На склонах, занятых польскими солдатами, было найдено 900 немецких трупов. Польский корпус потерял около 4,5 тысячи человек (в том числе 1000 убитыми), то есть 9 процентов своего состава. Причем эти потери понесла польская пехота — основа боеспособности корпуса. В 48 ротах корпуса перед битвой было около 5—5,5 тысячи активных штыков. Теперь, после битвы, англичанам пришлось задуматься, не расформировать ли корпус: то, что осталось от его боевой силы — 1000 штыков в пехоте и 1000 в подразделениях разведки, — не оправдывало названия корпуса, насчитывавшего в общей сложности 42 тысячи человек. Мельхиор Ванькович начал свою книгу.
«Хотя перед битвой я провел некоторые подготовительные работы и наблюдал за ее двухнедельным ходом, главный труд ждал меня после ее окончания, — пишет он. — Пытаясь получить какое-нибудь средство передвижения, я сказал начальнику штаба корпуса: «Все транспортные средства корпуса должны быть использованы, чтобы мой автомобиль мог наконец тронуться». В этом заявлении не было мании величия, а только горечь по поводу того, что военные действия, не послужившие непосредственно достижению цели, следовало — в который уже раз в истории — поставить на службу пропаганде»{39}.
Над полем битвы кружил одинокий ворон, последний обитатель монастырских руин. Маки же выросли позднее, следующей весной, весной победы. Выросли вместе с легендой, прославлявшей павших, в память живым, тем другим живым, которые в это время победой на улицах Берлина завершили борьбу за освобождение родины, за ее будущее.
Неподалеку от монастыря, на склонах высоты 593, ныне расположено кладбище павших под Монте-Кассино. За тысячу километров от родной земли покоятся останки 1001 польского солдата. На кладбищенской плите высечена надпись:
«Прохожий, скажи Польше, что мы пали, верно служа ей».
Действительно, они верно служили родине, служили по-солдатски — били захватчиков там, где настигали, били умело и эффективно. Отборные части гитлеровцев, нашедших свою смерть под Монте-Кассино, уже не смогли появиться ни на каком фронте, уже не смогли хозяйничать в оккупированной Польше, не смогли убивать в Варшаве. В то время каждый убитый гитлеровец был нашим шагом вперед, к победе, означал помощь нашей страдающей родине. Но победы, мерой которых является только число убитых противников, не самые лучшие. Когда пехотинцы польских дивизий двигались горными тропами по склонам Призрака и Головы Ужа, считая метры, отделявшие их от хребта, за которым, к сожалению, их ожидал следующий, еще более высокий, — там, на Востоке, на станциях Киверцы, Рожище и Клевань, выгружались последние эшелоны полков польской армии в СССР. Там перспективы измерялись километрами, но эти километры — уже немногочисленные — все еще отделяли от родной земли. Уже совсем скоро мерой эффективности солдатских усилий дивизий имени Костюшко, Домбровского, Траугутта, Килиньского должны были стать не только число «выведенных из войны» фашистов, но и названия польских деревень и местечек, не столь живописных, как итальянские, но зато своих, собственными усилиями спасенных от уничтожения, а позднее — километры земель, возвращенных Польше. Километры пути, ведущего к победе и миру, ибо в 1944 году, так же как в 1942—1943 годах, судьбы войны, вопрос о сроках ее окончания решались на Востоке. Здесь солдатские усилия не только достигали «исполнителей войны» — вражеских солдат, но и распространялись непосредственно на территорию и жизненно важные центры третьего рейха, необходимые ему для продолжения войны. Было очевидно, и события доказали это, что дорога на Берлин, к победе, а через Берлин и домой проходит здесь, и только здесь.
Такой, самый высокий смысл войны хотели видеть в своей битве солдаты 2-го корпуса:
«— Что необходимо для разгрома немцев?
— Вторжение.
— Что необходимо, чтобы сделать вторжение возможным?
— Открыть путь в Северную Италию, из которой можно будет эффективно бомбить военно-промышленные объекты в Австрии, то есть занять монастырь.
— Что нужно сделать для занятия монастыря?
— Обезвредить высоту 593.
— Кто занял высоту 593?
— Четвертый батальон.
— Кто командовал батальоном после смерти подполковника Фанслау?
— Майор Мелик Сомхиянц.
— Следовательно, кто выиграл мировую войну?
— Кажется, ясно»{40}.
Добродушная ирония этого рассуждения Мельхиора Ваньковича направлена, однако, не против ни в чем не повинного майора Сомхиянца, ополяченного львовского армянина, который, несомненно, решающим образом способствовал взятию монастыря. Она ударяет в нечто большее — в саму проблему «монастырь и польский вопрос».
