Теперь дело становилось совершенно ясным. Получив по чеку Мальцева из Государственного банка 370 тысяч, Евреинов вручил эти деньги Галумову, а тот, в свою очередь, в знак благодарности преподнес доблестному капитану пятьдесят тысяч, которые тот и поспешил положить в Волжско-Камский банк.
Следствие по этому делу подходило к концу. Теперь я решил заняться восстановлением полнейшего алиби Мальцева, явившегося жертвой петербургских дельцов.
Мне нужно было вытащить доброе и честное имя его из той грязи, куда Галумов с Евреиновым упорно желали его втоптать. На нем ведь тяготело позорное подозрение, что он принимает участие в самом дележе комиссионных денег, что он присвоил себе комиссионный куртаж по той ссуде, которую исхлопотал для Товарищества.
Это не составляло особого труда. Показание Евреинова, что Мальцев из этих 370 тысяч рублей уплатил долг своей матери в 60 тысяч рублей, оказалось вздорной, лживой басней.
Во-первых, даже сама цифра этого долга была искажена. Кредитор госпожи Мальцевой, жены генерал-майора, действительный статский советник Губонин заявил, что она должна была ему всего 9800 рублей. Этот долг был ему уплачен не Мальцевым, а Товариществом, и эта сумма оказалась записанною в отчете Товарищества, так что источник ее позаимствования был вполне безупречен и не мог, следовательно, заключаться в деньгах, тайно полученных будто бы самим Мальцевым.
Во-вторых, так как Мальцев является главным пайщиком дела, наиболее близко заинтересованным лицом, то наивно даже предполагать, чтобы он пожелал тайно похищать суммы Товарищества. Ведь это равносильно тому, что он стал бы похищать свои собственные деньги.
Следствие было закончено. Если ему не удалось с достаточной полнотой осветить все малейшие и интимнейшие подробности этого дела, то только потому, что Галумов и Евреинов не пожелали дать ни одного почти чистосердечного показания. Они дошли до такого нахальства, что подали прошение о направлении дела к судебному разбирательству.
Но это, конечно, была пустая бравада. Они отлично знали, что их поступки не заключают в себе признаков такого деяния, которое бы предусматривалось Уложением о наказании под страхом взыскания. Следовательно, и возбуждение дела в судебном порядке не может иметь места.
Сделка состоялась между частными лицами, а без жалобы потерпевшего не может быть возбуждено даже гражданское дело.
До суда же общественной совести что им за дело! Эти люди, ушедшие с головой в гениальные планы одурачивания и обирания наивных клиентов, не считаются с законами нравственности, этики, порядочности. Эта новая порода дельцов – та же стая хищных, прожорливых акул. Она пожирает все, что попадается ей навстречу.
«На наш век дураков хватит» – таков девиз этих «полезных общественных деятелей»…
Новый Стенька Разин
В 1859 году сначала в окрестностях Петербурга, а наконец в октябре и в самом Петербурге появилась шайка разбойников под атаманством… Стеньки Разина.
Конечно, этот Стенька Разин был не тот знаменитый, героический злодей-атаман, чье имя попало в историю Российского государства, пленило собою даже поэтов и романистов и окружилось ореолом едва ли не «легендарной личности».
Этот Стенька Разин с шайкой удалых «разбойников» не был столь могуч, героичен, но зато своей кровожадностью и дерзостью он был под стать своему знаменитому прототипу, и недаром он взял себе в псевдонимы это «славное» имя.
Изверги
В ночь на 7 сентября этого знаменитого количеством убийств 1859 года было совершено убийство в харчевне, называемой «Черной», находящейся по Выборгскому шоссе (Петербургского уезда). Владелец харчевни Самоделов, его жена и его брат были найдены с расколотыми топором головами, плавающими в лужах крови.
Все помещение харчевни было буквально залито кровью. На полу двух комнат валялись куски мозга и виднелись кровяные следы от сапог.
Все вещи были разграблены.
Ввиду того что убийство было совершено не ночью, а вечером, а Самоделов с братом, судя по наружному виду их трупов, должны были обладать большой физической силой, становилось очевидным, что убийство совершено, по всей вероятности, не одним человеком, а несколькими. Да и на липкой грязи вокруг харчевни виднелись отпечатки многих ног.
Нарядили, как водится, следствие.
Прошло несколько дней. Было вдруг обнаружено новое убийство.
В деревне Пещанице, в своем небольшом домишке, была найдена убитая топором государственная крестьянка Прасковья Бочина.
Еще через несколько дней – новое злодеяние.
В ночь на 14 октября произведено было нападение на квартировавшего в собственном доме в Шлиссельбургском уезде отставного рядового Зубковского.
На этот раз на место происшествия был откомандирован я.
– Как было дело? – приступил я к опросу перепуганного до смерти Зубковского.
