больничного сквера идут, взявшись за руки, молодые люди. Он отстранен и лишь вежливо позволяет ей взять себя под руку. Она же пытается укутать его в свой шарф, защитить от ветра и, возможно, от прочих жизненных бурь. Как же это похоже… Однажды это уже было… Все повторяется…
И вновь я молодая и влюбленная. Тогда казалось, навсегда. И жизни нет без него, и воздуха мало, чтобы дышать.
– Ну что ты пристала? – выдернул руку мальчишка.
– Костик, тебе же холодно. Ты простынешь, Костик…
– Ничего со мной не случится. – Он отталкивает ее руки от себя. – А вот я хотел сказать… – замолкает, будто нырнул в прорубь, и на одном дыхании сообщает: – Уезжаю я. Документы приняли. Я поступил. А ты не жди меня… ни к чему это все…
– Как же так? – губы предательски дрожат, в глазах закипают слезы. – Ты же… мы же пожениться хотели.
– Ой, да что там! – весело отмахивается тот. – Эта детская любовь ничего не значит. Обещал я? Ну и что? Я же ничего плохого не сделал. Кроме того, что сказал. Мое слово. Хотел – сказал, захотел – и назад взял.
– Ну как же так. – Я захлебываюсь слезами, хватаю его за руки. – Помнишь, мы же мечтали…
– Ай, ладно тебе. Как маленькая. – Он досадливо освобождает руки. – Ничего ты не понимаешь. У меня новая жизнь начинается. Не ходи за мной. Все, прощай, Алена.
Парень ушел по аллее, а я осталась стоять среди танцующих в воздухе листьев и пронизывающего ветра…
Как могла бы сложиться их судьба, уговори она его остаться? Через много лет кружения событий, радостей и печалей она повстречала свою юношескую любовь…
Костик ничуть не переменился, но изменилось мое отношение к жизни. Я увидела перед собой хамоватого, трусливого мужчину, старающегося урвать кусок пожирнее только для себя. Не оставляющего попыток найти себе условия жизни получше, совершенно не вглядываясь в людей, находящихся рядом. Он был ухожен, хорошо одет и немного пьян, а рядом с ним стояла серая и уставшая женщина, держащая за руку ребенка лет пяти.
– Костя, пойдем домой, – просила она.
– Что мне делать с тобой дома, Таська? – удивлялся он. – Разговаривать нам не о чем: у тебя ж три коридора образования. Вообще, посмотри на себя: ни кожи ни рожи! И как я на тебя полез-то? Чего ты стои́шь? Глазами коровьими своими лупаешь… О! Алена! Привет, – вдруг заметил он меня.
– Здравствуй, Костя, – отозвалась я. – Ты что, вернулся?
– Ага! Ух, какая ты стала! – беззастенчиво осматривал он меня. – Я тогда сильно погорячился, может… – Он попытался обнять меня, намекая на возобновление отношений.
– Такая я стала только благодаря моему мужу, – брезгливо вывернувшись из объятий, сказала я. – Женщина – это зеркало своего мужчины. Отражает его внутреннее устройство. А это твоя жена?
– Ну, как жена… – замялся он, стыдливо косясь на Тасю.
Как же мне было жалко эту несчастную женщину, угодившую своим искренним чувством в эту ловушку пустословия, нелюбви и обмана…
– Очень приятно было познакомиться, Таисия. Прощай, Костя, – я повернулась и пошла к спешащему мне навстречу Алексею…
Алена улыбнулась уголками губ своим воспоминаниям. Дверь в палату приоткрылась.
– Аленушка, а вот и я. – В палату вошел бодрый и веселый Алексей Михайлович, только в глазах его плескалось спрятанное беспокойство. – Ну, как ты сегодня?
Она улыбается и кивает, показывая, что все хорошо, а он продолжает рассказывать, как будто боится, что, если он замолчит, все исчезнет и безмолвное стерильное пространство палаты снова заполнится неизвестностью и ужасом ожидания.
– А я, пока шел к тебе, промок, что тот цуцик. Зонтик дома оставил на тумбочке. Спасибо Машеньке, медсестра такая большеглазая, ты помнишь ее? – он вопросительно взглянул на супругу. – Она, доброе сердечко, полотенце выдала и чаю налила. А я тебе конфеточки принес к чаю.
– Ты вот сказал про Машеньку, и так мне чаю захотелось свежего горяченького с конфеткой, – она даже зажмурилась от своих слов.
– Сейчас все будет, один момент. – Он сложил принесенные пакеты на тумбочку у кровати и скрылся за дверью…
На столе лежат конфеты и пирожные. Цветы стоя́т в старомодной пузатой вазе. Из соседней комнаты раздаются веселые голоса, слышны шутки. Я сижу у зеркала и смотрю на свое отражение, слезы струятся из глаз. Дверь в комнату открывается, и входит мама. Она и я похожи друг на друга, как фотокарточки с разницей в 25 лет.
– Доченька, кто тебя обидел? Ты плачешь? – Встревоженная мама подходит ко мне и, усаживаясь рядышком, обнимает меня.
– Мама, я так Костика люблю. Вот прям умереть готова, а он уехал. А тут этот свататься пришел.
– Вот и выросла ты, моя девочка, – слегка улыбнулась мама. – Уже женихи один перед другим ходят. Эх, жалко, что твои родители не видят, какая ты красавица.