Падение позиций на Монте-Кассино открыло путь на Рим. Союзники заняли Рим. И что же дальше? Немцы отступили к следующей горной цепи, заблокировали следующий проход между горами — а таких цепей было не менее десятка и в каждом таком проходе можно было держать неприступную оборону… 400 километров гор до реки По, за ней еще 200 километров до Альп, гор высотой три-четыре тысячи метров. И лишь где-то за Альпами, за Австрией — Германия… Впрочем, итальянский фронт никогда не дошел даже до предгорий Альп, и, по правде говоря, для бомбежки Австрии не нужны были эти близкие аэродромы. И уже вскоре после битвы на Монте-Кассино англичане и американцы начали думать о том, как бы вывести свои войска из апеннинского тупика, чтобы использовать их для вторжения во Францию и борьбы за нее.
А ведь в прошлом солдаты 2-го корпуса находились на расстоянии шага от важнейшего фронта этой войны, от битв, в которых решались судьбы войны, Европы и Польши. Как армия, они формировались в СССР. Они должны были — и сначала так и планировалось — идти на тот фронт, идти вместе с Советской Армией кратчайшим путем на родину. Они ведь хотели сражаться сразу, не оставаясь в бездействии в течение двух лет, пока гитлеровцы обескровливали их родину. Если бы их не увели с этого пути на другие тропки, красочные и экзотические, овеянные славой и легендой, весной 1944 года они оказались бы не за тысячи километров от родины, а в одном шаге от первых же польских деревень. Они сражались бы не за Рим, а за Варшаву.
Существует еще проблема ставки — человеческой жизни. Проблема жертвы разумной или неразумной, приносимой в порыве во имя родины или же с пониманием ее необходимости в интересах родины.
Не следует слепо верить легенде. Высшую ставку — собственную жизнь, которую они мужественно и самоотверженно несли по апеннинским скалам прямо на автоматы немецких парашютистов, — эту для них незаменимую ценность солдаты 2-го корпуса принесли в жертву родине. Но кровавой ценой они оплачивали не свой неизмеримый, героический патриотизм, не свое «неразумное» мужество, а чужие ошибки. Тактические ошибки английских советников и инструкторов, скорее самонадеянных, чем опытных. Оперативные ошибки высших командиров, которые не сумели разумно организовать эту трудную операцию. Стратегические ошибки, и притом не свои, а чужие, ошибки командования союзников, которое бросило сотни тысяч людей на стратегически бессмысленное итальянское направление и к тому же не сумело надлежащим образом оперативно использовать прорыв, оплаченный столь кровавой ценой, — окружить разбитую и отступающую немецкую армию. Они платили, наконец, за политические концепции, наверняка правильные с точки зрения интересов чуждых им, солдатам, политических сил, поставивших патриотизм на службу своим классовым интересам, своему существованию, но ошибочные и вредные с точки зрения насущных национальных интересов. Перед нацией в этом переломном году вставали вопросы гораздо более важные, чем защита «неизменности» классового, политического и географического облика национального бытия. Перед нацией встали вопросы иного плана, например вопрос об угрозе биологического истребления поляков оккупантами или вопрос о приближении момента битвы за польскую землю, момента, когда будет решаться, что из человеческого, материального и культурного достояния нации уцелеет для новой жизни, на чем, на каком фундаменте и в каких рамках начнется возрождение и восстановление родины.
Что бы ни думал генерал Владислав Андерс, принимая решение о вводе польских войск в битву, что бы ни думал генерал Казимеж Соснковский, противясь этому, что бы ни думали стрелки-пехотинцы польских дивизий, погибая на Голове Ужа или на Призраке, и как бы мы ни оценивали сегодня их мысли, позиции, действия и смерть, одно, пожалуй, не подлежит сомнению, а именно то, что в атаку на Монте-Кассино шли польские солдаты, младшие офицеры и офицеры, шли стрелки и артиллеристы, автоматчики и танкисты, саперы и связисты, шли крестьяне и строители, металлисты и трамвайщики, инженеры и художники, шли сыны польского народа, гибнувшего в это время в пучине немецкой оккупации. Шли и гибли люди — ценнейшее, высшее достояние нации. Шли и гибли солдаты — обученные, квалифицированные, подготовленные, — достояние многолетних усилий еще прежней Польши и той, особой, скитальческой солдатской Польши на чужбине.
Расходовалось достояние Польши в военной области, представлявшее в тот момент войны ценнейшее национальное имущество, — люди. Это достояние было плодом усилий народа и его собственностью. И народу надлежит оценить, как оно расходовалось, какова была эффективность этого, какой была с точки зрения национальных интересов рентабельность инвестиций в воспеваемые в солдатской песне красные маки.
Отбросим легенду. Нам останется солдатский подвиг, и еще горькое воспоминание об устаревшей политико-стратегической концепции, пытавшейся использовать солдатскую кровь как фундамент для возведения здания социально политического строя, которое не могло быть построено.
Волынь — финал. Весна 1944 года выдалась холодной. В начале апреля на Рязанщине снег подтаивал только снизу, от уже прогревавшейся земли, и лишь там, где грязь протоптанных тропинок притягивала солнечные лучи, зияли мокрые черные ямы, на дне которых виднелась оттаивавшая почва.