— Идём, я тебя немного провожу. Сидеть ведь тоже надоедает.
Тойли Мерген закурил и предложил сигарету главному бухгалтеру.
— Что за ревизор? — спросил он.
— Агаев приехал.
— Агаев? А, тот подхалим. Что у вас собирается ревизовать?
— Он приехал ревизовать не нас, а тебя.
— Сам приехал или прислали?
— Сам бы он сюда и носа не показал.
— Кто прислал?
— Ханов.
— Вот как. Что ж, пусть ревизует.
— Почему — «пусть ревизует»?
— А почему — нет?
— А потому… потому, что ты коммунист!
Почувствовав, что Дурды Кепбан не на шутку рассержен, Тойли Мерген приостановился и серьёзно сказал:
— Коммунист. Ну и что из того?
— Коммунисту надо верить или нет?
— Вот ты куда хватил. — Тойли Мерген медленно двинулся дальше. — По-моему, это большой разговор, так вот на ходу мы ни о чём не договоримся.
— Почему не договоримся? — напал на бригадира Дурды Кепбан. — По моим представлениям, коммунист — самый добросовестный, самый чистосердечный человек. Мне кажется, что подозревать такого человека, ревизовать, проверять его — дело ненужное.
Тойли Мерген довольно долго молчал, потом спросил:
— Газеты читаешь?
— А?
Тойли Мерген повысил голос:
— Газеты, спрашиваю, читаешь?
— Читаю.
— Во вчерашнем номере нашей районной газеты есть интересный очерк. Называется «Настоящий коммунист». Видно, написал опытный человек. Если бы ты прочитал про этого «настоящего», то не стал бы напирать на меня со своими «почему».
Дурды Кепбан задумался. А Тойли Мерген продолжал:
— Так вот, Дурды, будут ещё пока и проверки, и ревизии. Если бы и у меня всё было так, как ты говоришь, мне не пришлось бы теперь ходить от одной двери к другой. И в этом не только моя вина. Мои ошибки тесно связаны с ошибками моих родственников. А ведь среди них есть и коммунисты, и комсомольцы. Вот так, Дурды. А за меня не беспокойся. Высоко держи голову. Промахи у меня были, и за них я расплачиваюсь. Но мы оба с тобой знаем, что никогда в жизни не тронули чужой копейки.
— Это верно! Это все знают.
— Если верно, — Тойли Мерген улыбнулся и положил руку на плечо главного бухгалтера, — не дожидайся отъезда ревизора и приходи вечерком, посидим… И, пожалуйста, забудь, что я тогда просил всех вас уйти, когда вы явились ко мне целой толпой. Настроение у меня было поганое. Не люблю, когда меня жалеют.
— Ой, о чём ты вспомнил, все уже давно забыли.
— Ну и хорошо. Приходи, есть о чём поговорить. Приведи и Эсена Сары. Заставим его на дутаре поиграть и анекдоты послушаем. Я сейчас к нему заходил, да мне не до шуток было.
— Сегодня приходи ты ко мне, — сказал немного повеселевший Дурды. — А то мой козлёнок покоя никому не даёт, сам прыгает в казан. И Эсена Сары позовём.
— Ну, раз козлёнком собираешься угощать, тут уж отказа не будет.
— Приходи, у меня тоже к тебе есть разговор.
— Какой ещё разговор? — Тойли Мерген сразу стал серьёзным.
— Надоело мне сидеть за столом.
— Надоело тебе или не надоело, а сидеть тебе за этим столом придётся, Дурды.
— Я зедь тоже твой родственник. Не следует забывать.
— Этим родством я могу только гордиться, Дурды. Но если ты уйдёшь, Шасолтан придётся трудно. Ты это понимаешь не хуже меня.
Солнце перевалило за полдень, когда Тойли Мерген пришёл домой. Акнабат сидела надутая и пила чай.
— Что ты так быстро вернулась?
— А я не собиралась там ночевать! — сказала она и, грохоча чайниками, поднялась. — Два умника, отец и сын, хорошую вы невесту нашли, куда лучше!
— А что тебе не понравилась в невесте, которую мы нашли? Рост или фигура?
Спокойный вид мужа распалил Акнабат:
— Мы там лишние. Там желающих и без нас много.
Хотя Тойли Мерген видел Сульгун один раз, она понравилась ему. Поэтому он спокойно продолжал:
— Это нормально. Желающих жениться на хорошей девушке и должно быть много. Тут — кто победит.
— Будь она хоть золотая, а мне она и за грош не нужна! — разбушевалась Акнабат. — Мой сын не переступит порога её дома! Пусть только придёт с работы, я ему покажу!
— Ну, что ты ему сделаешь? — не в силах сдержать улыбки спросил Тойли Мерген.
— Ты ещё смеёшься! А мне плакать хочется!
— Ну, скажи, что ты ему сделаешь?
— За волосы оттаскаю!
— Поможет ли?
— Или от матери откажется, или от неё!
После того, как перед ним был поставлен чай, Тойли Мерген снова заговорил:
— Будь я на месте Амана, я бы ни с кем совето-ваться не стал. Дело не в том, сколько парней хотят на ней жениться.
Акнабат усмехнулась:
— Ты хочешь сказать — дело в любви?
— Конечно! — улыбнулся Тойли Мерген и решил пойти на уловку. — Я ведь женился на тебе, хотя твои родные не хотели. А почему? Потому, что любил.
