Сонеты — страница 22 из 27

Терпимее к душе иной породы?

Но Смерть пришла и загубила всходы.

Все, что растил, — в единый миг пропало.

А между тем уж время приближалось,

Когда она могла б внимать сердечно

Моим словам о нежности, что длится.

В ее святых речах сквозила б жалость…

Но стали бы тогда у нас, конечно,

Совсем иными волосы и лица…

CCCXVIII

Когда судьба растенье сотрясла,

Как буря или как удар металла,

И обнажились корни догола,

И голая листва на землю пала,

Другое Каллиопа избрала

С Эвтерпой — то, что мне потом предстало,

Опутав сердце; так вокруг ствола

Змеится плющ. Все началось сначала.

Красавец лавр, где, полные огня,

Мои гнездились прежде воздыханья,

Не шевельнув ни веточки в ответ,

Оставил корни в сердце у меня,

И есть кому сквозь горькие рыданья

Взывать, но отклика все нет и нет.

CCCXIX

Промчались дни мои быстрее лани,

И если счастье улыбалось им,

Оно мгновенно превращалось в дым.

О сладостная боль воспоминаний!

О мир превратный! Знать бы мне заране,

Что слеп, кто верит чаяньям слепым!

Она лежит под сводом гробовым,

И между ней и прахом стерлись грани.

Но высшая краса вознесена

На небеса, и этой неземною

Красой, как прежде, жизнь моя полна,

И трепетная дума сединою

Мое чело венчает: где она?

Какой предстанет завтра предо мною?

CCCXX

Как встарь, зефир над нежными холмами;

Да, вот они, где дивный свет явился

Очам моим, что небу полюбился,

Смяв пыл и радость горем и слезами.

Тщета надежд с безумными мечтами!

Меж сирых трав источник помутился,

И пусто гнездышко. Я с ним сроднился,

Здесь жив, здесь лечь и бренными костями

Да изойдут и сладкие рыданья,

Не жгут и очи сердца прах остылый,

И отдых обретут мои страданья.

Владыка мой был щедр нещадной силой:

Лицом к лицу с огнем — я знал пыланья!

Оплакиваю ныне пепел милый.

CCCXXI

Тут не гнездо ли Феникса живого?

Здесь перья злато-рдяные слагала

И под крылом мне сердце согревала

Та, что поныне внемлет вздох и слово.

Здесь и страданья сладкого основа:

Где то лицо, что, все светясь, вставало,

Жизнь, радость, пыл и мощь в меня вливало?

Была — одна, едина — в небе снова.

Покинут, одиноко изнываю

И все сюда влачусь, исполнен боли,

Твои святыни чту и воспеваю;

Холмы все вижу в полуночном доле

И твой последний взлет к иному краю

Здесь, где твой взор дарил рассвет юдоли.

CCCXXII

Нет, не читать без судорог ума,

Без дрожи чувств, глазами без печали

Стихи, что благостью Любви сияли —

Их сочинила Доброта сама.

Тебе претила зла земного тьма —

И ныне светишь из небесной дали;

Стихи, что Смертью преданы опале,

Ты всыпал снова в сердца закрома.

Ты б наслаждался новыми плодами

Моих ветвей. Какая из планет

Завистливо воздвигла Смерть меж нами?

Кто скрыл тебя, чей неизбывный свет

Я вижу сердцем и пою устами,

Тебя, чьим словом я бывал согрет?

CCCXXVI

Теперь жестокой дерзости твоей

Я знаю, Смерть, действительную цену:

Цветок прекрасный гробовому плену

Ты обрекла — и мир теперь бедней.

Теперь живому свету наших дней

Ты принесла кромешный мрак на смену,

Но слава, к счастью, не подвластна тлену,

Она бессмертна, ты ж костьми владей,

Но не душой: покинув мир суровый,

Ей небо радовать своим сияньем,

И добрым людям не забыть ее.

Да будет ваше сердце, ангел новый,

Побеждено на небе состраданьем,

Как в мире вашей красотой — мое.

CCCXXVII

Дыханье лавра, свежесть, аромат —

Моих усталых дней отдохновенье, —

Их отняла в единое мгновенье

Губительница всех земных отрад.

Погас мой свет, и тьмою дух объят —

Так, солнце скрыв, луна вершит затменье,

И в горьком, роковом оцепененье

Я в смерть уйти от этой смерти рад.

