Я спросил, кто это, и мне объяснили, что эта девушка – Прасковья Хмырова, служившая у Ашморенковых в горничных второй год.
Я прошел дальше и из просторных сеней направился направо.
Комната, вероятно, была кабинетом майора, судя по письменному столу и куче «Сына Отечества», но в чернильнице не было чернил, и, видимо, эта комната служила местом сладких отдохновений майора, судя по массе трубок и по довольно промятому кожаному дивану.
Я прошел в следующую комнату, спальню майора. На постели, залитой кровью, лежал огромный, полный мужчина.
Смерть его застала врасплох. Из проломленного черепа брызнувшая фонтаном кровь, перемешанная с мозгами, запятнала всю стену.
– Экий ударище! – проговорил пристав. – Какая сила!
Мы вернулись назад, перешли сени и вошли в гостиную.
Солнце ярко ударяло в окна, глупая канарейка заливалась во весь голос, и от этого картина показалась мне еще ужаснее.
Посреди пола, в одной рубашонке, раскинув руки, лежал мальчик лет тринадцати, тоже с проломленной головой.
На диване была постлана ему постель, преддиванный стол был отодвинут, на кресле лежала его одежда с форменным кадетским мундирчиком.
Удар застал его спящим, потому что подушка и белье были смочены кровью.
Но потом, вероятно, он соскочил с постели, а второй и третий удары настигли его, когда он был посредине гостиной.
Он упал и в предсмертной агонии вертелся волчком на полу, отчего вокруг него, на далеком расстоянии, словно кругом, по циркулю, были разбросаны кровь и мозги… но лицо мальчика было покойно.
Наконец мы вошли в спальню жены майора и там нашли мирно лежащую, как и сам майор, маленькую полную женщину.
Вся кровать, весь пол были залиты кровью. Голова ее была также проломлена.
Мой Юдзелевич тут же в гостиной на стуле нашел и орудие преступления.
Это был обыкновенный гладильный утюг, снятый с полки, весом фунта в четыре.
Острый конец его был покрыт толстым слоем запекшейся крови и целым пучком налипших волос…
Убийство, несомненно, произведено было с целью грабежа.
Ящики стола в кабинете майора были выдвинуты и перерыты, ящики комода у жены майора – тоже, буфет в столовой, горка в гостиной и, наконец, сундук и гардероб – все было раскрыто настежь и носило следы расхищения.
Картина убийства выяснилась. Сперва был убит сам, тем более он находился в стороне; за ним сама, кадет и, наконец, горничная.
Но одно обстоятельство меня приводило в недоумение.
Судя по утюгу, убийца должен был быть один, но как он мог решиться один на убийство четверых? Мне казалось это невозможным, и я решил, что действовали непременно два-три человека.
Как вошли и как скрылись преступники?
Двери в кухню оказались запертыми на крючке, парадная дверь на ключ, но, когда я стал искать этот ключ, его не оказалось.
И мне опять представилось, что убийцы, как люди свои, вошли в квартиру, а когда совершили убийство, то ушли через парадную дверь, заперев ее на ключ, который унесли с собой.
Осматривая кухню вторично, я в углу, за плитой, нашел следы тщательного омовенья. Грязная, кровавая вода была слита в ведро; тут же валялась скатерть, которой убийцы потом вытирались; в тазу была мыльная вода, уже без крови.
Подозрительный дворник
Тем временем приехали судебные власти. Мы повторили осмотр, доктор занялся трупами, а мы начали снимать тут же допросы. Юдзелевич втерся в толпу и толкался то на дворе, то на улице, прислушиваясь к разговорам и пересудам.
На основании показаний домохозяина, прачки и отчасти дворника жизнь майора воспроизводилась с полной подробностью.
Он был в отставке шестой год. Три года, как их сын учился в корпусе и приходил домой накануне праздников, а уходил или вечером в праздник, или на другой день рано утром. Пять лет, как дочь их вышла замуж и живет в Ковне.
Майор с женой вели жизнь замкнутую и совершенно покойную.
Они вставали в семь-восемь часов и пили чай. Потом она хлопотала по хозяйству, а он читал газету и шел гулять, в два часа они обедали; после обеда спали; потом пили чай, она занималась вязаньем, шитьем, штопаньем, он же курил трубку и раскладывал пасьянс. В девять часов они ужинали и расходились спать.
В гости к ним почти никто не ходил, они тоже, и домохозяин доставлял майору большое удовольствие, когда спускался к нему поиграть в шашки и послушать его рассказы о Севастополе.
Жили они бережливо, но не скупо, имели всего вдоволь, и домохозяин, указав на опустошенную горку, сказал, что в ней стояли чарки и стопы, лежало столовое серебро, много золотых иностранных монет, ордена и три пары золотых часов.
Держали они двух прислуг, но в последние дни рассчитали кухарку Анфису за ее грубость.
А кухарка Анфиса была женой раньше служившего в этом доме в дворниках крестьянина Петрова.
Водовоз показал, что поставлял воду в течение пяти лет – всегда к шести часам, и никогда не было, чтобы в это время прислуга спала. Булочник показал то же, молочник то же.
Что касается прачки, она объяснила, что, пользуясь праздником, хотела узнать у барыни, когда она накажет ей прийти на стирку.
