добывали киноварь и ртуть, в хвойных лесах росли грибы, в пещерах было много селитры. В городах и селах не было недостатка в смелых, честных, преданных своему делу военных, а рядом с ними были мягкие, трудолюбивые, домовитые женщины. На кухнях в домах потомков офицеров цинской армии готовилась вкусная еда, а в лесу дровосеки распевали красивые песни, полные радости жизни.
В сорока ли к юго-востоку от этого места протекает великая река Хуанхэ, на плодородных равнинных берегах которой раскинулись рисовые поля и мандариновые сады. На расстоянии двадцати ли к северо-западу начинается горное плато, а там недалеко и до деревень мяо, со всех сторон окруженных высокими горами. Склоны этих больших и малых гор покрыты высокими темно-зелеными елями. В ущелье берет начало небольшая порожистая речка, которая по пути вбирает воды тысячи горных ручейков и единым потоком устремляется вниз, рассекая лесные чащи. Крестьяне с помощью бамбука делают водоподъемные колеса, чтобы отводить воду для орошения полей. Вода в речке круглый год чистая и прозрачная, в ней много окуней, карасей, карпов — самые крупные больше человеческой ступни. Возле домов на берегу можно встретить высоких белолицых улыбчивых женщин. Эта речка, огибая городок с севера, устремляется дальше и через сто семьдесят ли впадает в реку Чэньхэ, которая несет свои воды в озеро Дунтинху.
Это место раньше называлось супрефектура Фэнхуан. После образования Китайской Республики она была преобразована в уезд Фэнхуан. После Синьхайской революции 1911 года здесь для защиты дороги из Чэньчжоу в уезд Юаньцзян появился гарнизон во главе с комиссаром военно-полицейской службы[164] района Сянси[165]. Местных жителей было не больше пяти-шести тысяч, а солдат — около семи тысяч. Из-за особой обстановки в регионе военную службу по-прежнему несли и отдельные части зеленознаменных войск[166] — это были остатки местных вооруженных сил, сформированных из ханьцев еще во времена династии Цин.
Я вырос в таком городке и покинул его незадолго до того, как мне исполнилось пятнадцать лет. Через два с половиной года после отъезда я ненадолго приезжал туда, но с тех пор ни разу не входил в ворота этого городка. Это место мне близко и знакомо, там и сейчас живет много людей, но я живу воспоминаниями и представляю городок таким, каким он был в прошлом.
1934 г.
МОЯ СЕМЬЯ
Эпоха Сяньфэн-Тунчжи[167] — одна из страниц новой истории Китая, заслуживающая пристального внимания. В те времена чжэньганьские войска[168] играли важную роль в составе Сянской армии[169], отрядами которой командовали генералы Цзэн, Цзо, Ху и Пэн[170]. Чжэньганьские войска возглавляли молодые генералы и офицеры, большинство из которых до прихода в армию зарабатывали на жизнь продажей сена для лошадей, а самым знаменитым был Тянь Синшу[171]. Четверо из этих командиров, которым было лет по двадцать, получили маньчжуро-цинское звание тиду[172], и среди них был и некий Шэнь Хунфу, мой дед по отцовской линии. Когда этому офицеру было двадцать два года, он был назначен командиром гарнизона города Чжаотун провинции Юньнань. Во второй год периода Тунчжи[173], в двадцать шесть лет, он был назначен генерал-губернатором провинции Гуйчжоу, но вскоре из-за ранения был вынужден вернуться домой, где скоро скончался. Оставшиеся после смерти молодого офицера слава и имущество позволили его потомкам занять в этих краях привилегированное положение.
Почтение, с которым военные в тех местах относились к заслугам моего деда, привело к тому, что его потомки стали держаться в кругу семей военных несколько высокомерно. Когда родился мой отец, бабушка мечтала о том, чтобы в семье снова появился генерал. Надежды оправдались, если говорить о выправке и манере держаться: мой отец с рождения выглядел как генерал. Сильный и крепкий, уверенный в себе и прямой — не было таких качеств, необходимых истинному командиру, которыми бы не обладал отец. Когда ему было десять лет, для него наняли мастера боевых искусств и старого домашнего учителя, чтобы они обучали его всем необходимым генералу знаниям и умениям. Но бабушка скончалась, не дождавшись отцовской славы. Произошло это на третий год после захвата столицы войсками коалиции империалистических стран во время восстания ихэтуаней[174]. В 1900 году пал форт Дагу, возглавлявший его оборону генерал Ло[175] погиб на боевом посту, а мой отец как раз служил при нем помощником. Говорят, что та война уничтожила большую часть имущества моей семьи. По обыкновению, все более или менее ценные вещи, которые были в доме, отец всегда держал при себе, собственно, поэтому они и были утеряны. Исход военных действий был предрешен, и когда Пекин оказался в руках врага, отец вернулся в родные края. Через три года после этого бабушка и умерла. Когда это случилось, мне было от роду всего четыре месяца. К тому времени у меня уже были две старшие сестры и старший брат. Если бы в 1900 году не произошло восстание ихэтуаней, мой отец не вернулся бы домой, и меня бы тоже не было. О смерти бабушки я помню только, как кто-то нес меня на руках в движущейся толпе одетых в белое людей, потом меня поставили на какой-то стол. Десять лет после этого в нашей семье никто не умирал, и в детстве я иногда видел во сне этот образ — единственное воспоминание о том времени.
