вытягивали! Бросился я бегом туда, откуда крик раздался. Прибежал, смотрю: лежит это Шахворостов уже убитый, зарезанный, а кровь из раны так и льет. Руками-то, бедняга, еще как будто землю роет, а Иван Васильевич, Спиридонов да Денисов на него хворост да древесный сор сыплют… Когда я прибежал туда – вдруг все всполохнулись: близко, совсем близко послышался звук лошадиных копыт. Бросились тогда все наутек. Побежал и я. Смотрю, на дороге сумка черная, клеенчатая. Схватил я ее и еще пуще побежал. Выбежав из леса, остановился передохнуть. Как раз в эту минуту по дороге в саженях примерно пятидесяти от места убийства проезжал английский посланник. Я сразу узнал его, потому у господ наших всего насмотрелся. Когда карета проехала, дошел я до речки и выкупался. Больно уж жарко да и не по себе мне было. Выкупавшись, пошел я по шоссе пешком в Петербург, куда и прибыл около семи часов вечера. Как пришел, прямо направился в заведение Ивана Васильевича, отдал ему сумку и выпил осьмушку водки. Потом в баню отправился. Из бани вернулся в заведение и спрашиваю Калина: «А сколько примерно в сумке капиталов находится?» – «Шестьсот рублей», – отвечает Калин. На другой день пришел я к нему и говорю: «Ой, врешь, Иван Васильевич, не может того быть, чтобы у Шахворостова так мало денег было…» А Калин тогда засмеялся и сказал, что он пошутил, что денег оказалось шесть тысяч.
После убийства Калин стал выпроваживать меня и Спиридонова из Петербурга. «Уезжайте, – говорит, – куда-нибудь, а то ведь, дурачье, проболтаетесь». Он дал мне всего тридцать рублей. Поехал я в Москву. Пробыл я там около трех месяцев. Оттуда писал Калину о нужде моей, но он ничего мне не прислал. Вернувшись в Петербург, я стал снова наведываться к нему. В первый раз дал он мне всего восемь рублей, а потом выдавал все по грошам: когда тридцать, когда двадцать копеек.
– Сколько всего было денег в сумке у Шахворостова? – допытывались у Шарова.
– Спиридонов перед моим отъездом в Москву рассказывал мне, что Калин в сумке зарезанного нашел более тридцати тысяч…
На основании показаний Шарова все соучастники этого злодеяния были разысканы и арестованы.
Кровь убитого нашла себе отмщение.
Пьяный зверь
Пятнадцатого января около трех часов утра в сыскную полицию было сообщено, что в доме № 2 барона Фредерикса по Орловскому переулку в меблированных комнатах № 33 новгородской мещанки Елены Григорьевой найден мертвым в своем номере жилец – отставной коллежский секретарь Готлиб Иоганнович Фохт.
Немедленно мною был командирован туда агент полиции. Туда же приехали: судебный следователь, товарищ прокурора, полицейский врач и лица судебно-полицейского ведомства.
Глазам прибывших представилась такая картина: небольшая комната; обстановка серенькая, грязная. У правой от входа стены стояла узкая железная кровать. Кровать была постлана, но не смята.
Мертвый Готлиб Фохт лежал спиной на полу, а левая нога его покоилась на кровати. Одет он был в чистое нижнее белье, тоже не смятое.
Полицейский врач приступил к наружному осмотру покойного.
– Ваше мнение? – обратились к врачу товарищ прокурора и судебный следователь. – Имеем ли мы дело со случаем скоропостижной естественной смерти, или есть данные предполагать насильственную кончину?..
– Я не усматриваю ясных следов насилия, – ответил врач. – Правда, есть маленькие ссадины под бровями и на шее и небольшая рваная ранка за левым ухом… Но я полагаю, что этих данных еще мало для картины насильственной смерти.
– Положение трупа наводит меня на мысль, – продолжал врач, – что смерть застала Фохта внезапно, в то время, когда он собирался ложиться. Он вдруг почувствовал дурноту, хотел вскочить, но уже не мог, и навзничь, мертвый, грохнулся на пол. Левая нога осталась на кровати.
– Но ссадины, ссадины! – допытывались прокурор и следователь.
– Он при падении мог удариться… – давал ответы врач.
Следователь переглянулся с прокурором.
– Видите ли, доктор, если бы Фохт сам упал в агонии или смерти навзничь или на спину, то он должен бы, скорее всего, разбить себе затылок, голову. Вы видите: он лежит лицом кверху. Каким же образом человек, падающий навзничь, может получить от падения ссадины под бровями?
– Он мог удариться лицом… – ответил сконфуженный доктор.
– Нет, не мог, – возразил следователь, и, распорядившись об отправке трупа для вскрытия, мы приступили к предварительному дознанию.
Первой была приглашена для допроса за отсутствием самой содержательницы меблированных комнат ее сестра Евдокия Григорьева.
– Скажите, в ту ночь, когда скончался ваш жилец Фохт, все ваши жильцы были дома?
– Кажись, все…
– Был ли кто-нибудь в комнате покойного?