Дворник произвел на меня почему-то сразу неприятное впечатление. Рябой, скуластый, с пестрыми, прищуренными глазами, с ленивыми движениями и глуповатым лицом, он показался мне продувной бестией.
Служил он у Степанова второй год.
Я прежде всего стал спрашивать о домовых порядках.
– Порядки обыкновенные, – отвечал он, – зимой в восемь часов, а летом – в десять запираю ворота, калитку, и все. Когда назначают – дежурю.
– В эту ночь ты был дежурным?
Он замялся, а потом нехотя ответил:
– Был.
– И калитку запер в десять часов?
– Так точно…
– И никто тебя не беспокоил, и никого ты не видал?
– Никого…
– Днем уходил куда-нибудь?
– Никуда.
– И у майора никого не было?
– Никого…
– Другого выхода со двора, кроме ворот, нет?
– Нет, кругом забор.
На этом и окончился первый допрос.
К этому времени доктор составил акт осмотра.
Все жертвы, несомненно, были убиты одним и тем же орудием. Вернее всего, найденным утюгом.
Майору нанесены два удара, жене его тоже два, мальчику три, а горничной девушке пять, из которых каждый был смертелен.
В толпе соседей
Впечатление в городе от этого преступления было ужасное. Куда ни обернешься, к каким речам ни прислушаешься, везде только и слышишь об «убийстве в Гусевом переулке».
Гусев переулок опустел.
Это факт. Все, жившие в нем, в каком-то паническом страхе поспешили оставить свои дома и квартиры.
Сам Степанов тотчас же съехал в меблированные комнаты, повесив у себя на воротах доску с надписью: «Сие место продается».
А потом многие годы петербуржцы избегали Гусева переулка как проклятого места, и только после того, как он застроился каменными громадами, память об этом преступлении начала мало-помалу сглаживаться.
Так сильно было впечатление, произведенное этим выдающимся злодейством.
Я вернулся домой, весь погруженный в размышления о преступлении. Картина убийства, как мне казалось, представлялась мне ясно.
Их было несколько. Убивал, быть может, один, а может, и двое, и трое, но грабил, несомненно, не один.
Ушли они через дверь из сеней, но куда они девались потом? Как скрылись с узлами, было неведомо, потому что калитка была на запоре и выхода другого не было.
Очевидно, их выпустил кто-то… Но кто? И мне показалось самым прямым думать о дворнике. Плутоватая рожа, какая-то деланая ленивость, неохотные, уклончивые ответы и потом очень странное равнодушие в ответ на беспокойные расспросы водовоза, булочника, молочника, прачки…
С этими мыслями я не мог разделаться.
Часа через два мне доложили, что вернулся Юдзелевич, и я тотчас велел позвать его к себе.
С острым красненьким носом, рыжей бородкой клином, с плутовскими глазами и рябым лицом, маленький, юркий, пронырливый, наглый, он, вероятно, был бы первостепенным мошенником, если бы судьба не толкнула его на сыскное дело, в котором он нашел свое призвание.
– Ну что, – спросил я его, едва он притворил двери, – нашел что-нибудь?..
– «Что-нибудь» есть, – ответил он, – и может быть, даже и «кое-что».
– Ну что же? Говори.
– Собственно, немного, – пожал он плечами, – я узнал, что у майора была Анфиса, и потом она была у дворника, и потом они ходили в портерную, и там был ее сын, и они пили…
– Анфиса? Это та, что была у них в кухарках?
– Она самая…
– Разве у нее есть сын?..
– Есть сын, и зовут его Агафоном. Ему семнадцать лет, и он совсем разбойник. Учится в слесарях и пьет вместе с матерью…
– Так… Откуда же ты узнал это?
– Я узнал и то, что сам дворник Семен рано утром входил в ворота… и был как пьяный…
Я чуть не захлопал в ладоши.
Да ведь это преступники сразу налицо.
– Откуда узнал ты это?
– Откуда? Я ходил на улицу и слушал.
Одна баба говорит: это Анфиска из злости, что ее прогнали; она грозилась убить. А тут ввязалась другая баба: я, говорит, ее вчерась видала ввечеру пьяную. Тут мужчина какой-то: я ее, говорит, с дворником видел, в портерной. А портерных две только поблизости. Одна – насупротив, другая – на Лиговке. Я туда, прямо на Лиговку. А там только и разговору что об убийстве. Я спросил себе пиво… и только слушаю. Тут все и узнал.
Не прошло и четырех часов, как мы напали уже на след.
Прачка Анфиса и слесарь
– Ну вот что, – сказал я ему, – делать дело, так уж сразу. Прежде всего разыщи эту Анфису с Агафоном и узнай о них все в квартале, а потом бери их – и сюда. А затем надо забрать и дворника. Как их сюда доставишь, опять назад по их квартирам и обыск у них произведи! Пока я их допрошу, ты отыщи, что надо. Главное, по горячему следу!..
Он поклонился мне и моментально скрылся. Теперь я уже был покоен за исход дела. Завтра, много послезавтра, я передам уже преступников следователю, так как ни одной минуты не сомневался, что убийцы и грабители уже в моих руках.