Старуха заскрежетала зубами от злобы, но тут же спохватилась и начала ласково гладить девочку. Однако девочка еще громче расплакалась.
– Безобразие! – услышав крик дочери, воскликнула Фын-цзе. – Опять она бьет девочку! Пин-эр, поддай хорошенько этой дрянной бабе, а ребенка принеси сюда!
– Не сердитесь, госпожа, разве старуха смеет грубо обращаться с девочкой?! – произнесла Пин-эр. – Может быть, она по неосторожности толкнула девочку. Поколотить старуху, конечно, можно, но ведь завтра все начнут судачить, будто мы понапрасну бьем своих людей!
Фын-цзе ничего не ответила, а только тяжело вздохнула.
– Погляди на меня, во что я превратилась. Если я умру, моя девочка останется на произвол судьбы!
– Зачем вы так говорите, госпожа, – упрекнула ее Пин-эр. – Зачем расстраиваете себя с самого утра мыслями о смерти?
– Что ты понимаешь? – горько улыбнулась Фын-цзе. – Я давно знаю, что долго не протяну! Я прожила на свете всего двадцать пять лет, но за это время мне довелось увидеть и испытать столько, что другому и во сне не приснится. Я обладала всем, чем хотела! И если мне теперь будет отказано в том, что называют «долголетием», мне все равно!..
Пин-эр не выдержала, ей захотелось плакать.
– Не притворяйся опечаленной! – усмехнулась Фын-цзе. – Для вас моя смерть будет только радостью. Все вы заодно! Я знаю, что вы будете жить в мире и согласии, как только у вас в глазу не будет такой колючки, как я! Но мне все равно! Единственно, о чем я прошу, – пожалейте мою дочь!
Пин-эр разрыдалась.
– Ладно, не распускай нюни! – оборвала ее Фын-цзе. – Что я, умерла, что ли? Чего ревешь?! Еще раньше меня подохнешь от слез!
– Своими словами вы совершенно расстроили меня, госпожа! – воскликнула Пин-эр, едва сдерживая слезы.
Пока они разговаривали, Пин-эр усердно растирала тело Фын-цзе, и та наконец уснула.
Пин-эр спустилась с кана, но тут снаружи послышались шаги.
Кто бы знал, что Цзя Лянь опоздает и Цю Ши-ань уже отправится ко двору?! Так и не повидавшись с ним, обозленный Цзя Лянь вернулся домой.
– Что, еще не вставали? – спросил Цзя Лянь, появляясь на пороге.
– Нет, – отозвалась Пин-эр.
Цзя Лянь откинул занавеску на дверях, ведущих во внутреннюю комнату, перешагнул порог и с усмешкой воскликнул:
– Здорово! До сих пор валяются и в ус не дуют!
Он потребовал чаю. Пин-эр торопливо налила.
Случилось так, что, когда Цзя Лянь уехал, девочки-служанки, не рассчитывая на его быстрое возвращение, снова улеглись спать и ничего не приготовили, поэтому сейчас Пин-эр принесла Цзя Ляню едва теплый чай. Цзя Лянь вышел из себя и швырнул чашку на пол.
Встревоженная шумом, Фын-цзе проснулась вся в холодном поту, охнула и, широко раскрыв глаза, увидела рассвирепевшего Цзя Ляня и Пин-эр, собиравшую с пола осколки разбитой чашки.
– Что ты так быстро вернулся? – спросила мужа Фын-цзе.
Не получая ответа, она повторила свой вопрос.
– А ты хотела, чтоб я не вернулся и подох где-нибудь дорогой? – крикнул Цзя Лянь.
– Ну зачем так? – улыбнулась Фын-цзе. – Ты никогда так быстро не возвращался, вот я и спросила тебя. Сердиться незачем!
– Не застал его, вот и вернулся, – проворчал Цзя Лянь.
– Запасись терпением! Завтра поедешь пораньше и, разумеется, застанешь.
– Что, у меня ноги казенные? «Ем собственный рис, а приходится гоняться за дичью для других!» – вскричал Цзя Лянь. – Дома куча хлопот, дохнуть некогда, а приходится тратить время на кого-то! Зачем мне это? Тот, кого это касается, сидит себе дома и знать ничего не знает! Я даже слышал, что он собирается с пиром и спектаклями устроить день рождения! А мне за него приходится бегать как проклятому!
Цзя Лянь зло плюнул и принялся бранить Пин-эр.
От волнения у Фын-цзе пересохло в горле; она хотела возразить мужу, но потом подумала и сдержалась.
– Зачем кипятиться? – заставив себя улыбнуться, проговорила она. – Что ты на меня кричишь с самого утра? Кто велел тебе стараться за чужих? Но раз уж взялся, терпи! Не представляю себе, что это за человек, который вздумал устраивать театральные представления и пиры, когда ему грозят неприятности!..
– И ты еще болтаешь! – вспылил Цзя Лянь. – Сама можешь его спросить.
– Кого? – изумилась Фын-цзе.
– Кого? Своего старшего братца!
– Значит, ты о нем говорил?
– А о ком же?
– Что ж у него случилось, что тебе за него приходится бегать? – поинтересовалась она.
– Будто слепая и сама не видишь!
– Право же, мне ничего не известно! Ведь я совсем неграмотна!
– Разумеется! Как ты можешь знать? – усмехнулся Цзя Лянь. – Об этом ни госпожа, ни тетушка ничего не знают! Я постарался все замять, чтобы дома не знали, так как не хотел, чтобы госпожа и тетушка беспокоились, да и ты все время нездорова, и не хотелось тебя волновать. А вообще история возмутительная! Если б ты не спросила, я не стал бы рассказывать. Нечего сказать, хорошо себя ведет твой брат! Ты знаешь, как его прозвали?
