Она прекрасна — резвый ветерок
Златые пряди закрутил[232] юнице,
Прекрасна, если рдеют розы щёк,
И огнь любви в очах её искрится.[233]
Прекрасна, если грудь её глядится,
Как барк с товаром ценным до борта,
Прекрасна, лишь улыбкою-денницей
Рассеяна гордыни темнота.
Но всё ж она прекрасней, лишь врата
Откроет, где жемчужины, рубины:
Её разумной речи простота —
Послание души её невинной.[234]
Всё прочее — природы дивный дар,
А речи порождает сердца жар.
Ты мой восторг! Как я тебя люблю!
Счастливый жребий свой благословляя,
Я о твоём несчастии скорблю:
Со мной, убогим, будешь ты — святая.
Когда б тебя всем прочим одаряя,
И здесь сияло Небо правотой,
Тебя б прославил горний ум средь рая,
Чертя свой стих на стеле золотой.
Но так как ты, сияя добротой,
Ко мне, рабу ничтожному, сердечна,
Хоть я и мал, воздаст мой дух простой
Тебе хвалу, не гаснущую вечно.
Чей звучный слог, дозволив мне взнестись,[235]
Поднимет и тебя в благую высь.
Мои глаза, голодные от страсти,
На мук своих виновника глядят
Не насыщаясь, коль его в злосчастье
Имея — чахнут, потеряв — скорбят.
Жизнь без него для них — жестокий ад,
Его увидев — взор в него вперили;
И как сгубил Нарцисса тщетный взгляд
(Его же), так я нищ от изобилья.
Мои глаза питает без усилья
Прекрасный вид, не зримый до сих пор,
Им то отвратно, что они любили,
На что теперь они не бросят взор.
Вся слава мира для меня напрасна:
Она — как тень, лишь милая — прекрасна.
Ни искрой похотливого огня
Не нарушай покой её священный,
Ни взглядом, сладострастье в нём храня,
Не возмущай души её смиренной.
Но лишь с любовью чистой и нетленной,
И с негой в целомудренных мечтах
Войди в её приют благословенный
Под ангельский восторг на Небесах.
И счастье заблестит в твоих очах,
Которого не смог достичь ты ране,
Но ей не говори о скорбных днях,
Что ты из-за неё провёл в терзанье.
Лишь это совершенство созерцай,
И за него судьбу благословляй.
Кто думает о низменном всегда,
Мою хвалу к ней называет льстивой;
Так и кукушка, слыша трель дрозда,
Вступает с нотой глупой и фальшивой.
Кто в сущностях Небес профан[237] крикливый,
Восторг иль зависть выбрать затруднён,
Пусть восхитится в зависти ревнивой,
Лишь ровней стать ей не желал бы он.[238]
В глуби души я начертал канон
Её достоинств, взяв перо златое:
И, яростью небесной побуждён,[239]
Уста наполнил сладостной хвалою.
Коль громом труб я славлю[240] мой кумир,
Восторг иль зависть должен выбрать мир.
Язык злорадный, словно жалом бьёт,
Как мерзкие гадюки[241] без пощады
На голове у Фурии;[242] их рот —
Источник слов, где много зла и яда.
Так пусть чума с ужасной мукой ада
Тебя сразят[243] за нрав поганый твой:
В моей любимой лжи твоей громада
Раздула угли злости роковой.
Чьи искры пусть в душе твоей лихой
Зажгут огонь, где ты сгоришь всецело,
Коль тайно замышляешь мой покой
Нарушить, и ко мне являться смело.
Тебе награда — злоба и позор.
Что мне готовил, сам пожнёшь, как вор.
С тех пор как разлучился я с любимой,
Я много дней провёл среди невзгод,
И, кажется, что медленно, незримо,
Ночей тянулся скорбный хоровод.
Ведь если день украсит небосвод,
Хочу, чтоб ночь сменила день тоскливый,
Когда же ночь безлунная придёт,
Возврата дня я жду нетерпеливо.
