– Я знаю, кто убил Супонина, – произнес полковник тихо и так же тихо опустился на стул.
– Не может быть! – деланно воскликнул мальчик, облизывая ложку. – Ты великий Пинкертон! Кто же этот злобный маньяк?! Поделись своими выводами, ты же друг мне!
– Подожди, подожди! – ответил Генрих Иванович, пораженный открытием. – Тебе незачем это знать!.. Как-нибудь потом…
– Кто-нибудь из приезжих?
– Возможно, – механически ответил Шаллер, не замечая пары хитрых глаз, уставившихся на него, и этих вздернувшихся в ехидстве уголков губ, еще липких от варенья. – Тебе пора идти.
– Гонишь?
– Мне нужно еще поработать.
– А над чем ты трудишься?
– Слушай, – разозлился полковник. – Сначала ты приходишь незваным гостем, а теперь не хочешь уходить! Выкинуть тебя в окно?
– Ты обещал меня не бить.
– О Господи!..
– Ну ладно, ухожу…
Джером поднялся со стула, погладил свой вздувшийся живот, гулко рыгнул, а затем зевнул протяжно и со слезой.
– Скучновато с тобой.
– Что поделаешь, – развел руками Шаллер.
– Ну, я пошел…
– Давай.
– Пока.
– Счастливо.
Джером уселся на подоконник и крутанул ногами в сторону сада. Он было уже собрался спрыгнуть, как вдруг обернулся и сказал:
– Куры обожрали все лицо Супонину!
– И это знаю, – ответил Генрих Иванович.
– И отклевали то место, которым писают! – добавил мальчик и, спрыгнув в заросли лопухов, скрылся из виду.
Генрих Иванович остался один и лихорадочно думал, что ему делать. Он был уверен, что зверское убийство, совершенное накануне, дело рук Гаврилы Васильевича Теплого, а не кого-то заезжего, и самое главное доказательство тому – факт с духами, невзначай подсказанный Джеромом.
– Но как же так, – думал Шаллер. – Неужели Лазорихиево небо может зажигаться и злодею, поддерживая его своим сиянием?! Ведь недаром же при первой встрече Теплый намекнул ему, что небеса горят не только для добрых полковников! С ним нужно покончить, – решил Генрих Иванович. – Его прилюдно казнят на площади!" Шаллер подошел к металлическому рожку, висящему на телефонном ящике, как вдруг вздрогнул, словно вспомнил что-то очень важное.
– А как же расшифровка бумаг?!" Рука замерла в воздухе, так и не дотянувшись до телефонной трубки.
– Если его арестуют, я никогда не узнаю, почему моего имени нет в летописи города! И вообще я ничего не узнаю!.." Лоб Генриха Ивановича покрылся испариной. Он все еще держал руку вытянутой, но уже понимал с ужасом, что не позвонит шерифу, по крайней мере сейчас.
– Надо успокоиться, – решил Шаллер. – Взять себя в руки!" Полковник дернулся, опустил руку к бедру и пошевелил пальцами, разминая, словно они затекли. Затем посмотрел на двухпудовые гири, стоящие в углу, и было подался к ним, но вмиг передумал, развернулся и быстрыми шагами вышел из дома… Он почти добежал до китайского бассейна, скинул с себя одежду и, мощно оттолкнувшись ногами, нырнул в пузырящуюся воду. Генрих Иванович коснулся дна грудью, даже слегка поцарапался о какой-то камушек, затем так же мощно оттолкнулся от дна и вылетел на поверхность, захватывая ртом воздух.
– Бред какой-то! – сказал он вслух и, доплыв до бортика,замер.
– Духи – Бешеный мул" продаются в любом корейском магазинчике и стоят двугривенный!.. Если человек интересуется судебной медициной, это еще не значит, что он убийца!.. Разве может этот тщедушный человечишка, в котором душа держится чудом, таким жесточайшим образом зарезать подростка, чьим учителем он был?.. Не может!" – сделал вывод Генрих Иванович и почти поверил себе.
Он успокоился и даже немного поплавал в удовольствие, решив непременно завтра же проведать слависта, отдать ему положенную сотенную и еще раз заглянуть в самую душу своими проницательными глазами.
– Конечно же нет, – сказал себе Генрих Иванович. – Лазорихиево небо зажигается только для добрых полковников!.."
22
Гаврила Васильевич Теплый решил купить себе новый костюм. Нужно признаться, что это решение было вынужденным, так как старые пиджак и брюки окончательно износились и вдобавок были безнадежно забрызганы кровью Супонина.
Отправившись в корейский квартал за обновой, славист всю дорогу ковырялся в памяти, восстанавливая до мелочей события минувшей ночи. Каждая деталька, каждая мелочишка, вспомненная им, доставляла сладчайшее чувство удовлетворения проделанным, и от этого учительский шаг становился шире и уверенно чеканил стоптанными каблуками по булыжной мостовой.
Уже входя в границы корейского квартала, Гаврила Васильевич разорился на еженедельник – Курьер" и прямо-таки зачитался броским заголовком на первой полосе: – Зверское убийство сироты под сенью опадающих каштанов!" – Ничего не скажешь, – подумал Теплый. – Красивое название. Только в нашем городе каштаны не растут…" Гаврила Васильевич замедлил шаг и вскоре окончательно остановился, прислонившись к углу какого-то дома, спеша прочесть статью.
