– И все? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает, – дальше еще страшнее да изумительнее, батюшка. И продолжала: – Весь день мне было страшно за моего Колюшку, и я даже о том Василию говорила. Потом легла спать и вдруг тоже сон вижу. Будто темная ночь и снег крутит. Пусто кругом так. Сторожка стоит, и вокруг ни души. Гляжу, идет мой Коля и так-то торопится, и вдруг – как выбегут пять человек, таких страшных, и с ними один рыжий, высокий. Замерла я от страха, хочу крикнуть: «Убегай, сыночек!» А они уже на него напали и душат его… Я побежала к нему, кричу, зову на помощь, а тут меня Василий разбудил. Проснулась я сама не своя. Дрожу вся и на другой же день к сыну пошла. Он здоровый, веселый; к празднику, говорит, ждите… Я и ушла…
Она перевела дух, вытерла вспотевшее лицо и опять начала рассказывать:
– Жду я его в тот-то день, двадцать четвертого, и кофей сварила, а он не идет. Его нет, Василий ушедши, ребята тоже, и так-то жутко, и все о Николаше беспокойство. Ждала, ждала и, надо быть, часов в половине седьмого налила себе в стакан кофею и пью. Пью и о нем думаю, что это он запоздал… Вдруг…
Тут она вся побледнела и почти шепотом заговорила:
– Как что-то загремит, загукает мимо окон. Словно бы пожарные пронеслись. Дом так весь и затрясся, и стакан как лопнет, кофе на пол… Я обмерла. С нами крестная сила!
Сижу ни жива ни мертва и не знаю, как Василия дождалась. Он пришел, я ему говорю, а он усмехается. Был мне праздник не в праздник, и тоскую я, и боюсь, и сама не своя спать легла. Сплю – и опять сон. Пришел ко мне будто тот рыжий, что с другими четырьмя мне тогда привиделся, две капли он; пришел и со смехом говорит: «Ну, покончили мы твово сына. Приказал тебе долго жить»! Я закричала и проснулась.
А в то время, как она рассказывала, привели ко мне рыжего. Она к двери боком сидела и говорила, а он у порога стоял.
Кончила это она говорить, повернула голову, да вдруг как закричит!..
У меня даже волосы дыбом.
– Что с вами?
– Он, – говорит, – тот самый рыжий, что я во сне видела!..
Я тотчас велел его увести и стал ее успокаивать.
Она трясется и свое твердит: он да он!
Блестящая мысль
Позвал опять Теплова и рассказываю все, а тот только улыбнулся.
– Эх, – говорит, – самое обыкновенное дело. Не видите вы, что баба пришла просто следы замести? Сына уже нет, его не вернуть, а любовник жив и в беде. Вот она его по-своему и выручает…
Попутался я еще месяц с рыжим сторожем и Василием и за недостатком улик отпустил их, а дело следствием прекратил.
После этого прошло так месяца два, а то и три.
И вдруг… из пересыльной тюрьмы, подпилив решетку, из окна бежало четверо арестантов.
А на другой день мы получаем из Петергофа телеграмму, что задержаны четыре молодца, сказываются бродягами, но головы будто бриты, и надо думать, что они и есть те беглые арестанты.
Написали мы «доставить», а меня вдруг мысль осенила: «Нет ли кого из них в нанковом на вате пиджаке, и если есть, то какой пиджак, какая подкладка и пуговицы»? Сел, написал это и велю отписать тотчас подробно.
Жду и дрожу весь. Ночь не спал.
Через день ответ, и в нем как по заказу:
«На одном был пиджак из нанки, на вате; подкладка шерстяная, черная, в белых полосках, и на левой стороне будто след от споротого кармана. Пуговиц по пять с каждого борта, роговые, темные, а одна, справа, верхняя, в сравнении с другими гораздо больше.
Вот они! Вот и убийцы!
И сейчас же мне припомнился сон: во сне Степанова видела пятерых, а тут четыре разбойника. Кто же пятый? А пятый – сторож рыжий!
Я пригласил Теплова.
– Убийцы Степанова открыты!
– Кто?
– А вот кто! Извольте рыжего снова арестовать и потом, как тех привезут, ставку сделать.
Смущенный Теплов тотчас арестовал рыжего и привел ко мне.
Едва я увидел его и говорю:
– Теперь сознавайся, братец, потому что сюда везут твоих четверых приятелей!
– Каких приятелев?
– А беглых из тюрьмы, которые у тебя гостили!
Это я уже от себя сказал.
Он побледнел, дрогнул и говорит:
– Точно, есть и моя вина! Только я не убивал…
– А что делал?
Тут он все и рассказал…
Убийцы Степанова
Дело так вышло.
Сидел он у себя в сторожке, сапоги чинил. Вдруг дверь распахнулась, и к нему четыре арестанта в серых куртках и прямо на него.
Давай им есть, пить, деньги и одежды на всех.
Он перепугался до смерти и отдал им все, что мог. Съели они весь хлеб, кашу, квас выпили. Взяли у него всю его одежонку – и старую, и новую, ну а на четверых все мало.
Наряжаются они, а один заглянул в окно и говорит:
– Вон добрый человек идет, он нам поможет.
А это шел несчастный Степанов.
Тут вот дело темное. Рыжий говорит, что он не помогал им, а надо думать, что помогал.
