Но вот вздумалось как-то Григорьеву-Соловьеву съездить в Новгород, где он начал свою службу, и там, «на родине», попробовать счастья. Тут-то с первого раза ему и не повезло.
Ночью, через открытое окно, забрался он в квартиру чиновника Лубова и начал шарить на письменном столе. На беду вора, чиновнику в эту ночь почему-то не спалось. Заметив в соседней комнате незнакомца, отворяющего его письменный стол, чиновник неслышно прокрался на черный ход, запер за собой двери и, разбудив двух дворников, поймал вора, когда последний, с внушительным по виду и плотно набитым узлом, занес уже ногу с подоконника.
Это похождение привело Григорьева и к установлению подлинной его личности, и к заключению в царскосельскую этапную тюрьму.
Здесь тоже ему не повезло. Из всех арестантов он считался самым беспокойным и постоянно подвергался за разные проступки дисциплинарным наказаниям. Два раза он пытался бежать, но безуспешно. Наконец третья попытка увенчалась успехом. Ему удалось раздобыться пилкой. Подпилив оконные перекладины, он быстро спустился по трубе и благополучно бежал.
Труп на заборе
Прошло после этого месяца три, а то и все четыре.
Уже светало, когда по одному из глухих переулков Выборгской стороны мирно шествовал домой ночной «страж» и потрескивал трещоткой, которая в то время составляла необходимую принадлежность ночных охранителей столичных окраин. Вдруг показалась маленькая фигурка, со всех ног бежавшая по направлению к сторожу. Это был мальчуган лет двенадцати с перепуганным лицом, еле дышавший от волнения и бега.
– Дяденька, дяденька! – кричал он, запыхавшись. – На заборе удавленник висит!..
Явилась полиция. Оказалось, что на одном из бесконечных заборов, которых так много в этой части города, висело тело человека в очень странном положении: корпус находился за забором, а со стороны улицы виднелась только голова, запрокинутая лбом книзу, туго притянутая у шеи небольшим ремнем, привязанным к громадному гвоздю, вбитому посредине забора.
Личность удавленника удалось установить. Он оказался чухонцем из Второго Парголова, крестьянином Лехтоненом. В вечер накануне своей смерти он ушел из дому. Где он был в течение целого дня, что делал, установить не удалось.
Освидетельствование тела ясно указывало, однако, что здесь имело место убийство, которое убийца, очевидно, хотел симулировать самоубийством. Лехтонен жил за Вторым Парголовом с женою и приемышем. Мужчина был здоровый.
Первое время я не мог обнаружить ничего. И только после долгих розысков удалось обнаружить следующее.
У Лехтонена была сестра, некая Ахлестова, приезжавшая из Финляндии на несколько дней в Петербург и бывшая с ним, как удалось узнать, в день убийства, в послеобеденное время, в одном из трактиров в Измайловском полку.
Сестра эта показала следующее. Когда они вышли уже сильно навеселе из трактира, брат ее Лехтонен держал в руках две двадцатипятирублевки, которые он получил за проданную лошадь. В эту минуту к ним подошел какой-то человек высокого роста, широкоплечий, с маленькими темными усиками и родимым пятном на левой щеке. Человек этот спросил у Лехтонена, который час, затем разговорился с ними и, узнав, что они идут на Выборгскую сторону, сказал, что и ему надо идти туда.
Когда они дошли до Выборгской, уже стемнело. Незнакомец предложил им зайти в известную ему сторожку на огороде и выпить водки. Получив согласие, он сбегал за водкой. В сторожке они пили, по словам Ахлестовой, так много, что она допилась до бесчувствия и очнулась только ночью на огороде, но, как она впоследствии сообразила, совсем на другом конце. Думая, что в пьяном виде она сама сюда забрела, Ахлестова не пошла искать брата, а вернулась на постоялый двор, где и ночевала, а на следующее утро уехала к себе домой в Финляндию.
Как ни странно было поведение сестры убитого, уехавшей, не стараясь увидеть брата, и пьянствовавшей с ним в компании незнакомого мужчины, но самые тщательные расследования привели к полному убеждению, что она говорила правду.
Явилась у меня мысль о тщетно разыскиваемом Григорьеве-Соловьеве. С одной стороны, приметы подходили: высокий, плечистый, светлые глаза… Но с другой – темные усики, родимое пятно на левой щеке… Ничего этого в приметах не было.
Опять все-таки я начал усиленный розыск в местах, где мог быть этот преступник. К прежним приметам добавились еще усики и родимое пятно, но… опять все было безуспешно. Неудачи начали меня обескураживать, а тут явилась еще новая весьма-таки ловкая «штука»…
Секретный ход в потолке
Из квартиры купца Юнгмейстера, близ Выборгской заставы, были похищены ценное верхнее платье и золотые часы.
Как была совершена эта кража, мы долго не могли себе уяснить.
Похищенные вещи находились в комнате, где хранились также в денежном железном шкафу процентные бумаги и деньги хозяина квартиры. Комната запиралась особым французским замком, сделанным по особому заказу Юнгмейстера. Окон в этой комнате не было: она освещалась с потолка через стеклянную раму и длинную трубу, заканчивавшуюся на крыше конусообразной стеклянной же рамой.
