Отец П. и архимандрит М. не раз уже справлялись: не слышно ли чего?
Но ничего не было «слышно», как ни хотелось мне помочь духовным отцам.
Счастливый случай
В это самое время я имел некоторые неприятности.
Прокурорский надзор жаловался градоначальнику на то, что управление сыскной полиции тормозит дело с крестьянином Себежского уезда, Витебской губернии, деревни Ново-Козлово Иваном Москаленко. Несмотря на многократные напоминания, петербургская сыскная полиция не дает, мол, о Москаленко справок, не принимает меры к его задержанию, хотя есть данные предполагать, что Москаленко скрылся именно в столице.
В бумаге прокурора сообщалось, что чинам себежской уездной полиции еще в марте 1884 года показалось подозрительным поведение крестьянина Москаленко, который внезапно разбогател после кратковременного пребывания в столице в январе 1884 года, откуда он на имя жены прислал 500 рублей, а по приезде проявлял большую расточительность.
У него был сделан обыск, причем были найдены деньги и разные ценные вещи, что еще более утвердило полицию в убеждении, что Москаленко разбогател путем преступления. Но… Москаленко, дав сбивчивые показания, скрылся. И вот теперь петроградская сыскная полиция запрашивает, не было ли в январе таких преступлений, в которых были бы похищены найденные у Москаленко вещи, и не находится ли Москаленко в столице.
Неудивительно, правду говоря, что на многие запросы себежской полиции у нас не отвечали. Запросы были составлены так неопределенно, показания Москаленко так изложены, что ничего никто не мог понять. Мало ли преступлений и воровства было в Петербурге в январе 1884 года!..
Тем не менее, когда на медленность и проволочки по этому делу начал жаловаться прокурорский надзор, я взял дело под свое личное наблюдение.
Пробежал бумаги и велел составить себежской полиции, а также и представителям суда ясные, толковые бумаги с вопросами, ответы на которые нам нужно было знать, потребованы были копии всех полицейских протоколов и подробные сведения о личности Москаленко.
Пришли ответы на запросы о Москаленко, и, просматривая их, я убеждался, что он, несомненно, в период 1884 года занимался в столице кражами. Но вдруг глаза мои упали еще на протокол, где было занесено показание одного из священников Себежского уезда. Узнав об обыске у Москаленко и бегстве последнего, он явился и заявил полиции следующее.
К нему явился неизвестный человек и рассказал, что служит управляющим в имении графа К., у которого нажил большой капитал, что граф судился с ним из-за этих денег, просудил все свое состояние, но спорный капитал остался у него и хранится в Полоцке. Средств ехать в Полоцк у него нет, почему он просит небольшую сумму на поездку, обещая за эту услугу вознаградить с лихвой. Священник поверил, дал 50 рублей и, конечно, после того с должником своим не встречался.
– Те-те-те!.. – невольно вырвалось у меня. – Вот он где… Ельбинович-то наш!.. Значит, практиковаться-то он начал с пятидесяти рублей в провинции, а потом дошел до «благотворительности»… Постой же, голубчик, уж теперь-то ты у меня в руках…
Я более не сомневался, что Москаленко, как опытный уже вор, находится под чужим именем, конечно, в Петербурге, и тотчас направил сыск для проверки, где он жил в 1884 году, какие у кого тогда были совершены кражи, с кем он вообще знался и был знаком.
Тертый калач
Вскоре выяснилось, что у Москаленко была любовница, вдова Антипова, с которой он жил. Естественно было предположить, что и теперь они продолжают знакомство. И я распорядился об отыскании этой Антиповой.
Оказалось, что живет она по Старо-Петербургскому проспекту в доме № 59 и что проживает с ней мещанин Васильев, который и оказался, конечно, при задержании Москаленко… он же и Ельбинович…
Особо больших денег в квартире у них не нашли, не нашли и ничего подозрительного.
В обнаружении своей личности Москаленко, как человек неглупый, не запирался, а историям с отцом П. и архимандритом М. придал совсем-таки для них нежелательный характер.
Дело, по его словам, заключалось в том, что он действительно «поддел» батюшек, но и они его, мол, надули! Один сунул в газетной бумаге вместо 2000 рублей всего 50 и то старыми бумажками, а другой – вместо 3000 рублей всего 40 рублей…
Не поздоровилось бы этим последним на суде от таких показаний. На это мошенник, очевидно, и бил…
Но я решил во что бы то ни стало отыскать деньги.
– Врать ты можешь сколько угодно, – сказал я. – Но деньги ты передал Антиповой! Она созналась…
– Ну, если созналась, так пусть их покажет и отдаст вам! – сказал он.
Очевидно, с этой стороны ничего нельзя было поделать.
Но ведь и он, и Антипова знали же, где деньги!
Эта последняя была видная, рослая и дебелая баба, тоже видавшая виды.
– Послушай, матушка! Деньги ведь Москаленко передал тебе. Он сознался. Где они? Сознайся и ты – лучше будет.
– Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу!.. – бойко ответила Антипова.
Оба уперлись, и все тут.
Оставалось устроить одно – побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.
Я приказал ослабить по внешности надзор за камерой. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притворяться пьяными, засыпать будто бы у дверей, не запирая их, и т. д. А сам, помимо того, пустил в дело одну из своих опытных «агентш», жену городового Федосову.
Банк на Смоленском кладбище
И вот в один прекрасный день камера Антиповой отворилась, и представляющийся пьяным городовой с бранью и проклятиями втолкнул туда упиравшуюся и кричавшую новую «арестантку». Это была моя агентша Федосова.
Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой, как настоящую арестантку «водворил» ее в камере, Федосова начала громко плакать и проклинать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Антиповой.
Слово за слово, и к вечеру между двумя женщинами установились самые дружеские отношения.
Так прошел весь день и ночь.
На следующий день на смену для караула арестантов вошел городовой Федосов (муж агентши), сильно пошатываясь и бормоча что-то невнятное.
При виде этого стража Федосова на ухо сообщила своей соседке, что, как только этот проклятый городовой уляжется на деревянную скамейку и захрапит, она, Федосова, намерена бежать.
– Я знаю здесь все входы и выходы, а этот пьяница будет лежать, как колодка, – добавила Федосова.
– И я с тобой, – проговорила Антипова, соблазняясь намерением Федосовой.
– Как хочешь! – безразличным тоном сказала последняя.
Городовой начал похрапывать, а Федосова и не думала приводить в исполнение свое намерение.
Она о чем-то задумалась.
– Ну что же ты?..
– Да вот думаю, что убежать-то мы убежим, а куда я затем денусь? Полиция начнет разыскивать, надо на первых порах уехать из Питера, а потом, когда горячка пройдет, можно и воротиться. Беда только в том, что уехать из города и прожить на стороне – на все это надо деньги, а у меня медный пятак за душой… С ним далече не уйдешь!
– Ну, об этом не сумневайся! – с самодовольством проговорила Антипова. – Деньги у нас будут. Правда, у меня с собой в чулке всего двугривенный, но нам только дойти до Смоленского кладбища, и у нас тысячи будут. На все хватит…
– Ну, тогда медлить нечего, иди тихонько к двери, а я за тобой. Надо наблюдать за солдатом. Ишь как, собака, храпит!..
Антипова начала медленно, на цыпочках приближаться к заветной двери, за ней следовала в трех шагах Федосова, не спуская глаз с городового.
Когда Антипова приотворила дверь из камеры, Федосова, проходя мимо мужа, успела шепнуть: «На Смоленское кладбище» – и тотчас догнала Антипову, которая ничего этого не заметила.
Нечего и говорить, что беглянки без всяких препятствий выбрались на свободу из полицейской части и после двухчасовой ходьбы достигли Смоленского кладбища.
У ворот кладбища уже стоял сторож и какой-то молодой малый, одетый в большие сапоги и пиджак.
Проходя ворота, Федосова мигнула этому незнакомцу, зорко смотревшему на Антипову.
Тот же, в свою очередь, сделал знак рукой…
Антипова скорым шагом шла вперед по мосткам кладбища.
Вот пятый, шестой и седьмой разряды пройдены, а Антипова все идет вперед, ища глазами на заборе какого-то известного ей одной знака. Федосовой начало овладевать беспокойство.
Пройдя мимо седьмого разряда, Антипова на мгновение остановилась, подошла близко к забору и, увидев на последнем мелкую надпись красным карандашом: «Лево», свернула с мостков в левую сторону и сказала следующей за ней по пятам Федосовой: «Теперь и конец близок».
Уже вечерело. Кладбище погружалось во мрак, когда обе женщины подошли к могиле с покосившимся крестом.
– Муженек мой покойный здесь лежит!.. – сказала Антипова. – Денежки-то стережет!..
Она нагнулась и начала разрывать могилу в известном ей месте.
– Мы эту работу мигом за вас окончить могим-с!.. – сказал вдруг, как из земли выросши, парень, которого они встретили у ворот кладбища. С ним были еще два человека.
– Сыщики!.. Бежим!.. – с деланым испугом проговорила Федосова.
– Ну зачем же бежать!.. – усмехнулся парень.
Женщин задержали, а из могилы вырыли пакет, завернутый в газетную бумагу, с четырьмя тысячами рублей с лишком… Процентные бумаги отца П. здесь были все до единой.
– Ну что, матушка?! – сказал я Антиповой, когда ее привели. – Не уберег муж-покойник денег-то? А?
Антипова угрюмо промолчала…
Москаленко пошел в арестантские роты.
Страшный багаж
4 сентября 1888 года я только что проснулся от послеобеденного сна, как меня позвали к телефону. Это было часов в десять вечера.
Заведующий полицейской командой Варшавской железной дороги сообщил мне, что на прилавке багажного отделения под видом тюка открыт труп женщины, завернутый в клеенку и несколько рогож.