Тут Григорьева рассказала следующее. В этот поздний вечер и в ночь к покойному заходили соседи по комнатам, Иван Малинин и чиновник Александр Платонович Померанцев. По-видимому, они пьянствовали. Из комнаты Фохта раздавались взрывы хохота, пьяные выклики – словом, веселье шло вовсю. Шумели настолько, что барышня из пятого номера выходила и просила быть потише. В два часа ночи Григорьева видела Малинина сильно пьяным, а Померанцева – выходящим из комнаты Фохта в брюках покойного.
– Вы, стало быть, хорошо знали вещи покойного, если сразу узнали его брюки на Померанцеве?.. Скажите, в таком случае, чего не хватает среди вещей покойного Фохта…
Григорьева после беглого осмотра сейчас же обнаружила исчезновение енотовой шубы и золотых часов с цепочкой.
Один из жильцов, великолуцкий мещанин Петр Вихрев, тоже заявил, что в ночь смерти Фохта он видел, как Померанцев и Малинин переходили из комнаты в комнату: то от Фохта к себе, то от себя к Фохту.
Исчезновение енотовой шубы покойного, его золотых часов, таинственная обстановка его смерти, неестественное положение трупа, подозрительные ссадина и ранка на шее – все это дало основание полагать, что отставной почтовый чиновник Готлиб Фохт был убит с целью ограбления.
Показание Григорьевой, что в ночь трагического происшествия покойный Фохт проводил время с Малининым и Померанцевым, пролило свет на это дело, дав ценные указания, в каком направлении вести следственные розыски.
Прежде всего, я дал приказ о тщательном розыске похищенной у Фохта енотовой шубы.
Розыски шубы очень скоро увенчались успехом. В Александровском рынке нашему чиновнику не без труда удалось узнать, что утром 15 января какие-то двое неизвестных продали енотовую шубу барышникам, которые, в свою очередь, перепродали ее в лавку Павлова в Апраксином дворе. Там и была найдена шуба и представлена в сыскную полицию.
Теперь все внимание сыскной полиции было сосредоточено на двух лицах: Малинине и Померанцеве, исчезнувших из номеров. Какой-то внутренний голос подсказывал мне, что эти два лица не косвенно, а прямо замешаны в убийстве Фохта.
Борьба за стеной
И вдруг случилось нечто в высокой степени странное. Один из предполагаемых убийц совершенно спокойно, сам добровольно явился в свою комнату, то есть туда, где, как он должен был предполагать, все уже были начеку, где была устроена засада, облава.
Это был Иван Малинин.
Около десяти часов утра он, пьяный, подъехал к дому, вошел в квартиру и прошел колеблющейся походкой в свою комнату.
Через несколько минут к нему нагрянула сыскная полиция. При виде ее он страшно изменился в лице, и хмель как будто сразу соскочил с него. Грустное, тяжелое и вместе с тем отталкивающее впечатление производил собою этот юноша. Пред нами стоял чуть не отрок – ему всего было 19 лет. Пьянство и разврат уже успели наложить свою руку на этого юношу.
При аресте он был положительно еле вменяем. Очевидно, бессонная ночь, пьянство и распутство каким-то кошмаром придавили его. Привезенный в сыскную полицию, он несколько оправился и, по-видимому, вполне чистосердечно поведал нам следующее. Он, Иван Иванов Малинин, царскосельский мешанин, сирота, девятнадцати лет. Родители его были довольно состоятельные, занимались торговлей. Желая дать ему приличное образование и воспитание, отдали его в Коммерческое училище, где, однако, он курса не окончил, пробыв только до пятого класса.
– Отчего же вы вышли из Коммерческого училища? – спросили его.
– Несколько причин было. Во-первых, умерли родители, и я хотел сам заняться коммерческим делом, а потом… учение не давалось… В одном из танц-классов познакомился я с барышней… Свели мы близкое знакомство… Деньжонки водились… Начались кутежи, попойки…
Словом, из рассказа Малинина об этом периоде его жизни вырисовалась старая и знакомая история, как гибнут юноши, попавшие слишком рано в водоворот столичной жизни…
Жили они раньше на Дегтярной улице, а теперь вот уже год, как он поселился в квартире Евдокии Григорьевой, в доме Фредерикса, где снимает комнату, в которой у него обитает также и отставной коллежский регистратор Александр Платонович Померанцев.
– Чем же занимается ваш сожитель Померанцев?
– Пьянством, – ответил Малинин. – Он почти голый, все пропил.
– Ну, расскажите теперь все откровенно, что вы знаете об убийстве Фохта, – сказал я. – Не забывайте, что на вас тяготеет обвинение в этом убийстве.
– Нет, ваше превосходительство, – начал Малинин, – клянусь вам, я не убивал старика. Это дело рук Померанцева. Рядом с нашей комнатой жил отставной почтовый чиновник Готлиб Фохт. Это был человек уже очень пожилой. Среди жильцов Григорьевой он пользовался большим почетом, так как почему-то все его считали весьма зажиточным, чуть не богачом. Он жил не только ни в чем не нуждаясь, но и ни в чем себе не отказывая; любил выпить, причем не стеснялся на трату дорогих вин, специальных водок, закусок. Вчера, около четырех часов дня, у меня были мои братья: Федор и Алексей, приехавшие из Царского Села. В пять часов они уехали обратно. Уезжая, Алексей дал мне один рубль двадцать копеек, на которые я купил три сороковки водки, три бутылки пива, колбасы, масла и хлеб. Все это мы принялись уничтожать вдвоем с Померанцевым.