Руперт выбрался из фургона и громко хлопнул дверью.
— Ay! — окликнул он. — Есть кто-нибудь?
Ответа не было. Он прошел мимо старого чурбана для рубки дров к задней двери дома и громоподобно постучал кулаком.
— Ау! Кто-нибудь дома?
Он сложил ладони домиком, всматриваясь в запачканное сажей окно того, что некогда, вероятно, служило кладовой, затем махнул нам выходить из фургона.
— Странно, — прошептал он. — Кто-то стоит посреди комнаты. Я вижу его очертания на фоне дальнего окна. — Он еще несколько раз постучал в дверь погромче.
— Мистер Ингльби! — позвала я. — Мистер Ингльби, это я, Флавия де Люс. Я привела людей из церкви.
Повисло длительное молчание, затем мы услышали топот тяжелых ботинок по деревянному полу. Скрипнула, открываясь, дверь в темное помещение, и на пороге, моргая, показался высокий блондин в комбинезоне.
Никогда в жизни его не видела.
— Я Флавия де Люс, — сказала я, — из Букшоу. — Я помахала рукой приблизительно в том направлении, на юго-восток. — Викарий попросил меня показать этим людям дорогу на ферму «Голубятня».
Блондин вышел во двор, существенно согнувшись, чтобы пройти сквозь низкий дверной проем и не удариться головой. Он был, как описала бы Фели, «неприлично красив»: высоченный нордический бог. Когда этот светловолосый Зигфрид повернулся, чтобы аккуратно прикрыть за собой дверь, я увидела на спине его комбинезона большой выцветший красный круг.
Значит, он военнопленный.
Мои мысли сразу же метнулись к деревянному чурбану и отсутствующему топору. Он порубил Ингльби на части и сложил вместо дров в кухонную печь?
Что за нелепое предположение! Война закончилась пять лет назад, и я видела Ингльби, во всяком случае Грейс, не далее как на прошлой неделе.
Кроме того, я уже знала, что немецкие военнопленные не особенно опасны. Первый раз я их увидела во время первого похода в кинотеатр «Палас» в Хинли. Когда пленных в синих куртках в сопровождении вооруженной охраны провели в зал и рассадили, Даффи толкнула меня локтем и показала на них.
«Враги!» — прошептала она.
Когда свет погас и начался фильм, Фели наклонилась ко мне и сказала: «Только представь, ты сидишь с ними в темноте два часа. Одна… если Даффи и я пойдем за сладостями».
Показывали фильм «Где мы служим», и я не могла не заметить, что когда корабль ее величества «Торрин» в Средиземном море потопили пикирующие бомбардировщики люфтваффе, хотя пленные не аплодировали в открытую, они все же улыбались.
«С плененными немцами нельзя обращаться бесчеловечно, — сказал нам отец, когда мы вернулись домой, цитируя то, что слышал по радио: — Но им надо очень ясно продемонстрировать, что мы считаем их, офицеров и солдат, изгоями в обществе приличных людей».
Хотя я уважала слова отца, по крайней мере в принципе, было ясно, что человек, встретивший нас на ферме «Голубятня», не изгой, даже при самом буйном воображении.
Спустя пять лет после наступления мира он мог носить свой комбинезон с мишенью только из гордости.
— Позвольте представиться, я Дитер Шранц, — сказал он с широкой улыбкой, пожимая руки каждому из нас, начиная с Ниаллы. Только по этим пяти словам я уже определила, что он говорит почти на идеальном английском. Он даже произнес свое имя так, как это бы сделал англичанин, с твердыми р и ц и без неприятного рычания в произношении фамилии.
— Викарий сказал, что вы должны приехать.
— Чертов фургон сломался, — сказал Руперт, махнув головой в сторону «остина», как мне показалось, с некоторой долей агрессии. Как будто он…
Дитер улыбнулся.
— Не беспокойтесь, я помогу вам доставить его до поля Джубили, где вас расквартируют, дружище.
Дружище? Дитер явно живет в Англии довольно долго.
— Миссис Ингльби дома? — спросила я. Я подумала, что будет хорошо, если Ниалле предоставят доступ к удобствам до того, как ей придется просить об этом.
Облачко пробежало по лицу Дитера.
— Гордон уехал куда-то в лес, — сказал он, указывая на холм Джиббет. — Он любит работать один большую часть времени. Сейчас он должен спуститься, чтобы помочь Салли на лугу. Мы увидим их, когда доставим ваш автобус к реке.
Салли — это Салли Строу, член «Сельскохозяйственной женской армии»,[29] или «земельная девушка», как их называли, она работала на ферме «Голубятня» со времен войны.
— Ладно, — сказала я. — Привет! Это Клещ и Сорока.
Двое пестрых котов миссис Ингльби неторопливо вышли из амбара, зевая и потягиваясь на солнце. Она часто брала их с собой за компанию на рынок, как поступала с некоторыми из своих животных, включая, время от времени, свою любимицу гусыню Матильду.
«Клещ, — она однажды проинформировала меня, когда я поинтересовалась их именами, — потому что у него есть клещи. А Сорока болтает без умолку».