В надежде трачу время молчаливо,
Стремясь печаль той сменой обмануть,
Но снова скорбь гнетёт меня ревниво,
И кажется мне длинным краткий путь.
Мы слишком долго грусти видим лик,
Но час блаженства исчезает вмиг.[244]
С тех пор как сбились мысли у меня,
Утратившего свет[246] и утешенье,
Брожу во тьме,[247] как ночью, без огня,
Боясь любой угрозы в треволненье.
Не вижу ничего и в ясный день я,
Когда нам не видать своих теней;
Лишь горнего луча изображенье[248]
В моих глазах теперь блестит сильней.
И я Идею вижу средь огней,
Её умом чистейшим созерцая:[249]
Мне сил придаст сиянье света в ней,[250]
Любовный голод сердца утоляя.
Пока сей блеск умом я только зрю,
Я слеп, и тело голодом морю.[251]
Как дикий Голубь[252] средь ветвей безлистых
О горлице исчезнувшей грустит,[253]
Моля её вернуться в песнях истых,
И ждёт, когда подруга прилетит.
Так ныне я обрёл печальный вид,
Рыдая об отсутствии любимой,
И горестно брожу среди ракит,
Стеная словно голубь, нелюдимый.
Не радостью, под Небом возносимой,
Утешусь я — мне даст покой навек
Её безгрешный облик несравнимый,
Чем восхищён и Бог, и человек.
Мой день погас, её лишённый света,
И жизнь мертва, блаженством не согрета.
[АНАКРЕОНТИКА][254]
В дни юности моей Эрот,
Слепой малыш, слукавил:[256]
Чтоб в яром улье взял я мёд,
Мне храбрости прибавил.
Но видя, как ужален я,
Он улетел в свои края.
Охотясь, зрит Диана[258] днём
Эрота, что забылся сном
У своего колчана;
Она стрелу златую в нём
Сменила на свою тайком —
И ей нанёс мне рану
Эрот, а со стрелой Эрота
Диана вышла на охоту.
Тайком узрел я, как прельщён,
Явился к милой Купидон,
И ей промолвил: «Здравствуй, мама!»
Я засмеялся; и смущён,
Стыдясь, покрылся краской он:
Малыш Венеру спутал с Дамой.
Ему сказал я: «Не красней,
Ошиблись многие пред ней».
Раз, на коленях матери лежащий,
В дремоту впал Эрот.
Тут нежной пчёлки, яростно жужжащей,
Послышался полёт.
5 Ребёнок, сим гуденьем пробуждённый,
На пчёлку бросил взгляд:
«Тварь малая, но голос исступлённый,
И будит всех подряд.
Сердясь, она кружит затем,
10 Чтоб угрожать бесстрашно всем».
Но улыбаясь, мать ему сказала,
И в шутку, и в серьёз:
«Смотри, ты сам почти такой же малый,
С тебя такой же спрос.
15 Страдают от тебя на небе боги,
И люди на земле:
Им, спящим, досаждаешь ты в чертоге,
Подобно сей пчеле.
Ты иль жестокость отврати,
20 Иль тихо, словно лист, лети».
Однако захотел мальчишка злой
Прервать её полёт,
С беспечною отвагой за пчелой
Погнался наш Эрот.
25 Но лишь её рукою он зажал —
Ужалила пчела:
Тогда он заревел и завизжал:
«Как рана тяжела!
Кого я презирал дотоль,
30 Мне жалом причинила боль».
Бежит он прямо к матери своей
Поплакаться о горе:
Она смеётся над забавой сей,
Хотя печаль во взоре.
35 «А как же, сын мой, жгуча боль у тех,
Чьё сердце ты пронзаешь,
Наносишь раны для своих утех,
И жалости не знаешь.
Имей же состраданье впредь,
40 Не дай влюблённым умереть».
Стенающего мальчика накрыла
Она своей полой;