Фохт пришел к себе около восьми часов вечера.
«Идите, Померанцев, пить ко мне вашу супружницу-тезку – померанцевую водку», – пригласил Померанцева Фохт и расхохотался, довольный своим каламбуром.
Бражничали они долго. Около одиннадцати часов вечера пришел от Фохта Померанцев и принес мне рюмку «померанцевки».
«Лопай, дружище, – сказал он, – наш старик шлет тебе сие в дар». Я выпил ее. Должно быть, чаша переполнилась, потому что я почувствовал опьянение. «Дай мне твой ремень, которым ты подтягиваешь брюки», – обратился ко мне Померанцев. Я спросил его, зачем он ему понадобился. «Нужно», – буркнул он. Я дал. Он ушел в комнату Фохта, запер предварительно на ключ квартиру изнутри. Прошло некоторое время.
Вдруг совершенно ясно из комнаты Фохта послышался какой-то странный шум, подавленные возгласы. Шум происходил как бы от борьбы. Я затаил дыхание… Прошло еще несколько томительных минут, и вдруг в комнате Фохта что-то грузно упало на пол. Звук падения был глухой, такой, какой бывает при падении тела. Какой-то острый страх охватил меня. Я не знал, что происходит, но что-то мне настойчиво говорило, что в комнате Фохта разыгралось нечто зловещее, мрачное.
Из комнаты Фохта теперь несся храп, вернее, хрип. С сильно бьющимся сердцем я бросился в кухню, но, выскочив в коридор, столкнулся с Померанцевым, выходящим из комнаты Фохта. Померанцев был сильно взволнован. Руки его заметно дрожали, глаза беспокойно бегали.
Через несколько минут он опять вошел в комнату Фохта, пробыл там недолго, вернулся ко мне, одетый уже в платье Фохта. В руках он перебирал деньги, кредитками и серебром, которых, как мне показалось, было рублей на шесть. «Вот что, – заявил мне Померанцев, – собирайся, мы сейчас поедем с тобой в Щербаков кутить». Я попробовал отказаться от поездки, тогда он вплотную приблизился ко мне и голосом, полным угрозы, как-то прошипел: «Не поедешь?» Я сейчас же тогда согласился, и мы поехали. Началась попойка, появились пиво, водка.
Померанцев пил с особой жадностью. После этого мы отправились в Александровский рынок, где Померанцев и продал енотовую шубу за 25 или 24 рубля. Отсюда мы попали еще в какой-то трактир, из которого Померанцев скрылся, и как я очутился в своей комнате, даже не помню.
Такова была исповедь Малинина.
Санкюлот
Померанцев был арестован около Пассажа.
При допросе он сознался в убийстве Фохта и подтвердил справедливость показаний Малинина.
– Вошел я к нему, – цинично заявил убийца, – к почтенному Готлибу Иоганновичу, в его мещански приличный номер… Батюшки, домовитостью, буржуазной солидностью так и пахнуло опять на меня! Кроватка и белье – чистенькие. На вешалке – и шуба енотовая, и пальто, и костюмчики разные. На столике – часы золотые, на комоде, который лопнуть хочет от добра разного, кошелечек с деньгами. Фу-ты, благодать какая! И вдруг на столе – водка! Позвольте, как же это: водка и столько добра? Да разве это совместимо? Вот у меня часто водка на столе стоит, так разве вы у меня найдете что-нибудь «существенное»?
А Готлиб, почтеннейший Готлиб меня угощает. «Выпейте-ка рюмочку померанцевой», – говорит. И завязался между нами такой разговор.
– Померанцевой?.. А простую водочку, Готлиб Иванович, вы не употребляете?
– Не люблю ее… Грубая она… Эта хотя и дороже, зато деликатная, – отвечает он.
– Это точно, Готлиб Иваныч. А вы мне вот что скажите: отчего вы пьете водку и у вас есть часы золотые и енотовая шуба, а я пью водку – и у меня нет штанов?
– Оттого, – отвечает Готлиб Фохт, – что я пью аккуратно, а вы – широко, по-русски…
Разозлил еще больше меня этот ответ. Сытая, самодовольная физиономия Фохта меня бесила.
– А скажите, Готлиб Иванович, – обратился я к нему, – если я вам, примерно, скажу: Готлиб Иваныч, дайте мне ваши брюки, сюртук, шубу, – дадите вы это или нет?
– Конечно не дам! – расхохотался противным смешком Фохт.
И он стал раздеваться. Когда он остался в одном белье и присел на кровать, собираясь ложиться, я вдруг сразу, стремительно набросился на него и схватил его за шею обеими руками. Лицо его исказилось ужасом, из побелевших губ вырвалось: «Что… что ты делаешь… разбойник». Он употреблял все усилия, чтобы оторвать мои руки от своего горла, но это ему не удавалось. Я сжимал его горло все сильнее и сильнее, мои руки, казалось, были поражены судорогой, окостенели… Он теперь уже хрипел. Потом как-то сразу покачнулся и грохнулся навзничь, увлекая своим падением и меня. Мы упали вместе. Фохт уже не дышал. Я отдернул руки, встал и порывисто набросился на вещи…
Померанцев был предан суду и понес тяжелое наказание.