Сорока шла прямо ко мне, уже приступив к кошачьей беседе. Клещ в это время направлялся к голубятне, мрачно возвышавшейся сзади над нагромождением разваливающихся сараев.
— Вы идите вперед, — сказала я. — Я приду на поле через несколько минут.
Я взяла Сороку на руки.
— Как поживает наша хорошенькая киска? — заворковала я, уголком глаза наблюдая, поверил ли мне кто-нибудь. Я знала, что кошка не поверила, она сразу же начала изворачиваться.
Но Руперт и Ниалла уже погрузились в фургон, стоявший во дворе, до сих пор подергиваясь. Дитер подтолкнул его и вскочил на подножку, и через секунду, подпрыгивая, они вырулили со двора на дорожку, ведущую вниз по склону на поле Джубили и к реке. Негромкий взрыв глушителя подтвердил их отбытие.
Как только они скрылись из виду, я опустила Сороку на пыльную землю.
— Где Клещ? — спросила я. — Найди его.
Сорока продолжила свой длинный кошачий монолог и двинулась к голубятне.
Не приходится говорить, что я последовала за ней.
7
Голубятня представляла собой произведение искусства. По-другому не скажешь, и я совершенно не удивлюсь, если услышу, что «Национальный Трест»[30] положил на нее глаз.
Именно от этого выдающегося образчика архитектуры ферма «Голубятня» получила свое название. Это высокая круглая башня из древних кирпичей оттенка увядшей розы, но при этом среди них нет двух одинаковых. Построенная в эпоху королевы Анны, некогда она использовалась для разведения голубей к фермерскому столу. В те дни ножки маленьких голубей ломали, чтобы они оставались в гнездах и толстели (этот факт почерпнут из кухонной болтовни миссис Мюллет). Но времена изменились. Гордон Ингльби был алчным любителем голубей, и птиц, обитавших в башне в этом столетии, скорее пестовали, чем окунали в кипяток. По уикендам он отправлял их железной дорогой куда-то в отдаленные места Англии, где их отпускали, и они сразу же летели обратно на ферму «Голубятня». Здесь их встречали тиканье замысловатых механических часов, много ласки и нежных слов и изобилие зерна.
Во всяком случае, так шли дела, пока крошку Робина Ингльби не нашли повешенным за шею на виселице в лесу Джиббет. С тех пор, за исключением нескольких диких экземпляров, на ферме «Голубятня» больше не осталось голубей.
Бедняжка Робин, он был моим ровесником, и мне было трудно поверить, что кто-то настолько юный может на самом деле умереть. Тем не менее это факт.
В деревне чем больше замалчивают, тем больше слухов ходит, и я помнила тайные разговоры, захватившие в то время Бишоп-Лейси, накатывавшиеся, словно прилив на деревянный пирс.
«Говорят, малыш Робин покончил с собой». «Робина Ингльби убили его родители». «Паренька прикончили сатанисты. Помяните мои слова…»
Большинство этих предположений доносились ко мне со слов миссис Мюллет, и сейчас я думала о них, приближаясь к башне и изумленно разглядывая множество отверстий в ней.
Подобно монаху, который именовался лектором в средневековых монастырях, Даффи часто читала нам вслух за едой. Недавно нас угощали описаниями из книги Генри Сэвиджа Лэндора[31] «Через земли обетованные» — башен молчания в Персии, на вершинах которых парсы[32] хоронили своих умерших в положении сидя, подпирая палкой подбородок, чтобы сохранить вертикальное положение. Когда вороны, бранясь, собирались над телом, считалось билетом в рай, если сначала выклевывали правый глаз. Если левый — это было не настолько благоприятным.
Я не могла не думать сейчас об этом и о рассказе автора о любопытных круглых голубиных башнях Персии, в центре которых располагалась глубокая яма для сбора гуано, производство которого было единственной причиной для разведения птиц.
Может ли существовать, задумалась я, некая странная связь между башнями, птицами, смертью и разложением? Когда я на миг остановилась поразмышлять на эту тему, из башни донесся специфический звук.
Сначала я приняла его за клекотание и перекличку голубей высоко над моей головой. Или это ветер?
Звук казался слишком монотонным для того или другого, усиливаясь и затихая, словно призрачная авиационная сирена, почти на грани слышимости.
Покосившаяся деревянная дверь была приоткрыта, и я обнаружила, что легко могу пройти в пустую середину башни. Сорока потерлась о мои щиколотки и скрылась в темноте в поисках мышей.
Сильное зловоние этого места ударило меня по лицу: безошибочный химический запах голубиного помета, из которого великий Хамфри Дейви путем дистилляции выделил углекислую соль аммиака с осадком карбоната извести и поваренной соли, открытие, которое я как-то подтвердила опытом в своей химической лаборатории в Букшоу.
Высоко над моей головой бесчисленные лучи солнца, проникавшие сквозь отверстия, испещряли изогнутые стены пятнами желтого света. Как будто я вступила в дуршлаг, через который какой-то гигант процеживал бульон.
Здесь, внутри, звук шагов был еще громче — водоворот шума, усиленного закругляющимися стенами, центром которого была я. Я не смогла никого дозваться, даже если б осмелилась.