Красавица, ты цепи сна земного

Разорвала, проснувшись в кущах рая,

Ты обрела в Творце своем покой.

И если я недаром верил в слово,

Для всех умов возвышенных святая,

Ты будешь вечной в памяти людской.

CCCXXVIII

Последний день — веселых помню мало —

Усталый день, как мой остатний век!

Недаром сердце — чуть согретый снег —

Игралищем предчувствий мрачных стало.

Так мысль и кровь, когда нас бурей смяло,

Как в лихорадке, треплет жизни бег.

Был радостей неполных кончен век,

Но я не знал, что время бед настало.

Ее прекрасный взор — на небесах,

Сияющий здоровьем, жизнью, светом.

А мой убог — пред ним лишь дольный прах.

Но черных искр я ободрен приветом:

«Друзья! До встречи в благостных краях —

Не в вашем мире горестном, а в этом!»

CCCXXIX

О час, о миг последнего свиданья,

О заговор враждебных мне светил!

О верный взор, что ты в себе таил

В минуту рокового расставанья?

Я твоего не разгадал молчанья.

О, до чего я легковерен был,

Решив, что часть блаженства сохранил!

Увы! рассеял ветер упованья.

Уже тогда была предрешена

Ее судьба, а значит — и моя,

Отсюда и печаль в прекрасном взоре;

Но очи мне застлала пелена,

Не дав увидеть то, что видел я,

О большем не подозревая горе.

CCCXXX

Прекрасный взор мне говорил, казалось:

«Меня ты больше не увидишь тут,

Как вдалеке твои шаги замрут, —

Смотри, чтоб сердце после не терзалось».

Предчувствие, зачем ты отказалось

Поверить, что мучения грядут?

Значение прощальных тех минут

Не сразу, не тогда, потом сказалось.

Ее глаза безмолвные рекли

Моим: «Друзья, которых столько лет

Мы были вожделенное зерцало,

Нас небо ждет — совсем не рано, нет! —

Мы вечную свободу обрели,

А вам, несчастным, жить еще немало».

CCCXXXIII

Идите к камню, жалобные строки,

Сокрывшему Любовь в ее расцвете,

Скажите ей (и с неба вам ответит,

Пусть в прахе тлеть велел ей рок жестокий),

Что листья лавра в горестном потоке

Ищу и собираю; листья эти —

Последние следы ее на свете —

Ведут меня и близят встречи сроки,

Что я о ней живой, о ней в могиле —

Нет, о бессмертной — повествую в муке,

Чтоб сохранить прелестный образ миру.

Скажите ей — пусть мне протянет руки

И призовет к своей небесной были

В мой смертный час, как только брошу лиру.

CCCXXXIV

Коль верности награда суждена

И горе не осталось без ответа,

Я жду награды: вера ярче света

И в мир, и в Донну мной соблюдена.

Мои желанья ведает она.

Они все те же, только не примета —

Лицо иль слово — ей сказали это,

Но вся душа пред ней обнажена.

Следя с небес за мной, осиротелым,

Она себя являет нежным другом,

Вздыхая обо мне со мною вместе.

И верю, что, расставшись с бренным телом,

Я снова встречусь с ней и с нашим кругом

Воистину друзей Христа и чести.

CCCXXXV

Средь тысяч женщин лишь одна была,

Мне сердце поразившая незримо.

Лишь с облаком благого серафима

Она сравниться красотой могла.

Ее влекли небесные дела,

Вся суета земли скользила мимо.

Огнем и хладом тягостно палима,

Моя душа простерла к ней крыла.

Но тщетно — плоть меня обременяла;

Навеки Донну небеса призвали,

И ныне холод мне сжимает грудь:

Глаза — ее живой души зерцала, —

О, для чего Владычица Печали

Сквозь вас нашла свой беспощадный путь?

CCCXXXVI

Я мыслию лелею непрестанной

Ее, чью тень отнять бессильна Лета,

И вижу вновь ее в красе расцвета,

Родной звезды восходом осиянной.

Как в первый день, душою обаянной

Ловлю в чертах застенчивость привета.

«Она жива, — кричу, — как в оны лета!»

И дара слов молю из уст желанной.

Порой молчит, порою… Сердцу дорог

Такой восторг!.. А после, как от хмеля