Убийство в духовной академии
9 января 1886 года пристав 1-го участка Александро-Невской части дал знать сыскной полиции о совершенном убийстве сторожа церкви при Петербургской духовной академии отставного рядового Павла Новикова.
Убийство несчастного церковного сторожа было совершено злодеем в сторожке покойного. Это было убогое, крохотное жилище. Стол, несколько табуретов, в углу – кровать. Около нее в луже крови лежал Павел Новиков. Голова его была разбита, череп проломлен; из черепной трещины виднелись мозги, залитые кровью. На лице застыло выражение жестокого физического страдания.
На полу, неподалеку от трупа Новикова, лежало старое, рваное пальто.
Из опроса служащих в здании духовной академии установили, что пальто это не принадлежало убитому, что у него было другое пальто, которое, очевидно, похищено убийцей.
– Скажите, – спросил следователь, – не слыл ли покойный за человека состоятельного? Убийство, по-видимому, совершено с целью грабежа…
– Нет, – хором отвечали опрашиваемые.
– Не замечалось ли, чтобы кто-нибудь особенно часто посещал убитого?
– Да к нему, почитай, никто и никогда не приходил. Он жил совершенным бобылем… Вот разве не прослышал ли злодей, что у Новикова ключ от церкви находится?
– А ключ действительно хранился у убитого?
– Всегда. А в церкви ведь большие сокровища находятся. Может, кто вздумал ключ украсть у бедняги, отпереть им церковь и обокрасть ее.
Было приступлено к розыску ключа. Найти его было не трудно: он лежал под подушкой убитого. Бросились осматривать церковь – там все оказалось в полнейшем порядке, в полной сохранности и неприкосновенности. Ничего из церковных богатств не было тронуто.
Дело представлялось чрезвычайно странным: церковь не ограблена, вещи убитого тоже были целы, к ним даже убийца не прикасался. Единственно, что исчезло из сторожки церковного сторожа, было его пальто.
Убитого Новикова видели поздно вечером. Обнаружено кровавое происшествие рано утром. Отсюда очевидно, убийство было совершено глухой ночью, то есть как раз в то время, когда все было погружено в глубокий сон.
– Скажите, – обратилась следственная власть к смотрителю зданий, – все ли ваши служащие налицо?
– Все.
– И что же, эти служащие – все старые, давнишние или, быть может, среди них находятся недавно поступившие?..
– Один есть, действительно вновь поступивший, два дня тому назад, на место уволенного от службы при водокачке Андрея Богданова.
– А за что был уволен этот Богданов?
– За пьянство, грубость, вообще за отвратительное поведение.
Из путаных и разноречивых показаний низших служащих было установлено, что Богданова видели не далее как накануне убийства Новикова. Одни говорили, что он пробыл тут недолго, другие – что он даже в ночь происшествия играл в карты с пекарями в помещении пекарни.
Несмелость показаний иных служащих можно было легко объяснить их понятным страхом сознаться перед начальством в том, что они водят знакомство и дружбу с прогнанным за пьянство и скандалы Богдановым.
Следственная власть сразу заподозрила Богданова в совершении убийства несчастного сторожа, и я энергично принялся за розыски по трактирам и трущобам.
Сыщик-артист
Обследовав несколько трактиров и притонов, агенты зашли и в трактир «Коммерческий» на Гончарной улице.
Их внимание привлек субъект, сидевший за бутылкою водки, полупьяный, с отталкивающим, неприятным лицом. Одному из агентов бросилось в глаза, что рукава пальто этого субъекта непомерно коротки; пальто было узко и в груди, вообще, сразу было заметно, что оно с чужого плеча.
– Присмотритесь к этому человеку, – обратился один агент к своему товарищу. – Что вы скажете о пальто этого субъекта?
– Вы думаете, оно убитого Новикова? – ответил тот, сразу понявший мелькнувшую мысль и догадку сослуживца. – Ошибаетесь: служители духовной академии показали на допросе, что у Новикова пальто было хорошее, а это, взгляните, рвань какая-то.
– Ну уж такого ответа я не ожидал! – тихо промолвил первый агент. – Неужели вам неизвестна привычка воров и убийц обменивать украденное носильное платье на плохонькое и дополучать разницу, которую они на своем мошенническом жаргоне окрестили «поминанием»?
– Ваша правда, – сконфуженно пробормотал недогадливый агент. – Что же нам делать, арестовать его?
– Погодите… Прежде чем мы это сделаем, не мешает убедиться в справедливости мелькнувшего у меня подозрения. Кто знает? Мало ли по Петербургу шляется субъектов в пальто с чужого плеча. Вы сидите за столом, а я пойду к нему и немножко его попытаю.
Агент поднялся и колеблющейся походкой пьяного человека направился к столику, за которым пил водку подозрительный субъект.
Этот агент был Шереметьевский, один из наиболее ловких и даровитых чиновников сыскной полиции.
Подойдя к столику, Шереметьевский остановился, шатаясь, перед пьяным субъектом.
– Позвольте присесть?
– Зачем? – прохрипел тот.
– Компанию разделить. Кучу я сегодня! Деньги получил, ну и того… кучу. А лицо ваше мне симпатично… Ах, симпатично, друг мой любезный!
– Пожалуй… Садись… – также заплетаясь языком, буркнул тот.
– Чеаэк, пожалуйте нам пару пива. Желаем мы оное распить с другом-приятелем Федором.