Парочка рядом пила кофе, этот запах разом воскресил старые воспоминания. Кристин на кухне, ее седые волосы сверкают в утреннем солнце, она варит кофе и переругивается с телевизором. Люсеботн, бабушка, каникулы – как давно это было! Где тот нескладный парень, сходивший с ума от истории, и яростный интернет-спорщик, куда унесла его холодная вода?
Бьорн откусил пончик и застыл – давно забытый вкус ударил его в самое сердце.
Он нащупал последнюю монету, поднялся и как слепой – сквозь шумную веселую толпу, почти на ощупь – пробрался к телефону-автомату. Паром еще не отплыл, они были в зоне приема норвежских операторов, Бьорн набрал номер как помнил – а он, оказывается, так много помнил, так много сохранил подо льдом.
Трубку долго не брали, гудки один за другим летели в пустоту, в черноту берега, в слабое мерцание неба, и он собрался уже оборвать вызов, когда на том конце ответили:
– Алло?
Слабый, усталый женский голос. Бьорн Эгиль стиснул трубку, пол под ногами качнулся – паром отплывает. Паром, что же еще.
– Алло, слушаю?
А что слушать, если ему нечего сказать? Здравствуй, ба, это я, твой блудный внук? Я вернулся изо льдов, из звенящей глухоты гор, слепящего снега? В моих глазах лед, а в сумке холод и чистота первых времен, еще до рождения Солнца? Я забыл человеческий алфавит, мои губы смерзлись, а язык в силах сказать только слово «вечность»?
– Алло? – голос дрогнул, в нем что-то задышало, раскрылось, как цветок утром, как белый крокус в черной земле – это была надежда. – Алло… это ты? Бьорни, малыш, это ты?!
Бьорн дернулся, рука его, теребившая замок сумки, сама по себе отщелкнула замок, нырнула внутрь. Пальцы коснулись ледяного свертка, юноша выпрямился, сказал чужим сдавленным голосом:
– Простите, я ошибся номером. – Он уронил трубку на рычаг, но оттуда успело вытечь слабым радостным вздохом:
– Бьорни, все хорошо, мы тебя любим…
В ладони расцветал ледяной цветок, Бьорн вышел в темноту, навстречу мартовскому ветру. Прочь от огней, от людей, от их глупых радостей и нелепого домашнего счастья. Он выкован заново во льдах Йотунхеймена, он вскормлен светом звезд и чистотой снега на ладонях Сморстаббрина, Зверя Древнего льда. Он должен выполнить то, что велел Смор. Прежний Бьорн Эгиль был слаб, именно поэтому эта черная тварь смогла войти в его сердце и натворить столько зла его руками. Теперь все будет иначе.
«Ступай на запад, найди того, кто прошел путями черной воды, – слова Ледяного отца перекатывались внутри его как заиндевевшие валуны и никак не могли уложиться. – Найди Стража, дважды умершего и воскресшего. Грядет битва, в которой Видящая не выстоит в одиночку. Ты ей нужен».
Глава вторая
– Очень приятно, – устало улыбнулась Дженни, принимая ларец темного дерева. Посланец африканского Магуса отступил. Высокий негр в смешном цветастом халате, в крохотной плоской шапочке, сидевшей на сверкающих сединой кучерявых волосах. Большой Маконго, глава угандийского Магуса и выборный представитель южноафриканских Магусов.
– Да хранят тебя Великие предки, Видящая! – А глаза у старика Маконго были лукавые, умные, черными маслинами они катались по ее лицу, по зверодушцам Жозефу Квамби и Тадеушу Вуйцику за ее плечами – «потому что теперь мы официальная делегация Службы Вольных Ловцов, и требуется соблюдать дипломатический протокол, будь он неладен». Пару раз взгляд Маконго пробежался и по Ласу, развалившемуся в ногах и взиравшему на посланцев с царственным равнодушием – как будто эта зверюга стажировалась в Букингемском дворце, а не скакала по сугробам и полям вместе с Дженни.
Веселые морщинки разбегались от глаз старого Маконго. Воздух в небольшом шатре качался, столб света падал сверху, и в нем танцевали пылинки, толкались невесомыми боками, как вопросы на языке старого Маконго, но он тоже хорошо знал протокол, так что не сейчас, Видящая, время долгих разговоров придет позже, под сенью тихих шатров, где нет лишних глаз и ушей…
Старик ушел, полог качнулся, отсекая порыв холодного воздуха. Дженни перевела дух.
Первый час было весело сидеть на этой низенькой табуреточке со смешным названием… как бишь там ее… пуфик! Слушать сопение Тадеуша и шутки Жозефа. Но к концу третьего часа она запросила пощады. Германика, сняла серьгу Арлекина и, радостно вернув свой облик, сурово пресекла порыв к свободе.
– Таков порядок первого дня Собора, – сказала она. – Гости прибывают, обмениваются официальными визитами, дарят подарки.
– Да меня уже похоронили под подарками, – робко возопила Дженни. – Складывать некуда!
Германика кинула критический взгляд на груду свертков, ларцов, шкатулок и прочих сувенирных емкостей.
– Барахло большей частью, – вынесла она вердикт. – Сверкает кое-что, но слабенько. Жмотятся внешники.
– Там есть пара занятных вещиц, – возразила Эвелина. Она сидела у входа, но как-то незаметно даже для ясного взора, за небольшой ширмой, так что вошедший не замечал ее до тех пор, пока не решался уходить. На столике перед ней стоял аквариум, полный слоистой разноцветной воды, в которой кружили золотые рыбки.