– Нет!
– Не знаешь? – вскричал Цзя Лянь. – «Ван-жэнь» его прозвали!
Фын-цзе прыснула со смеху.
– Разве настоящее имя его не Ван Жэнь?
– Конечно – Ван Жэнь! Но только прозвище его пишут иероглифами «ван» – «забывать», а «жэнь» – «гуманность». Одним словом, этим прозвищем хотят подчеркнуть, что он забыл гуманность, долг и все правила приличия!..
– Кто осмеливается так бессовестно чернить человека? – возмутилась Фын-цзе.
– Никто его не чернит, – возразил Цзя Лянь. – Я сейчас расскажу тебе, в чем дело, ты тоже должна знать, что собой представляет твой старший братец! Знай же, что он устраивает день рождения своему второму дяде Ван Цзы-шэну.
– Ай-я! – воскликнула Фын-цзе. – В самом деле? А я все хотела спросить тебя, разве не зимой день рождения второго дяди? Помню, что Бао-юй из года в год ездил к нему. Когда господин Цзя Чжэн был повышен в чине, второй дядя Ван Цзы-шэн присылал труппу актеров, и я еще говорила: «Второй дядя очень скуп, не то что старший дядя Ван Цзы-тэн, и живут они как кошка с собакой». Если б они жили дружно, разве он отказался бы помочь в устройстве похорон, когда умер Ван Цзы-тэн?! Поэтому я предложила в день его рождения послать к нему труппу актеров, чтобы не остаться перед ним в долгу. Не могу понять, почему Ван Жэнь решил раньше времени устроить день рождения дяди.
– Ты, видно, все еще спишь и видишь сны! – сказал Цзя Лянь. – В первый же день по приезде в столицу твой брат Ван Жэнь под предлогом устройства похорон постарался захватить все состояние своего дяди Ван Цзы-тэна. Он боялся, что мы помешаем ему осуществить его замысел, поэтому ничего не сообщил нам, а потихоньку присвоил себе несколько тысяч лян серебра. Твой второй дядя возмутился его поступком и заявил, что он не имеет права забирать все полностью. Поняв, что все прибрать к рукам не удастся, Ван Жэнь прибегнул к хитрости, решил устроить день рождения дяди, рассудив, что это обойдется куда дешевле, чем отдать дяде присвоенные деньги! Бессовестный! Он даже не подумал, как о нем будут отзываться родные и друзья!.. Но все это пустяки! Ты знаешь, почему я так рано встал? В связи с историей, происшедшей на морском побережье, цензор сообщил мне, что у старшего дяди Ван Цзы-тэна обнаружилась какая-то задолженность, но, поскольку он умер, ее должны возместить его младший брат Ван Цзы-шэн и племянник Ван Жэнь. Вот они оба и переполошились и попросили меня похлопотать за них. Когда я увидел, как они волнуются, я согласился, и то лишь потому, что они приходятся родственниками тебе и нашей госпоже. Я подумал, что цензор Цю Ши-ань сможет все устроить, и поехал к нему, но опоздал – он уже отправился ко двору. Вот и выходит, что я зря бегаю, а они веселятся и пируют! Ну как после этого не сердиться?!
Только теперь Фын-цзе поняла, что натворил Ван Жэнь. Хотя она не хотела показать своего пристрастия по отношению к родственникам, но все же с упреком сказала Цзя Ляню:
– Какой бы он ни был, все равно он сын твоего дяди. Кроме того, дело касается и покойного дяди Ван Цзы-тэна, и второго дяди Ван Цзы-шэна, которым ты многим обязан. Что ни говори, а речь идет о нашей семье, поэтому мне приходится смиренно просить тебя о помощи, ибо, если я обращусь к чужим, они будут злорадствовать и за глаза ругать меня.
Слезы так и потекли из глаз Фын-цзе. Она сбросила с себя одеяло, села на постели и начала одеваться.
– Зря ты так говоришь, – сразу смягчился Цзя Лянь. – Это твой брат нехороший человек, а о тебе я ничего не сказал. Все получилось из-за того, что мне надо было ехать, тебе нездоровилось, я встал, а служанки спят! Неужели у старших членов нашего рода существует порядок, чтобы хозяева вставали раньше прислуги?! А ты стала изображать какую-то добрую тетушку и все им спускаешь! Стоило мне сказать слово, как ты сразу вставать! А если я завтра снова стану ругать этих лентяек, так ты, может быть, захочешь сама вместо них прислуживать? На что это будет похоже?
Услышав последние слова мужа, Фын-цзе успокоилась и перестала плакать.
– Уж поздно, все равно надо вставать, – проговорила она, – очень любезно с твоей стороны, что ты так стараешься помочь родственникам. Если это тебе удастся, не только я – впрочем, я не в счет, – но и госпожа Ван обрадуется, когда узнает.
– Без тебя понимаю! – буркнул Цзя Лянь. – Не учи!
– Госпожа, зачем вы так рано встаете? – вмешалась Пин-эр. – Вы всегда вставали в определенный час!.. И вы, господин, тоже хороши! Кто-то вас разозлил, а вы пришли срывать на нас свою злость! Разве госпожа мало для вас сделала? Или она отказывала вам когда-нибудь в помощи в трудный момент? Сколько раз вы приходили и пользовались всем готовеньким! А сейчас стоило вам сделать для госпожи какую-то мелочь, как вы расшумелись. И не стыдно вам?.. К тому же дело, о котором вы говорили, касается не только госпожи, но и всех родственников. А если мы встаем поздно, вы должны сердиться на нас, потому что мы ваши служанки! Не к чему сердиться на госпожу, которая никогда для вас сил не жалеет и даже заболела от переутомления и напряжения.