Повернувшись к двери, уже не могла сдерживать слезы…
– Аленушка, милая моя, почему ты плачешь? Ты вспомнила, как чудесно было тогда? – Алексей Михайлович встревоженно вытирает жене глаза. – Мы еще споем тебе! Скоро выпишут. Ребят соберем и споем…
– Конечно. Ты чудесно поешь, – она, кивая, перехватывает и гладит его руки. – Устала я что-то, Алешенька, посплю.
– Я пойду, – засуетился пожилой мужчина. – Что тебе завтра принести? Чем порадовать?
– Не знаю. Избаловал ты меня уже, – пожимает плечами старушка.
– Вот ты скажешь! А кого же мне еще баловать? – Он удивленно поднял брови.
– Как это кого? А Марта? – возмутилась Алена Александровна.
– Марта – это да! Сейчас приду домой, рыбки ей дам, порадую. Потом про тебя расскажу. Она же тоже волнуется! Каждый раз спрашивает о тебе.
– Так беги уже! Беги к Марте! Она тоже скучает. А я посплю… – устраиваясь в кровати, Алена закрыла глаза.
Глава 3
Алексей тихонечко вышел в больничный коридор. Он всегда недолюбливал такие места. Мама уходила тяжело, даже мучительно. Больницы сменяли одна другую, но специалисты лишь разводили руками. Она была совершенно здорова, но мозг ее постепенно умирал. Она и так не обладала легким характером, а тут и вовсе становилась капризным невыносимым ребенком. После смерти матери все эти чувства сменились на отчаянное неприятие запахов дезинфекции и мелькающих тут и там белых халатов. Холодное звяканье металлических инструментов и шаркающие шаги пожилой санитарки вызывали мучительную боль в голове и глазах.
– Ох, поскорее бы уже жену подлечили и домой отпустили, – шептал Алексей сам себе, быстро идя по коридору.
Выйдя на крыльцо, он полной грудью вдохнул свежий холодный воздух. Один раз, другой, третий, словно пытаясь вытолкнуть из себя весь больничный дух.
Унылый дождь сменился мягким пушистым снегом. Уже весь больничный двор запорошило. Так бывает только тогда, когда еще не появилось первых следов. Эта чистая красота создает ощущение неприкосновенности. Обманчивая невинность, прикрывающая слякотность и грязь. Алексей аккуратно сделал шаг: не хватало только ему грохнуться тут на лестнице и сломать что-нибудь. Хотя, с другой стороны, врачи рядом. «Меня на руках занесут в больницу, если что», – усмехнулся он про себя.
– Мам, смотри, как красиво!!! Это звезды падают с неба? Можно желание загадывать? – восторженно закричал мальчишка лет пяти, остановившись и запрокинув голову к небу.
– Сынок, побежали быстрее. Фантазер ты, мой мечтатель, – озабоченная маленькая девушка поправила на пацаненке смешную шапку с тремя помпонами. Если бы он не назвал ее мамой, можно было подумать, что это брат и сестра, настолько хрупкой она была.
Пожилой мужчина посмотрел на небо.
– А ведь и правда, – улыбнулся он, – прав малыш. Похоже на звезды… пускай все будет хорошо, – загадал он и потихоньку двинулся сквозь звездопад к воротам парка.
Каких только желаний не бывает. Бывают мимолетные, бывают серьезные мечты. Иногда желание такое нестерпимое, но что-то мешает его исполнению, а потом оно вдруг исполняется… но все уже так поменялось, что сбывшаяся мечта становится обузой. Где-то это было? Ах да, у Пушкина…
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина…
Там пам-пам… вот уже и слабоумие подкрадывается на мягких лапках. Нет, все не так! Не получается по признакам. Стихи я должен помнить, а вот зачем сел в трамвай – нет.
– Уже неплохой результат! – похвалил себя Алексей. – Суть я помню. Сейчас вот вспомню полностью. Так… Сосредоточился! Что же дальше?
Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью…
И между тем – я обмирал,
От ужаса зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал…
– Коварная память, – пробормотал пожилой мужчина, аккуратно шагая к воротам, – стихи и прозу помню… по строчке.
Бывает и так, что до обидного мечта не исполняется, а после оказывается, что и к лучшему это все было. Не нужно прогибать под себя изменчивый мир, а лучше прислушаться к его заботливому шепоту. Вот, например, Сенька из второго подъезда мечтал, грезил о мотоцикле. Собирал каждую копейку, хватался за любую подработку. Отказывал себе везде, где только мог. Знал все модели и мог собрать и разобрать любой мотоцикл по винтикам. Купил. Хвастался. Протирал мягкой тряпочкой. Ездил по двору и окрестностям. Красовался. А потом что-то не рассчитал, не вписался в поворот и упал с мотоцикла в овраг. Ногу сломал и долго потом лечил. Сложный перелом там был, в больнице лежал. Вот пока он там на вытяжке валялся, его чудо-технику и украли. Ну, как украли? Друзья покататься взяли да и не разъехались с трамваем. Один погиб, а второй инвалидом остался. Как выяснилось вскоре, вроде какой-то болт не зажат был… Так Сенька все про свою мечту понял. А как вылечился, женился на Машке, она всю жизнь его любила. Три пацана сейчас у них растут. А Сенька к технике сейчас сам не подходит и детей не пускает.
