Когда я проезжала угол Спиндл-лейн, часы, вмонтированные в стену «Тринадцати селезней», показали, что сейчас либо полдень, либо полночь. Боюсь, что я не сдержала ругательства.
Выехав из деревни, я летела как ветер на юго-запад к Букшоу, пока не достигла Малфордских ворот, где меня ждал Кларенс Мунди, опираясь на крыло автомобиля и жадно затягиваясь сигаретой. Судя по снегопаду окурков на дороге, это явно была не первая.
— Привет, Кларенс, — поздоровалась я. — Который час?
— Десять сотен часов, — ответил он, глянув на затейливые военные наручные часы. — Скорее садись.
Он включил сцепление, пока я усаживалась, и мы рванули, как ракета.
Пока мы неслись по дорогам вдоль изгородей, Кларенс работал с рычагом переключения скоростей, словно заклинатель змей с упрямой коброй, каждые несколько секунд сжимая головку рычага и переводя ее в новое положение. За окном пейзаж превращался во все ускоряющееся расплывчатое зеленое пятно, пока мне не захотелось крикнуть: «Ура!», но я сдержалась.
Во время войны Кларенс управлял гигантскими аэропланами «Сандерленд», бесконечно патрулируя обширную Атлантику в поисках немецких подводных лодок, и, когда мы практически летели между теснящимися изгородями, он, кажется, все еще представлял, что управляет одним из этих бегемотов. В любой момент, думала я, он может наклонить руль на себя, и мы поднимемся в воздух. Возможно, на пути в летнее небо мы даже заметим Харриет.
До того как выйти замуж за отца, Харриет пилотировала свой собственный хэвилендовский двухместный самолет, который она назвала «Голубым призраком», и я иногда представляла, как она летит одна в солнечном свете, ныряя в облака и выныривая из них, в компании одного лишь ветра.
Кларенс затормозил юзом у одного края платформы Доддингсли в тот момент, когда поезд приблизился к другому.
— Пять минут одиннадцатого, — сказал он, взглянув на часы. — Минута в минуту.
Как я и предвидела, первым пассажиром, вышедшим из вагона, оказалась тетушка Фелисити. Несмотря на жару, она была одета в длинную светлую автомобильную куртку и большой шлем от солнца, завязанный под подбородком широкой голубой лентой. Разные предметы топорщились от нее во всех направлениях: шляпные булавки, ручки зонтов, свернутые в трубочку журналы, газеты, трости-сиденья и тому подобное. Она напоминала ходячее птичье гнездо или, скорее, передвижной стог сена.
— Возьми мой багаж, Кларенс, — сказала она, — и осторожнее с крокодилом.
— С крокодилом? — уточнил Кларенс, подняв брови.
— С сумкой, — пояснила тетя Фелисити. — Новой, из «Хэрродс», и я не хочу, чтобы ее испортил неуклюжий сельский житель на какой-то забытой богом железнодорожной станции. Флавия, — добавила она, — ты можешь понести мою грелку.
8
Доггер встретил нас у парадного входа. Он выудил тряпичный кошелек для монет из кармана и вопросительно поднял брови в адрес Кларенса.
— Два шиллинга, — сказал Кларенс, — дорога туда и обратно плюс ожидание.
Пока Доггер отсчитывал деньги, тетушка Фелисити откинулась назад, рассматривая фасад дома.
— Шокирует, — заметила она. — Это место становится все более запущенным прямо на глазах.
Я не была в настроении говорить ей, что, когда дело касается расходов, отец заходит в тупик. Дом принадлежал Харриет, которая умерла молодой, неожиданно, не позаботившись оставить завещание. Теперь, из-за того, что отец именовал «затруднениями», маловероятно, что мы сможем еще долго оставаться в Букшоу.
— Отнеси сумки в мою комнату, Доггер, — распорядилась тетушка Фелисити, возвращая взор на землю, — и осторожно с крокодилом.
— Да, мисс Фелисити, — сказал Доггер, уже взяв по ивовой корзине под мышки и по чемодану в каждую руку. — «Хэрродс», полагаю.
— Тетя Фелисити приехала, — сказала я, проскользнув на кухню. — Почему-то мне не очень хочется есть. Думаю, я сделаю себе сэндвич с латуком и перекушу в комнате.
— Вы не сделаете ничего подобного, мисс, — заявила миссис Мюллет. — Я сделала чудесный заливной салат со свеклой и тому подобным.
Я скорчила жуткую гримасу, но, когда она неожиданно взглянула на меня, я припомнила уловку Ниаллы и умно превратила гримасу в зевок, прикрыв рот ладонью.
— Извините. Я рано встала сегодня, — сказала я.
— Я тоже. Сочувствую.
— Я была на ферме Ингльби, — поделилась я.
— Я слышала, — заметила она.
Чтоб ей в камень превратиться! Хоть что-то ускользает от ушей этой женщины?
— Миссис Ричардсон сказала, что ты помогала этим кукольникам, женщине с иудиными волосами[36] и мужчине с негнущейся ногой.
Синтия Ричардсон. Мне следовало догадаться. Присутствие кукольников явно развязало этот поджатый рот-кошелек.
— Ее зовут Ниалла, — сказала я, — а его Руперт. Она довольно милая, вообще-то. Она собирает альбомы с вырезками, во всяком случае когда-то собирала.
