему?..
Он не успел досказать, как Эрлао вернулся с улицы Хэцзе. Он выглядел так, будто проделал долгий путь, и, увидев паромщика, отвернулся и прошел мимо.
— Эрлао, Эрлао, подойди! — закричал кавалерист Ян. — Разговор к тебе есть.
Эрлао остановился с весьма нерадостным видом и спросил:
— Что хотел? Говори.
Кавалерист поглядел на старого паромщика и сказал:
— Подойди, скажу.
— Что скажешь?
— Я слышал, что ты уехал уже — да подойди поговори со мной, я тебя не съем.
Загоревший дочерна, широкоплечий, полный жизни, Носун Эрлао принужденно улыбнулся и ступил в тень ивы. Чтобы разрядить напряжение, старый паромщик, указывая на мельницу далеко вверх по течению, сказал:
— Эрлао, я слышал, та мельница в будущем будет твоей! Как получишь ее, возьми меня приглядывать за ней, хорошо?
Эрлао будто не понял, о чем речь, и ничего не ответил. Кавалерист Ян бросился спасать положение:
— Эрлао, ты как, собрался идти вниз по реке?
Эрлао кивнул и ушел, не сказав больше ни слова.
Паромщик поболтал о всяких пустяках, после чего, подавленный, отправился домой. Уже на пароме он будто бы между делом сказал внучке:
— Цуйцуй, сегодня в городе новость, Тяньбао Далао на танкере плыл в Чэньчжоу, но, к несчастью, упал в пороги Цытань и утонул.
До Цуйцуй не дошло, что он сказал, и потому на эту новость она не обратила никакого внимания.
— Цуйцуй, это правда, — добавил дед, — кавалерист Ян, который в тот раз сватом приходил, сказал, что я прозорливый, раз не согласился тебя замуж выдать.
Цуйцуй взглянула на деда и по его покрасневшим глазам поняла, что он выпил и его на самом деле что-то расстроило. «Кто же тебя рассердил, дедушка?» — подумала она. Когда лодка причалила, дед, неестественно смеясь, зашагал в дом. Цуйцуй осталась у лодки. Деда не было слышно долгое время, и когда она побежала проведать его, нашла сидящим на пороге за починкой петелек соломенных сандалиев.
Вид у него был совсем нехороший, поэтому она встала перед ним на колени и спросила:
— Дедушка, что случилось?
— Тяньбао Далао умер! Эрлао злится на меня, думает, что это я виноват!
С берега кликнули переправы, и дед поспешил к ним. Цуйцуй села в угол на солому, она была в смятении. Когда дед скрылся из виду, она заплакала.
Глава седьмая
Дед будто бы сердился, он стал редко улыбаться и уделял внучке мало внимания. Цуйцуй подозревала, что он больше не любит ее так, как прежде, но не понимала отчего. Впрочем, со временем стало лучше. Они, как и раньше, проводили дни за перевозкой путников, все стало по-старому, только в жизни теперь как будто недоставало чего-то неуловимого, чего-то такого, что уже невозможно восполнить. Когда дед бывал на улице Хэцзе, Шуньшунь по-прежнему принимал его в доме, но было понятно, что он так и не смог забыть причины гибели сына. Эрлао вышел через Бэйхэ и отправился за шестьсот ли в Чэньчжоу, разыскивая вдоль реки тело несчастного брата, но тщетно; тогда он расклеил объявления по всем зданиям таможни и вернулся в Чадун. Вскоре юноша вновь отправился в Восточную Сычуань с товаром и встретился с паромщиком на переправе. Тот увидел, что парень вроде бы совершенно забыл былое, и заговорил с ним.
— Эрлао, солнце в июне так печет, а ты снова в Сычуань, и не боишься уработаться?
— Что-то ведь нужно есть, пусть даже голова загорится — все равно ехать надо!
— Нужно что-то есть, гляди-ка! Да нешто у вас дома еды не хватает!
— Еда есть, да отец говорит, что молодежи нечего дома столоваться, работать нужно.
— У отца хорошо все?
— Ест, работает, с чего бы ему было плохо?
— Брат-то твой умер, и оттого отец убивается, как я погляжу!
Эрлао не ответил, лишь разглядывал белую пагоду позади дома паромщика. Он как будто вспомнил события того давнего вечера, которые повергли его в тоску. Паромщик несмело глянул на него, и лицо его расплылось в улыбке.
— Эрлао, моя Цуйцуй сказала, что одним майским вечером ей приснился сон… — произнося это, он наблюдал за парнем, и, увидев, что тот не выказывает ни удивления, ни раздражения, продолжил: — Это был очень странный сон, она говорит, что ее подхватила чья-то песня и унесла на утес рвать камнеломку!
Эрлао склонил голову набок, горько усмехнувшись, и подумал: «А старик-то умеет окольными путями ходить». Эта мысль словно просочилась в его ухмылку, и паромщик заметил ее.
— Эрлао, ты не веришь?
— Как же мне не верить? Ведь это я, как дурак, стоял на том берегу и всю ночь песни распевал!
Паромщик, не ожидавший такой честности, смутился и, заикаясь, сказал:
— Это правда… это неправда…
— Почему же неправда? Разве неправда то, что Далао умер?
— Но, но…
Паромщик начал хитрить только лишь потому, что хотел прояснить дело, но выбрал неверный путь, и потому Эрлао неправильно понял его. Но только дед собрался рассказать все как подобает, лодка причалила к берегу. Эрлао спрыгнул на сушу и собрался уходить… Дед, еще больше суетясь, позвал со своего парома:
— Эрлао, Эрлао, подожди, мне нужно тебе сказать… ты сейчас разве не говорил о том, что… что ты как дурак был? Ты вовсе не дурак, то другие будут дураки, если так тебя назовут!
Юноша остановился и тихо, произнес:
— Все, хватит, не нужно.
— Эрлао, я слышал, что ты не хочешь мельницу, а хочешь переправу, — сказал старик, — кавалерист сказал, это разве неправда?
— А если и хочу переправу, то что? — спросил парень.
Посмотрев на выражение его лица, паромщик неожиданно обрадовался и в избытке чувств громко позвал Цуйцуй, чтобы та спустилась к воде. Но он и не догадывался, что Цуйцуй отлучилась, поэтому и не отозвалась и не показалась в ответ на зов. Эрлао подождал, поглядел в лицо паромщику и, не сказав ни слова, ушел большими шагами вместе с носильщиком, обремененным товаром — желатиновой лапшой и сахаром.