– Ага, как бы у этих вещиц двойного дна не обнаружилось, – сказала Германика.
– Какого дна? – не поняла Дженни.
– Вот подарят тебе, скажем, – опер-Ловец Бодден так задумалась, словно не могла представить, что Дженни кто-то что-то может подарить. – Браслетик. Красивый, со стразиками, а еще он клады чует. Полезная штука, особенно для археологов и прочих копателей. А ночами, когда ты спишь, он к тебе цепляется. И тот, кто его подарил, может ходить по твоим снам как по своей квартире.
– Я и так клады могу найти, – возразила Дженни. – Зачем мне браслет? К тому же я всегда почувствую, если кто-то войдет в мой сон.
Германика махнула рукой:
– Как же я забыла, ты ведь великая Видящая, для тебя нет ничего невозможного.
– Герми… – мягко сказал Жозеф.
Германика выглянула на улицу:
– Пока перерыв, никого на горизонте. Эви, что скажешь?
– С утра прошли двадцать четыре посланца, – сказала Эвелина, кроша рыбкам сверкающую пыль. – Все чисты, никаких следов диббуков.
– Двадцать четыре из трехсот выборных, – Германика произвела нехитрые подсчеты и вздохнула: – Неважный темп.
– Из трехсот?! – с ужасом переспросила Дженни. – Да у меня все тело занемеет – столько сидеть! Мы же тут просто теряем время, нам надо в Англию, надо искать Марко!
– Нам надо делать то, что мы должны делать, – спокойно сказала Германика. – На этом соборе решается судьба СВЛ, судьба Авалона, всех Магусов. Если Талос выиграет, нам конец. Башня Дождя падет!
– Но как же дедушка… – Дженни кусала губы.
– Мы все очень переживаем за Марко и Людвига, – сказала Эвелина. – Как только собор закончится, мы немедленно отправимся на их поиски. Но сейчас…
– …сейчас мы не можем ослаблять отряд, – закончила Германика. – Слишком много поставлено на кон. Особенно если учесть тот камень, который ты привезла с собой. И то, что произошло в лагере.
Дженни встала.
– Прием даров закончен, – заявила она. – Обеденный перерыв. Тэд, составишь компанию?
Зверодушец с готовностью сошел с места.
– И куда ты? – поинтересовалась Германика.
Дженни повела плечом:
– Воздухом подышать, хот-дог съесть. Может Видящая сожрать хот-дог без китайских церемоний?
– Может, – разрешила опер-Ловец. – Но одного Тэдди мало. Жозеф…
– О боги, зачем еще кто-то? Они будут хот-дог вдвоем держать, а я откусывать?
– Возьми Жозефа. Так безопасней.
– Да что со мной на этом фестивале случится? – удивилась Дженни. – Здесь же собрались самые сильные члены Магусов Внешних земель, элита. Сливки. Пенки. В общем, крутая сметана. Ложку воткни – не упадет.
– А кто сказал, что все они тебя любят? – заметила Германика.
Глава третья
– А это чьи флаги? – Михаил указал на белое полотнище с красным драконом.
– А, Уэльс, древний Магус, – обрадовался дядя. – Они помнят многое о первых, я тебя познакомлю. Есть у меня старый друг, старик Ллевелин ап Эрдин, он много чего знает.
Никифор Ермаков, глава Китежского Могущества, осматривался с видимым удовольствием, поминутно здоровался со встречными незнакомцами, бросая короткие фразы и коротко кивая. В шумном многолюдье первого дня фестиваля он чувствовал себя как форель в быстром горном ручье.
Невысокий, широкоплечий, он двигался легко, невзирая на возраст – прошлой зимой разменял седьмой десяток. Никифор присел, запустил пальцы во влажную, притоптанную землю, пошевелил зеленую траву.
– Тепло здесь, – сказал он. – У нас-то, в Беловодье, только снег сошел, а здесь, гляди-ка, цветы.
Он погладил цветок, выбившийся на обочине широкой тропы, которую уже протоптали гости международного фестиваля циркового искусства «Феерия». По всему берегу озера Герледан вставали пестроцветные шатры. Официально фестиваль начинался только на следующий день. Завтра шатры распахнутся, заиграет музыка, завертится сахарная вата в лотках, в автоматах запрыгает соленый и сладкий попкорн, зазывалы на ходулях пустятся на ногах-циркулях вдоль и поперек перемеривать землю, в небо поднимутся сотни разноцветных шаров, сорвутся с рук жонглерские булавы, и воздушные акробаты взлетят под купола. Тогда клоуны начнут веселить публику, и смех, звон, радость полетят над землей, как светлый тополиный пух.
Все будет завтра, а пока на фестивале всем было не до веселья: парковались фургоны, техники бились с проводами, как с клубками змей, монтажники стучали молотками и жужжали шуруповертами, собирая арены и готовя инвентарь. Стучали генераторы, горели уличные фонари и окошки жилых вагончиков. Фестиваль разворачивал свое яркое тело, обживался на гостеприимном берегу озера. Но и сейчас уже среди озабоченного, деловитого циркового люда сновали любопытные зеваки из ближайшего городка. Завтра их будет в разы больше.
– Странно все это, – сказал Михаил. – Цирки эти… У нас все не так. Вот как ты узнаешь, с кем здороваться, а с кем нет?