– …Подросток лежал абсолютно голый под сенью каштанов, сквозь листья которых лился холодный, лунный свет на его вскрытую грудную клетку с выре занным сердцем, – читал Теплый. – Что же чувствовал юноша в свой последний час, когда безжалостная рука убийцы вознесла над ним остро отточенное лезвие ножа?"
– Ужас, – ответил вслух Гаврила Васильевич. – Ужас.
– И не говорите! – неожиданно услышал учитель из-за своего плеча. – Жуткое убийство! Прямо-таки зверское!
Он обернулся и увидел за своей спиной физика Гоголя, смотрящего сквозь толстые очки на газетный лист.
– Беспрецедентное убийство!
– Да-да, – буркнул Теплый и, оторвавшись от стены, быстро зашел за угол дома.
Там он сел за столик возле китайской чайной и подозвал корейца-официанта.
– Маленький чайник с жасмином.
– Плосу минуту сдать, – поклонился официант и исчез в потемках чайной.
В ожидании чая Гаврила Васильевич продолжил чтение статьи:
– …Перевернув труп на живот, доктор Струве также обнаружил глубокий разрез в поясничной области, констатируя отсутствие у тела печени…" Славист механически сунул руку в сахарницу, выудил оттуда кусок и принялся его грызть.
– …По первым признакам доктор Струве определил, что подросток не был подвергнут сексуальному насилию, так как половые органы и анальное отверстие убиенного не несли на себе каких-нибудь видимых повреждений".
Сахарная крошка попала на обнаженный нерв гнилого зуба, и славист вздрогнул от боли. В эту же секунду появился улыбающийся официант. Поставив перед клиентом чайник, он ловко налил жасминовый напиток в чашку, пуская струю аж с полуметровой высоты, и сказал спасибо. Гаврила Васильевич отпил из тонкого фарфора и пополоскал больной зуб. Боль отошла.
Славист вспомнил темно-багровый цвет печени Супонина, металлический блеск ее оболочки в лунном свете и почувствовал, как по телу, от паха к плечам, поползли приятные мурашки. Мелкие и быстрые, они достигли ноздрей слависта, и Гаврила Васильевич чихнул с брызгами.
– Будьте сдоловы! – сказал услужливый официант.
– Благодарю, – ответил Теплый и зачитался статьею дальше.
– …Следствие возглавил шериф Иван Фредович Лапа, который поклялся, что сделает все возможное, чтобы отыскать убийцу в кратчайшие сроки. Также г-н Лапа заявил, что уже сложилась версия, по которой убийца – приезжий и, вероятно, имеет отношение к медицине. В свою очередь на заседании городского совета губернатор Контата назначил премию в сто тысяч рублей тому, кто даст информацию, помогающую изобличить преступника. Церковь в лице Его Святейшества Митрополита Ловохишвили благословила шерифа Лапу на следствие и выразила уверенность, что силы Добра в конечном итоге победят силы Зла".
Гаврила Васильевич закончил чтение статьи и откинулся на спинку стула.
– Сколько же было здоровья в этом мальчишке, – подумал он. – Его вырезанное сердце стучало во внутреннем кармане пиджака всю обратную дорогу. Вот интересное ощущение – как будто у тебя два сердца!" Однако надо покупать костюм.
В корейской лавке он долго ходил вдоль вешалок с костюмами, разглядывая скорее бирки с ценами, нежели качество ткани. Цифры на ценниках ранили его в самое сердце, а оттого все удовольствие от прочитанной статьи улетучилось, уступив место жабе, сидящей на кадыке и мешающей сглатывать.
Промучившись таким образом с полчаса, Гаврила Васильевич нашел наконец то, что искал. В дальнем углу лавки висел с виду приличный черный костюм с приемлемой, по мнению слависта, ценой, втрое меньшей, чем за другие пары. К костюму также прилагалась белая рубашка и черные лакированные ботинки, что тоже устраивало учителя.
– Беру, – сказал Теплый хозяину и вытащил деньги, тщательно разглаживая купюры.
Хозяин тотчас сделал скорбную физиономию, и Гавриле Васильевичу даже показалось, что на глаза корейца навернулись слезы.
– Искленне сочувствую васему голю! – тонким голосом произнес хозяин.
– Какому горю? – не понял Теплый.
– Похолоны – всегда голе.
– Какие похороны? – удивился Гаврила Васильевич.
– Да как зе, вы зе костюм для покойниська покупаете, – пояснил кореец.
– Ах вот оно что, – понял славист. – Вот почему цена столь невелика".
– А чем же этот костюм от обычных отличается?
– Да в обсем нисем. Нитоська похузе, ботиноськи на клею, лубасеська плохо стилается… В обсем, длянь костюмсик!
– Скидку дадите?
– Лублик.
– Три.
– Два, – торговался хозяин.
– Да побойтесь Бога! Сами говорите, что костюм дрянь! Так дайте приличную скидку!
– Это для зывых длянь, а для мелтвых обнова холоса!.. Два лублика и гливеннисек!
– Ладно, – согласился Теплый, отсчитывая деньги. – Только дайте к костюму пуговицы запасные.
– Гливеннисек.
– Да как же гривенничек! – озлился славист. – Вы обязаны давать к костюму запасные пуговицы.
– Не обясан, не обясан! Мелтвес аккулатно носит костюмсик, мелтвесу запасные пуговисы не нузны!
– Заворачивайте! – распорядился Теплый и отдал хозяину деньги.