Лукинский выдернул руку и пьяным голосом, заикаясь, дерзко проговорил:
– А я почем знаю… Никаких Михайловых тут нет… Ничего не знаю.
– А!.. Вот что! – воскликнул нерастерявшийся Назаров.
И, выхватив свисток, он протяжно свистнул.
Почти немедленно в трактир вошли: пристав, десятский и начальник станции.
– Немедленно, господин пристав, распорядитесь о том, чтобы все выходы из этого трактира были оцеплены. Этот пьяный негодяй Лукинский играет странную роль. Он не желает указать Михайловых.
К счастью, трактир имел только один выход, тот, которым вошли Назаров и его спутники.
Около него встал пристав и десятский.
В трактире наступила мгновенно мертвая тишина.
Посетители, бражничавшие за чаем и водкой, как бы окаменели от неожиданности, страха и испуга.
– Кто из вас Михайловы, Иван и Федор? – резко спросил Назаров.
Но оклик остался без ответа.
– Десятский, буфетчик! Называйте этих лиц… Вы знаете их? Есть среди них Михайловы? – продолжал Назаров.
– Никак нет.
– Вам Михайловых? – спросил перетрусивший буфетчик. – Их теперь действительно нет, а только они были.
– Когда?
– Да, почитай, минут с двадцать как ушли только. Пили они тут, а потом вдруг явился Лукинский, вот этот, что с вами. Подошел он к ним, что-то сказал им, они вскочили, давай его наскоро потчевать… Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы, – повествовал буфетчик.
Было очевидно, что «примерный» Лукинский предупредил негодяев и те обратились в бегство.
Арест на постоялом дворе
Назаров взглянул на начальника станции.
– Удружили-с! – бросил он ему. – Где теперь его искать?.. Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта?
– Постоялый двор в доме Суворовой, – сказал десятский.
– Скорее, скорее, туда! – торопил Назаров.
Наконец они подошли к постоялому двору.
Желая устранить возможность побега Михайловых из дома Суворова, если бы они там оказались, Назаров обратился к приставу:
– Будьте так любезны окружить этот дом понятыми.
– Я не могу этого сделать скоро, – ответил пристав.
– Как не можете? – вскипел бедный агент. – Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступника? Дать ему возможность скрыться?
– Но где же я возьму сейчас понятых? – оправдывался пристав.
Назаров понял, что ему приходится рассчитывать исключительно на собственную сообразительность и энергию.
По счастью, рядом с постоялым двором Назаров увидел дом, ярко освещенный, в окнах которого он разобрал фигуру жандарма.
Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал жандарм.
Назаров немедленно его вызвал и просил его оказать содействие.
Оставив у каждого выхода дома Суворовой по человеку, Назаров стал стучаться в двери постоялого двора.
В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший около двора дома, услышал какой-то шелест.
– Ваше благородие, – подбежал к Назарову жандарм, – точно человек во дворе прячется.
Когда двери постоялого двора были открыты, Назаров, а за ним вся его свита поспешно бросились во двор.
Во дворе стояли доморощенные экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров.
Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться.
Вдруг он испустил радостный крик:
– Ага! Наконец-то попался…
За грудой дров лежал притаившийся человек.
– Ну, вставай, братец, теперь уж все равно никуда глубже не спрячешься.
– Берите его, господа! Арестуйте!
В то время, как полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров кинулся на чердак дома, где нашел и Федора Михайлова.
Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его, Федор.
Прежде чем приступить к обыску их, Назаров обратился к Ивану Михайлову:
– Ну-ка, любезный, покажи свои руки.
Тот протянул.
Они были все изрезаны.
Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха Иллариона был пойман.
Начался обыск.
В кармане пальто Ивана Михайлова был найден желтый бумажник, в котором оказалось кредитными бумажками 97 рублей, открытые золотые часы с золотой цепочкой, складной медный образок и другие глухие золотые часы с цепью, а также носовой платок.
У Федора Михайлова нашли кошелек с окровавленными трехрублевками, тринадцать золотых монет, из которых четыре русских, девять золотых французских, серебро и другие монеты.
На нижнем белье Ивана Михайлова были заметны кровавые пятна.
Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников.
Михайловых от Окуловки до Петербурга сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера – три полицейских надзирателя.
Хищный гость чернеца
Через несколько дней оба Михайлова стояли уже в моем кабинете.
– Вы убили иеромонаха Иллариона? – спросил я.