В промежуток времени, когда могла быть совершена кража, с шести до десяти часов вечера, комната была заперта, и ключ от нее находился у хозяина. Стекла и рамы потолка и крыши были глухие, не открывавшиеся, и при осмотре оказались целыми и неповрежденными. Словом, вор мог проникнуть в комнату только каким-либо «чудесным» образом…
Несмотря на то что мне случалось уже на своем веку видеть много ловких краж, в данном случае я был в недоумении.
Я решил было уже отказаться от надежды напасть на какой-нибудь след, но в последнюю минуту, после многих и тщетных осмотров, я решил еще раз произвести исследование. «Ведь не духи же, в самом деле, украли», – думал я.
И вот еще раз я один отправился произвести осмотр комнаты.
Что-то подсказывало мне, что секрет заключается именно в самой комнате.
После долгих бесплодных осмотров и размышлений я остановил свое внимание на каком-то квадрате, еле-еле вырисовывавшемся на обоях, почти под потолком.
Взобрался я на шкаф и, исследуя подозрительный квадрат, заметил, что он представляет очертания как бы четырехугольной дверцы в стене. При помощи ножа я действительно открыл эту дверцу. Оказалось, что это был род очень большой вентиляционной трубы, но без вентиляторного колеса. Соединялась эта труба с не действовавшей уже давно дымовой трубой.
Может быть, эта дверца и ведущая к ней труба раньше имели и другое назначение (дом недавно был перестроен), но о существовании этой трубы никто в квартире не знал.
Осмотрев стенки трубы, я заметил отчетливые отпечатки недавнего трения о них какого-то массивного предмета и свежие царапины. Ясно было, что вор проник в комнату с крыши именно этим путем и тем же путем вышел обратно. Очевидно, это был человек, хорошо знакомый с устройством дома и в особенности с его трубами и печами. Само собой разумеется, что я тотчас вспомнил о трубочистах, и здесь мои розыски привели к следующему.
Подручный трубочист дома, где жил Юнгмейстер, действительно знал об этих трубах, но клялся и божился, что туда он не лазил и ничего не крал. Это, положим, и подтвердилось, но подтвердилось и то, что наивный трубочист, как-то, шутя, говорил своему знакомому и даже «приятелю» Кондратьеву, что Юнгмейстера легко этим путем обокрасть. Кондратьев был, как описывал трубочист, человек высокого роста, с усиками и с родимым пятном на левой щеке…
Ясно было, что я опять встречаюсь со своим «знакомым незнакомцем»… Но где жил этот Кондратьев, где его можно было найти, об этом трубочист решительно ничего не знал, тем более что со времени кражи и даже за несколько дней до нее он так и потерял своего «приятеля» из виду.
Трубочист, однако, сообщил, что у Кондратьева была подруга. Но где она и чем занималась, было неизвестно.
Подруга грабителя
Той порой произошло новое преступление.
На Невском проспекте, недалеко от лавры, нашли задушенного, с поясным ремнем на шее, парня. Оказалось, что это был ученик часовых дел мастера Иван Глазунов.
Из дознания же обнаружилось, что вечером, накануне убийства, несчастный ученик пьянствовал в трактире «Старушка». У него были серебряные часы с цепочкой. С ним сидел и поддерживал компанию рослый, плечистый человек, лет тридцати пяти, с усиками и родимым пятном на левой щеке. Трактирщик хорошо запомнил его лицо.
Это был, несомненно, опять тот же Кондратьев.
Дерзость и наглость этого злодея превосходили все пределы, и, однако, хоть он вертелся тут же, как говорится, под носом, мне не удавалось его изловить.
Надо было найти женщину, подругу Кондратьева, под фамилией которого, как я был уверен, скрывается Соловьев-Григорьев!
По словам трубочиста, подруга преступника была без места. Я ухватился за эту мысль.
«Если она без места, – думал я, – то ютится, скорее всего, где-либо на квартире, занимает, может быть, угол».
Я мобилизовал тогда своих агентов женского пола.
Всем женщинам-агентам была объяснена мною важность и сложность дела. Была обещана хорошая награда, и был дан приказ превратиться в не имеющих места работниц и слоняться по углам…
Результаты получились довольно быстрые.
В подвальном помещении дома де Роберти, близ Сенной площади, держал квартиру, состоящую из одной комнаты и кухни, отставной фельдфебель Горупенко.
Сам Горупенко с женой и четырьмя детьми ютился в комнате, а кухню отдавал под углы квартирантам.
Таких квартирантов в кухне проживало до восьми человек. Теперь же, по случаю летнего времени, было лишь четверо: официант из трактира «Бавария» безместный повар-пьяница, хромой нищий и крестьянская девушка, занимавшаяся поденной стиркой белья до приискания себе постоянного места.
К этой-то компании квартирантов присоединилась одна из моих «агентш», и агентш опытных, некая Федосова, выдавая себя за работницу на папиросной фабрике Жукова, где она действительно работала раньше, до своего выхода замуж.