«А что же я хотел в жизни вот так, с замиранием сердца, до забвения?» – размышлял Алексей, тихонечко шлепая по раскисающему снегу. Он потянул на себя дверь подъезда…
Распахнулась дверь комнаты, и влетела Аленка. Ее глаза светились от счастья, она затанцевала по комнате, напевая веселую песенку.
– Что тебя так обрадовало? – Я нехотя оторвался от бумаг на письменном столе. Сроки написания диссертации горели. Материала хватало, а усидчивости нет – я искал любой повод, чтобы отвлечься от написания. Критический срок неумолимо приближался, а работа не двигалась. Это раздражало.
– Я беременна! Ура-а-а-а! – улыбаясь и вальсируя по комнате, она распахнула руки.
– Ура! – Я вскочил, едва не перевернув стол. Бумаги рассы́пались и кружась полетели на пол, повторяя движения жены. Я подхватил ее на руки и, смеясь, мы продолжили танец. В комнату без стука бесцеремонно вошла Серафима Андреевна, натянуто улыбаясь:
– А что тут за веселье?
– Мама, Аленка беременная. Ты скоро станешь бабушкой, – радостно закричал я и бросился к ней. Но, не добежав полшага, словно ударился о бетонную стену ее резких слов.
– А меня спросили? Хочу ли я ребенка? А я не хочу!!! Молодая еще я!!! Не хочу угробить свою жизнь на этого… – завизжала мать. Ее буквально трясло от негодования.
Мы в растерянности замерли. Аленины глаза наполнились слезами, вот-вот готовыми пролиться. И непонятно было, чем обернутся эти слезы: моросящим дождиком или смертельной разрушительной бурей, сметающей на своем пути все живое. А мать, не замечая ничего вокруг, неслась дальше.
– Ну хорошо, женился ты на этой… – Она брезгливо смерила взглядом девушку. – Ну поигрался пару лет… Хорошо, я потерплю, пока эта блажь из твоей головы выветрится. Все, пора уже за ум браться. Оставь ее. Давай жизнь нормальную строить. Вон Катенька. Такая девочка хорошая, готова за тебя выйти. И нашего круга…
Алена стояла, вытаращив глаза, готовая уже для резкого ответа, но я, всегда мягкий и уступчивый, вдруг заорал как бешеный:
– Мама, ты не оставила еще этот бред? Ты и отца в могилу свела своим мерзким характером. Ты всегда добивалась своего, но не сейчас…
Мать замолчала, прижав руки к груди и испуганно хлопая глазами. Она впервые в жизни видела сына таким.
– Алешенька, мальчик мой, только не нервничай…
– Я уже давно не мальчик. Взрослый мужчина, который хочет жить своей жизнью. – Я прошелся по комнате, но успокоения это не принесло. – Имею право не спрашивать у тебя, что нам с женой делать. И прекрати мне сватать неудачных дочек своих подружек. Я люблю Алену, и мы уходим отсюда, – произнес жестко. – Алена, собирайся.
Девушка ошарашенно кивнула. Она тоже впервые в жизни видела мужа таким, и он в этом образе ей, определенно, нравился куда больше.
Я подбежал к шкафу и выдернул с антресоли сумки, швырнув их в центр комнаты…
Пара баулов стои́т на полу в прихожей, из кухни слышатся голоса.
– Димка, так мы тут перекантуемся у вас пару деньков? Пока подыщем что-то.
– Дима, помогай, давай расставляй тарелки, – раздается звонкий женский голос, которому аккомпанирует звон тарелок.
– Конечно, живите. Сколько надо, столько и живите. Достала вас тетя Фима?
Аленка растерянно кивает, смотрит на друзей, на уютную кухню и дружную семью. Вдруг начинает рыдать, закрыв ладошками лицо. Да так горько и жалобно, что Дима едва не роняет тарелки, а его жена Оля – сковородку с ароматной жареной картошкой.
– Я старалась, – сквозь слезы жалуется Аленка, – я приготовить и прибрать… и все… все я не так…
Оля, бросив сковородку на плиту, присаживается на корточки рядом и подсовывает плачущей девушке салфетки.
– Ну успокойся. Успокойся, – утешающе гладит по плечу.
– Тебе же вредно сейчас нервничать, – Дима встает к плите и перемешивает картошку.
– А Катька… эта вобла снулая, дочь подруги, и стихи пишет, и пляшет, и вяжет…
– Аленушка, успокойся. Все образуется. Все будет у нас хорошо, – шептал я, сжимая в руках стакан с водой и не зная, чем помочь и что вообще делать в такой ситуации. Оказывается, Аленка так серьезно восприняла эту ситуацию, когда я-то уже привык к такого рода материнским вывертам, к ее извечному желанию сделать все по-своему.
Телефон зазвонил неожиданно слишком громко и тревожно. Дима снял трубку:
– Да. Да, у нас. Что вы говорите, тетя Фима, скорая уже едет? А гробовые в шкафу? Где? Между полотенцами. Хорошо.
Я рванулся к телефону, хватая друга за руки, но Дима вежливо отстранил меня, ловко уворачиваясь.
– Да-да, конечно, обязательно передам.