– Мы уж легли спать, потому что поздно было, часов около двенадцати ночи. Жена и шестеро наших детей скоро заснули. Мне что-то не спалось. Лежу я и вдруг слышу, будто кто подходит к дому и около окон тихо разговаривает. Вздрогнул я, привстал, стал прислушиваться, а сердце так и колотится в груди. Слышу: действительно кто-то тихо говорит. Подошел я к окну. Гляжу: ничего не видно. Ночь темная-претемная, ни зги не видать. Дай, думаю, огонек зажгу, с огоньком выйду на улицу поглядеть. Только что я подошел к двери, как вдруг в дверь раздался стук, страшный, громкий стук. «Ломай дверь! выпирай!» – раздался резкий голос. И в ту же секунду в дверь посыпались удары.
Закричал я, бросился к жене, бужу ее, кричу: «Разбойники… разбойники к нам идут!» Проснулась она, закричала тоже, за ней дети.
Бросился я к окну, хотел выскочить из него, бежать, звать на помощь, но окно вдруг распахнулось, и в него быстро ворвался разбойник… а то и черт.
– Какой черт? Что ты мелешь, Зубковский? – вырвалось у меня.
– А так, ваше благородие. Взглянул я на него, и от страху уж и кричать не могу. Лицо его – все черное, как есть черное! Как раз тут и дверь упала, выпертая злодеями. Ворвалось их три человека, а тот, который впереди их, еще более страшный. Весь, как зверь, в шерсти, в меху. Как увидела их жена, грохнулась без памяти на пол. Бросились они тут на меня, схватили за горло, приставили прямо к шее нож большой и говорят: «Ну, негодяй, давай деньги и все добро свое. Ничего не таи, все указывай, а коли кричать станешь или хитрить с нами, сейчас зарежем!» Трясясь от ужаса, показал я им на сундук. Взломали они его топором, стали все выгружать в большие мешки, принесенные с собою. «Где еще? что еще?» – спрашивают, а сами хватают все, что только можно, а потом подошли опять ко мне, смеются. «Ну, не много у тебя денег… Мы думали больше. За это зарезать тебя надо!» И выхватили опять нож. Очнулась тут жена моя. Бросилась им в ноги, умолять их стала не трогать нас. А они, изверги, то с ней сделали, что сказать невозможно.
– Что же?
– Да тут… при мне… При детях осквернили ее. Как увидел я это, страх позабыл, бросился с кулаками. «Звери подлые, – кричу, – аль мало вам, что ограбили, так еще позору предаете?» Смеются они, особенно один, которого другие все Стенькой Разиным называли, и опять с ножом ко мне подходят. Тут доченька моя милая Любушка, шести лет, бросилась к этому Стеньке, в шерсти, в меху который, упала на коленочки перед ним, а ручонками своими за ноги его обхватила. «Дяденька милый, ой не убивай папу и маму, ой не убивай!» – стала кричать она. А он, изверг, ее топором по плечику как хватит! Закричала она жалобно, ручонками кровь зажимает. Тут они сразу схватили мешки с награбленным и почти бегом бросились из дому. Только через полчаса опамятовался я… и тогда кинулся на улицу кричать и звать народ.
Новые «подвиги»
Через три дня подоспели новые «подвиги» этой шайки разбойников.
В глухую полночь на 17 октября они, с вымазанными сажею лицами, напали на часовню и квартиру часовенного сторожа, отставного рядового Серебрякова.
Эта часовня находилась в глухой местности: на кладбище близ казенных кирпичных заводов, принадлежащих ко 2-му стану Шлиссельбургского уезда. Злодеи выломали окна в часовне, разграбили часовенную утварь, разбили кружки, из которых похитили все находящиеся там деньги, затем ворвались в сторожку сторожа, избили и связали все его семейство и, конечно, унесли весь его скарб.
Затем с промежутками в день-два было совершено еще несколько убийств и грабежей.
До сих пор похождения этой шайки сосредоточивались только в уездах, но вот в ночь на 20 октября, увлеченные успехом, разбойники решили перенести свои преступные деяния в черту границ столицы. Они напали на караульный дом Глухоозерской фермы (1-го квартала Каретной части), где жил с семейством сторож Дмитрий Слободчиков. Выбив двери и окно, разбойники в числе пяти человек ворвались в квартиру сторожа, разграбили все имущество, едва не лишили всех жизни, которую несчастные с трудом вымолили у злодеев.
Мы получили строжайшее приказание от высшего начальства употребить все усилия для скорейшей поимки злодеев.
След найден
Хмурое осеннее утро приветствовало меня в первый день моих розысков. Темное свинцовое небо, плачущее мелкими холодными слезами, опрокинулось над столицей.
Дул порывистый ледяной ветер, проникавший до костей.
В восемь часов утра я вышел из нашего квартала – части. Служивший у дверей, которые я не закрыл за собою, громко мне бросил:
– Ишь, диавол рваный, тоже дверей за собой не закрывает…
Я еле удержался от хохота. Недурно! Наш Фомич, старый брюзга-пьяница, не узнает меня. Очевидно, я загримировался на славу. Желая убедиться в этом окончательно, я подошел к нему и спросил сиплым голосом:
– А что, любезный, Путилина нет в фартале?
– А тебе на что Иван Дмитриевич? Али хочешь в лапы его попасться? Он насчет вашего брата первый орел.
– Да уж очень бы занятно, Фомич, самого себя в лапы сцапать! – рассмеялся я.