– Мам, делать-то что? – в отчаянии зашептала я.
В комнату заглянули, но мама замахнулась на дверь, и та тихонько закрылась.
– Знаешь, когда твой папа пришел свататься к твоей маме, твоя бабушка, наша мама, сказала фразу одну. Я тогда не совсем поняла ее, а сейчас думаю, что очень это правильные слова. – Она убрала с моего лба пряди растрепавшихся волос. – Жить без любви очень сложно. Когда-то ты будешь видеть все достоинства мужа, но они станут раздражать тебя до зубовного скрежета. А жизнь к тому времени так тесно переплетет вас, что разорвать этот узел станет невозможно.
– Спасибо, мама. – Я смахнула слезы. – А я вот иначе сейчас подумала.
– И что ты подумала? – с любопытством спросила мама, беря меня за руки.
– Я думаю, что в любви легче всегда тому, кто меньше любит. Тому, кто любит сильнее, – обиднее, больнее и все хуже. Алешка же, по сути, неплохой парень? Не противный?
– Ну, не противный, – улыбнулась мама.
– Любит меня так, что против семьи пошел. А мать его, мы-то знаем… Значит, всю жизнь за меня горой будет. А что Костик? – я порывисто вздохнула.
Мама остановилась в дверях. Повернулась и задумчиво посмотрела на своего взрослого уже, но такого растерянного перед сложным выбором ребенка. И любой совет тут будет только во вред. Как бы ни было больно – пуповина между родителями и детьми должна быть разорвана.
– Но решать все равно тебе! Чтобы я тут не наговорила, – сказала и вышла из комнаты к гостям…
Дверь открылась, и в палату снова вошел Алексей с подносом, на котором сверкали фарфоровые чайные чашки с уютным изображением гусей, явно принесенные из дома.
– Ты представляешь, – весело начал он, – насилу чайничек нашли. Время сейчас такое странное. Быстрое такое, только успевай поворачиваться. Чай только в пакетиках на ниточках, все на скорости, на бегу, а я знаю, что ты основательно любишь чаевничать. У завотделения только и нашелся чайник заварочный.
– Алешенька, помоги. – Она попыталась сесть в кровати, но из-за слабости не смогла и вновь упала на подушки.
Алексей тревожно рванулся к ней, чашки на подносе, звякнув, опасно наклонились.
– Ну что ты? Что так всполошился? Ставь вот сюда, на тумбочку, – успокаивающе произнесла больная.
– Аленушка, ты только не нервничай. – Мужчина приподнял подушки, усаживая жену. Налил в чашку черный чай. – А давай я тебя с ложечки напою? Ты уже на поправку идешь, но все равно слабенькая еще.
– Совсем как маленькую? – вскинулась она, с негодованием отодвигая руку мужа.
– Как маленькую, – улыбнулся Алексей Михайлович. – Ты же всю жизнь для меня – моя маленькая девочка.
– Ну тогда ладно, – смягчилась Алена, – конфетку не забудь.
Он развернул ей конфету и поднес к губам чайную ложечку с чаем.
– А помнишь, как мы чаевничали?
Она отхлебнула чай, откинулась на подушку и кивнула.
– А помнишь, как я пел?.. «Милая моя, солнышко лесное…», – запел Алексей. И Алена прикрыла глаза…
В комнате за круглым столом сидим мы с Алешкой. Здесь же Алешкина мама, Серафима Андреевна, и ее подруга, такая же молодящаяся дама, рядом с которой, опустив плечи, уткнулась носом в тарелку худая, нескладная девушка в старомодной блузке и нелепых каких-то очках. Они ей явно велики и постоянно норовят свалиться в тарелку, а она поправляет их нервным движением рук. Она вообще старается двигаться поменьше, чтобы не обращать на себя внимание.
– Ой, как же хорошо, – восклицает подруженька, – пироги такие вкусные, Фимочка, рецепт запишешь?
– Конечно, запишу. – Свекровь недовольно смотрит на молодую сноху.
Я старательно улыбаюсь, не теряя еще надежды найти общий язык с царственной хозяйкой дома.
– Дочка моя – хозяюшка такая, так печь любит. А такого вот рецепта не пробовала.
Катя, нервно вздрогнув, кидает затравленный взгляд на мать и поправляет очки.
– Катюша, это же так чудесно, что вы тоже любите готовить, – я вежливо улыбаюсь этой зажатой в тиски материнской заботы девушке, – вот этот вот пирог очень прост, но есть один маленький секрет…
Серафима резко, со звоном, ставит чашку на стол.
– Пора уже сменить тарелки. Алена, пожалуйста, позаботьтесь, – железным, не терпящим возражений тоном скомандовала она.
Я дрожащими руками начинаю собирать чашки, не понимая, что сделала снова не так – ведь от всей души хотела поделиться рецептом.
– Сынок, спой нам, – со сладкой улыбкой свекровь повернулась к сыну.
– Ах, Алексей, вы еще инструментом владеете? – всплеснула руками дама. – А Катенька на скрипке играет, сейчас консерваторию заканчивает. Чудесный домашний ансамбль будет.
– Просим, просим, – захлопали вместе пожилые дамы.
Я взяла в руки гору грязной посуды, и, выходя из комнаты, увидела поджатые губы Серафимы, ее недовольный взгляд, и услышала начальные аккорды «Солнышко лесное…».