У меня было девять братьев и сестер, я был четвертым по старшинству; если не считать умерших в раннем возрасте сестер, сейчас в живых осталось пятеро, и я по возрасту третий.
Фамилия моей матери Хуан, в юном возрасте она вместе со своим старшим братом, моим дядей, жила в военном лагере, многое повидала, да и книг, по-видимому, она прочитала больше, чем мой отец. Эта худенькая, маленькая, наблюдательная и находчивая, щедро наделенная отвагой и здравомыслием женщина полностью взяла на себя наше с братьями и сестрами начальное образование. Мое воспитание стоило матери немалых усилий, она обучила меня иероглифике, названиям лекарств, научила решительности, крайне необходимой каждому мужчине. Отец мало повлиял на мой характер, влияние мамы было намного сильнее.
1934 г.
МАЛЕНЬКАЯ КНИГА, БОЛЬШАЯ КНИГА
Мои сознательные воспоминания о детстве начинаются примерно с двух лет. До четырех лет я был здоровым и упитанным, как поросенок. В четыре года мама начала учить меня иероглифам, написанным в клетках для прописей, а бабушка, ее мать, кормила меня сладостями. Когда я выучил шесть сотен иероглифов, у меня завелись глисты, отчего я стал болезненно бледным и худым. Единственное, что я мог есть, — это куриная печень, приготовленная на пару с лекарственными травами. В ту пору я уже вместе с двумя старшими сестрами ходил на дом к учительнице для девочек. Поскольку она была наша родственница, а я был совсем мал, я тратил меньше времени на обучение за партой, чем на то, чтобы сидеть у нее на коленях и играть.
Когда мне исполнилось шесть лет, а моему младшему брату — два, мы одновременно заболели корью. Это случилось в июне, и мы днем и ночью страдали от невыносимого жара и не могли спать, поскольку лежа начинали кашлять и задыхаться. Взять на руки нас тоже не могли, это причиняло нам сильную боль. Помню, как мы с младшим братом, завернутые в бамбуковые циновки и похожие на блинчики с начинкой, стояли в тенистой прохладной части комнаты. Домашние уже приготовили для нас два маленьких гроба и поставили их на террасе, но к счастью, мы оба поправились. Для моего брата после болезни пригласили няню, крепкую и рослую женщину, мяо по национальности, и она так хорошо ухаживала за ним, что он удивительно быстро окреп. Меня же болезнь совершенно изменила, с тех пор я никогда уже не был здоровяком.
В шесть лет я самостоятельно ходил в частную школу, где получил свою долю сурового обращения, которое обычно применялось к школьникам. Но поскольку к тому времени я уже знал немало иероглифов, да и память у меня с детства была очень хорошая, я отделался гораздо легче, чем другие. На следующий год я перешел в другую частную школу, начал общаться со старшими мальчиками и научился у этих сорванцов, как себя вести со старомодными учителями и как убегать от книг, чтобы общаться с природой. Тот год заложил основу для формирования характера и воспитания чувств. Я сбегал с уроков и обманывал близких, чтобы скрыть прогулы и избежать наказания. Это приводило в ярость моего отца, однажды он даже пригрозил, что отрубит мне палец, если я снова пропущу занятия в школе и совру. Меня не испугала эта угроза, и я, как прежде, не упускал случая сбежать с занятий. Когда я научился смотреть на все собственными глазами и окунулся в другую жизнь, я потерял интерес к школе.
Мой отец очень любил меня, и одно время я был центральной фигурой в нашей семье. Стоило мне немного заболеть, все домочадцы, не смыкая глаз, дежурили у моей кровати, ухаживали за мной, и каждый по первой моей просьбе готов был качать меня на руках. В то время наша семья была довольно обеспеченной, и, думается мне, в материальном плане я был в более выгодном положении, чем большинство детей наших родственников. Мой отец в свое время мечтал стать генералом, однако на меня он возлагал куда большие надежды. Похоже, он рано разглядел, что я не создан для военной службы, и не надеялся, что я стану генералом, но рассказывал мне много историй об отваге и доблести моего деда, а также о том опыте, который сам получил во время восстания ихэтуаней. Он считал, что какой бы путь я ни выбрал, мне суждено добиться многого и занять положение выше генеральского. Первым, кто хвалил мой ум и смекалку, был именно отец. Но его солдатское сердце было разбито, когда он обнаружил, что я вместе с группой маленьких шалопаев сбегал из школы и целыми днями слонялся без дела и что он не в силах обуздать меня и отучить лгать. В то же время мой брат, младше меня на четыре года, благодаря тому, что присматривавшая за ним мяоская женщина нашла правильный подход к его воспитанию, вырос на удивление сильным, и, несмотря на малый возраст, вел себя спокойно, держался с достоинством и самоуважением. Неудивительно, что члены семьи, разочаровавшись во мне, переключили свое внимание на него. И он оправдал их ожидания, став в двадцать два года полковником пехоты. Отец служил в Монголии, на северо-востоке и в Тибете, нигде себя особо не проявил и на двадцатом году существования республики