Вот они взяли из сторожки молот, которым рельсы пробуют, и вышли на дорогу.
Степанов увидел их и побежал. Они нагнали его, повалили…
Все как во сне!.. И убили ударом молота, а потом приволокли в сторожку, раздели его, ограбили дочиста, бросили и хотели идти.
Тут рыжий и взмолился.
Они уйдут, труп оставят, его затаскают, а то и засудят.
– Помогите уволочь его!
Они согласились. И вот он нашел веревку, затянул ее убитому на шею, привязал старый черенок от ложки, чтобы ловчее тащить было, – и они потащили труп к речке.
Трое волокли, а двое следы заметали.
Труп бросили; беглые пошли дальше, рыжий вернулся в сторожку и на полу всю кровь выскоблил, а снег, что пошел вскорости, все следы запорошил.
Так и погиб Николай Степанов, увидевший вместе с матерью свою смерть во сне накануне Рождества.
Человек-Сатана
Это дело было в 1870 году.
Ранним утром 25 ноября городовой Анцев, обходя Семеновский плац, нашел посреди плаца труп неизвестного мужчины, лежавший на снегу вниз лицом. Руки несчастного были вытянуты вдоль туловища. Городовой немедленно сообщил в квартал о страшной находке. При осмотре трупа врачом и местною полицией было обнаружено, что на шее покойного находится так называемая «мертвая петля», туго затянутая.
Эта петля была сделана из крепкой бечевки. В кармане была найдена колода засаленных карт и несколько иголок. При более тщательном осмотре трупа на среднем пальце правой руки покойного были обнаружены наколы, по-видимому, от иголки.
На основании этих данных заключили, что удушенный принадлежит к цеху или портных, или обойщиков. Однако это предположение не подтвердилось, оказалось ошибочным: вызванные полицией портные и обойщики со всего Петербурга не признали покойного за знакомую личность.
Дело усложнялось, являясь поистине крайне загадочным и запутанным. Не было ни малейшего следа к выяснению не только личности убийцы, но и убитого. Кто он? Как попал он на Семеновский плац? Почему у него в кармане карты и иголки? Кто убийца? Кругом, по снегу, были следы, но ведь плац – место, по которому проходят многие.
В таком виде дело поступило ко мне, в сыскную полицию.
Я прежде всего призвал к себе агента и отдал ему такой приказ:
– Вы переоденьтесь в соответствующий костюм, то есть как можно более рваным, и отправьтесь в самые темные и грязные притоны, где ютятся темные личности, вся столичная рвань и мазура. Особенно не забывайте домов терпимости и ночлежек. И в том и в другом местах мазурики любят «распоясываться» и под влиянием алкоголя и разврата рисуются своими подвигами, выбалтывая свои похождения. Внимательно всматривайтесь, а главное, вслушивайтесь. Я твердо верю, что только этим путем мы найдем ключ к разгадке таинственного преступления на Семеновском плацу.
Такие же инструкции я преподал и другим агентам сыскной полиции. Всюду, где собирались подонки столичного пролетариата, находились представители сыскной полиции.
И вот в то время, когда сыскное следствие было в полном ходу, случилось второе, однородное преступление. 12 декабря на Преображенском плацу был обнаружен труп новой жертвы с «мертвой петлей». Тот же узел из крепкой бечевки на шее, те же судорожно вытянутые вдоль туловища руки, то же страдальческое выражение лица.
Я с особым старанием приналег на дело о «мертвой петле». Вера в мой план начинала мало-помалу подкрепляться. Один из агентов мне донес, что, находясь в одном из притонов, особенно охотно посещаемых столичными мазуриками, он уловил слух, что какой-то Захарка рассказывает своим приятелям, будто он вместе с каким-то Ефремкой задушили и ограбили на Семеновском плацу человека.
Это была первая путеводная нить к таинственному клубку.
Захарка и Ефремка
Ухватившись за нее, я отдал вторичный приказ о розысках неведомого Захарки и неведомого Ефремки.
В ночь на 14 декабря один из наших агентов находился в грязном трактире «Пекин», на Моховой улице. Этот трактир пользовался недоброй репутацией.
Сидя за одним из столов в «Пекине», агент обратил внимание на сидящего за соседним столом субъекта. Это был парень лет тридцати, невысокого роста, плечистый, коренастый, обладающий, по-видимому, большой физической силой. В его полупьяных небольших серых глазках светились и хитрость, и нахальство. Что-то бесконечно разудалое, развратно-отталкивающее легло на все его круглое лицо.
Он пил водку, жадно, отвратительно, громко причмокивая, облизываясь, точно зверь, лижущий живую кровь.
Агент не сводил с него глаз. И вдруг до его слуха донеслись слова этого парня, обращенные к упитанному буфетчику:
– А ты, мил человек, веревочку напрасно на пол бросаешь!
– Аль тебе нужна зачем? – сонно ответил буфетчик.
– А может, и мне нужна. Ха, ха, ха! – залился скверным хохотом парень. – Бечевочка, слышь, вещь пользительная… мало ли на что требуется. Из бечевочки можно петельку сделать.
И он, как-то плотоядно оскаливая хищные белые зубы, громко затянул песенку:
Эх, бечевка, эх, бечевочка,