— Это все очень хорошо, я уверена, дорогая, но вам следовало бы…
— Еще я видела миссис Ингльби, — продолжила я. — И мы интересно поболтали.
Движения миссис Мюллет замедлились — и вовсе остановились. Она заглотнула наживку.
— Поболтали? С ней? Ха! После дождичка в четверг. Бедняжка, — добавила она запоздало.
— Она говорила о Робине, своем сыне, — сказала я с толикой правды.
— Да ладно!
— Она сказала, что Робина больше нет.
Это было чересчур даже для миссис Мюллет.
— Больше нет? Еще бы, должна я сказать. Он мертв, как дверная ручка, уже лет пять, если не больше. Мертв и похоронен. Припоминаю день, когда его нашли, повешенного за шею в лесу Джиббет. Это был понедельник, день стирки, и я только что развесила гору белья на веревках, когда к калитке подошел Том Бэттс, полицейский. «Миссис М., — говорит он, — вам лучше подготовиться к плохим новостям». «Мой Альф!» — восклицаю я, и он отвечает: «Нет, это юный Робин, сын Гордона Ингльби». И — уфф! — из меня вышел весь воздух. Я подумала, что сейчас…
— Кто его нашел? — перебила я. — Юного Робина, имею в виду.
— Как кто, Безумная Мэг. Она же живет там, в лесу Джиббет. Она заметила что-то под деревом — она не подбирает всякую всячину. Подходит поднять, а это детский совочек, из тех, которые берут на пляж, и рядом жестяное ведерко для песка.
Мать Робина возила его на пляж — чуть не сказала я, но вовремя сдержалась. Я вспомнила, что одна сплетня притягивает другую, «словно мотылька к магниту», как однажды заметила сама миссис Мюллет по совершенно другому поводу.
— И тут она увидела его, подвешенного за шею на той старой виселице, — продолжила она. — Ужасное лицо у него было, говорила она, словно почерневшая дыня.
Я начинала жалеть, что не захватила записную книжку.
— Кто преступник? — открыто спросила я.
— А, — ответила она, — в том-то все и дело. Никто не знает.
— Его убили?
— Возможно, судя по всему. Но должна сказать, что никто не знает наверняка. Они провели дознание в библиотеке — это то же самое, что аутопсия, говорит мой Альф. Доктор Дарби сказал, что мальчика повесили, и это все, что он мог сказать. Безумная Мэг утверждала, что его забрал дьявол, но вы же ее знаете. Они позвали Ингльби и этого немца, который водит их трактор, Дитера, и Салли Строу. Тупые, как ослы, почти все из них. Включая полицию.
Полиция? Разумеется!
Полиция наверняка расследовала смерть Робина Ингльби, и, если моя догадка верна, мой старый друг инспектор Хьюитт имел к этому отношение.
Что ж, инспектор — не совсем старый друг, но я недавно помогала ему в расследовании, когда он и его коллеги оказались в совершенном тупике.
Вместо того чтобы полагаться на деревенские сплетни в изложении миссис Мюллет, я получу факты прямо из первых уст, так сказать. Все, что мне требуется, — это удобный случай прокатиться на велосипеде мимо полицейского участка в Хинли. Я заскочу мимоходом, просто на чашечку чаю.
Проезжая на велосипеде мимо Святого Танкреда, я не могла не задуматься, как дела у Руперта и Ниаллы. Что ж, решила я, тормозя и разворачиваясь, узнать это не займет много времени.
Но дверь приходского зала была заперта. Я потрясла ее как следует и несколько раз громко постучала, но никто мне не открыл. Может, они еще на ферме «Голубятня»?
Я прокатила «Глэдис» по церковному кладбищу к берегу реки и подняла ее, шагая по тропинке из камней. Хотя местами бечевник зарос сорняками и глубоко просел, он быстро привел меня на поле Джубили.
Ниалла сидела под деревом и курила рядом с Дитером. Он вскочил на ноги, завидев меня.
— Я думала, вы в церкви.
Ниалла яростно затушила окурок сигареты о ствол.
— Думаю, нам следовало бы, — сказала она, — но Руперт еще не вернулся.
Очень странно, поскольку Руперт предположительно никого не знает в окрестностях Бишоп-Лейси. Что — или кто? — могли задержать его так надолго?
— Может, он ушел по поводу фургона? — предположила я, обратив внимание, что капот «остина» сейчас закрыт и закреплен на месте.
— Скорее всего, он просто ушел подуться, — заметила Ниалла. — Время от времени он так поступает. Иногда он просто хочет побыть один. Но его нет уже несколько часов. Дитер, кажется, видел, как он шел в том направлении, — добавила она, указывая пальцем за плечо.
Я повернулась и с удвоенным интересом посмотрела в сторону леса Джиббет.
— Флавия, — сказала Ниалла, — оставь его в покое.
Но я хотела видеть не Руперта.
Держась края поля, я могла избегать растущего льна. Я неуклонно двигалась вверх. Для меня подъем незначительный, но для Руперта, с его ногой в железных скобах, должно быть, это было пыткой.
Что же могло заставить его взобраться на вершину холма Джиббет? Взбрело ли ему в голову выгнать Мэг из густых зарослей и потребовать, чтобы она вернула пудру-бабочку Ниаллы? Или он обозлился из-за светловолосой привлекательности Дитера?
Я могла сочинить дюжину подобных причин, но ни одна из них не производила впечатление достаточно здравой.