– Не мы, ваше превосходительство, а только я один, – ответил Иван Михайлов.
– Ну, рассказывай, как было дело.
– В восьмом часу вечера десятого января, – начал свою исповедь убийца, – я пришел в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.
– С целью убить и ограбить его? – спросил я.
– Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь я служил ему. Дверь кельи заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал:
«Боже наш, помилуй нас!»
«Аминь!» – послышался голос Иллариона.
Я вошел тогда в комнату; из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар; самовар уже стоял в первой комнате, за перегородкою, на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате, на окне, лежали два ножа: один – для колки сахара, короткий и толстый, другой – для резанья хлеба. Подойдя под благословение и получив его, мы стали разговаривать. Иеромонах стал спрашивать меня, что́ теперь делаю, где служу. Я все ему рассказал, поведав, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.
«Дело, дело, чадо, работать надо… В лености жизнь не угодна Богу, – заговорил отец Илларион. – А теперь давай чайком побалуемся».
Он подошел к окну и стал колоть сахар. В эту вот самую минуту я, будучи уже в хмельном состоянии, охвачен был мыслью убить иеромонаха, которого знал за лицо состоятельное. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я сильно пошатнулся, он схватил меня в охапку, а я успел схватить перочинный нож и раза два ударил им иеромонаха.
В ожесточенной борьбе отец Илларион схватил меня за волосы, кусал мои руки, отчего я кричал, наконец попеременно мы оба, падая и вставая, попали в другую комнату. У отца Иллариона в руках был уже нож, который я силился отнять, а он – удержать, вследствие чего нож согнулся. После того, улучив минуту, я схватил его за горло и большим его ножом ткнул его сильно в горло. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедясь, что он кончился, я пошел в спальную искать денег. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и пятипроцентные билеты, завернутые в листе бумаги. Из среднего ящика я взял золотые монеты, золотые часы с цепью. Из вещей иеромонаха надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки. Свое же пальто, брюки и ситцевую рубашку я сжег в печи, которая топилась в келье отца Иллариона. В девятом часу вечера я вышел из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию Николаевской дороги и с поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил меня, откуда я взял столько добра, я ему сказал: не твое дело. А вскоре меня и забрали. Убийство совершил один я и сообщников никаких не имел.
Иван Михайлов был приговорен к 12 годам каторжных работ.
Трагедия в Морском корпусе
Как и всегда, ровно в четыре часа дня паспортист здания Морского корпуса титулярный советник Шнейферов явился обедать в свою квартиру, находящуюся в том же здании.
Пройдя кухню, Шнейферов вошел в первую комнату.
Вошел – и в ту же секунду выбежал вон, оглашая здание страшным криком:
– Убили! Зарезали!
Этот крик услышали соседи. Со всех сторон раздалось хлопанье дверей, стали появляться испуганные, недоумевающие лица.
– Кого убили? кого зарезали? – раздалось отовсюду.
Но Шнейферову было не до того, чтобы отвечать на расспросы.
Он несся что было силы по двору к канцелярии и, вбежав туда, столкнувшись нос к носу со смотрителем здания, заговорил прерывистым от волнения голосом:
– Ради Бога… Скорей сообщите в полицию… У меня в квартире несчастье…
– Что такое? какое несчастье?
– Сейчас вхожу… и вижу… в комнате на полу лежит в огромной луже крови прислуга моя Настасья Сергеева, с воткнутым в горло ножом.
Эта роковая весть как громом поразила всех служащих Морского корпуса.
Началась паника.
Не растерялся только один смотритель здания.
Он тотчас же помчался в полицию.
Это было 7 сентября 1887 года.
Страшный сюрприз
Когда мы приехали в Морской корпус, судебных властей еще не было.
– Что у вас тут случилось? – спросил я, следуя к квартире Шнейферова.
– Зверское убийство… Загадочное.
– Ого! Загадочное? Посмотрим, посмотрим.
У дверей квартиры паспортиста уже стоял городовой и виднелась кучка любопытных.
Мы вошли в кухню. В ней было все чисто прибрано, в полнейшем порядке. На плите стояли кастрюли с готовившимся кушаньем. В следующей за кухней комнате, убранной не богато, но с претензиями на комфорт, на полу лежала молодая, миловидная женщина. Голова ее была запрокинута назад, шея представляла собой широкую алую ленту, посредине которой был воткнут большой кухонный нож.
Кровь, которая и теперь продолжала еще сочиться из огромной зиявшей раны, образовала широкую, большую л