— Коли бы не хотели, не стали бы ждать семь лет, пока ты выплатишь за меня калым. И, пожалуйста, не уводи разговор с сторону. Говори о сыне!
— Если говорить о сыне, то у меня есть кое-какие опасения.
— Что ещё?
— Я не уверен, что та девушка захочет стать женой твоего сына.
— Ещё как захочет! Да если Аманджан кликнет, десять таких, как она, придут. Ещё вприпрыжку прибегут.
— Не знаю, как другие, а она, пожалуй, не побежит. Ты хоть её видела?
— Не видела, а знаю!
— Ну, раз ты всё знаешь, я немножко прилягу, — сказал Тойли Мерген и, допив чай, ушёл в другую комнату.
Даже из-за закрытых дверей ворчание жены довольно долго не давало ему покоя.
Под вечер, когда он ушёл к Дурды Кепбану, Аман вернулся с работы.
Мать встретила сына со слезами на глазах:
— Боже мой, боже мой! Почему я не умерла весной, когда так тяжело болела! Я бы не испытала теперь такого позора!
— Мама, что с тобой? Я ничего не понимаю.
— Чего же тут не понять? — проворчала Акнабат и, глубоко вздохнув, сквозь слёзы посмотрела на сына. — Как мне не плакать, если на девушку, которую мой сын решил взять себе в жёны, с гордостью смотрит другой. А глупый отец тебя ещё одобряет.
— Мама, прошу тебя, перестань плакать, — рассердился Аман. — Никто, кроме меня, с гордостью на Сульгун не смотрит!
— Ах, так! А если я собственными ушами слышала, что жена Сервера из Геокчи уже договаривается с Дурсун насчёт свадьбы? Она сидит в их доме, словно привязанная, и через каждые два слова повторяет: «Мой Айдогдыджан любит Сульгунджан».
— Не может этого быть!
— Ты, значит, собственной матери не веришь?
— Ты была у них и сама видела мать Айдогды?
— Сынок! Разве бы я сказала, если б не видела! Когда я услышала, что болтает эта толстенная баба, меня озноб прошиб, волосы дыбом встали. Не помню, как я встала и ушла.
— Почему же ты ушла? Надо было хоть поговорить с матерью Сульгун.
— А зачем говорить, когда и так всё ясно. Если бы не хотели, жена Сервера не сидела бы хозяйкой в их доме. Ей бы сразу дали от ворот поворот.
— Значит, ты и Сульгун не видела?
— На что она мне сдалась? Я узнала, кто она такая, и мне этого достаточно!
Аман молчал, опустив голову. А мать решила — раз задумался, уже хорошо, и беззвучно вышла на кухню за чайником и чуреком. Но когда Акнабат вернулась, Амана и след простыл. Он бежал в сторону дороги, ведущей в город.
По вечерам в ресторане дяди Ашота бывало особенно многолюдно. Обычно люди заранее заказывали столики.
На счастье Амана, Ашот Григорьевич ещё не ушёл и, увидев, что парень растерянно топчется в дверях в поисках места, подошёл к нему, поблёскивая золотыми зубами.
— Проходи, Аман, проходи! — приветливо сказал он на хорошем туркменском языке.
— Спасибо, Ашот-ага, а то я уж собрался уходить — вижу сесть негде.
— Для тебя мы найдём местечко! — И Ашот Григорьевич распорядился поставить в углу маленький столик. — Как дела?
— Неплохо.
— Почему такой грустный?
— Работы много, Ашот-ага.
— Когда человек много работает, у него лицо бывает усталое, а не грустное.
Подошла черноглазая молоденькая официантка и прервала их разговор. Аман заказал коньяк и люля-кебаб.
Снова сверкнув золотыми зубами, Ашот Григорьевич спросил:
— У тебя плохо на душе. Угадал?
— Угадали, — сознался парень.
— Когда я был в твоём возрасте, то мечтал только о двух вещах на свете, — начал Ашот Григорьевич. — Сказать?
— Скажите.
— Первое — о настоящих друзьях, которым молено было бы доверить сердечные тайны. И второе — о верной и, конечно, красивой девушке. Ни о чём другом я не печалился. А теперь, слава богу, и друзей у меня хороших достаточно, и на семью не обижаюсь. Только одно кажется обидным. Годы уходят. Тут уж ничего не поделаешь. Сие, как говорится, от нас не зависит. А всё остальное хорошо. Будь счастлив, Аман. Заходи. Большой привет моему другу Тойли!
После ухода Ашота Григорьевича Аман быстренько выпил коньяк, немного поковырял люля-кебаб, закурил и вышел из ресторана.
Всю дорогу до дома Сульгун он дымил, прикуривая одну сигарету от другой.
«Зайти или не зайти? А, может, позвонить из автомата?» — раздумывал он, но тут из подъезда неожиданно вышла Сульгун.
— Аман, что ты здесь делаешь?
— Да вот, пришёл.
— Ты выпил?
— Может быть.
— Зайдём к нам.
— Нет, не пойду.
— Почему? Я несколько раз приглашала тебя, но ты говорил, что стесняешься. Сегодня, слава богу, ты сам пришёл. Заходи. Я познакомлю тебя с мамой. Ну, чего ты? По телефону ведь разговариваешь с ней. У меня очень хорошая мама. Сам увидишь, как с ной легко и просто. Пока попьёшь чай, я сбегаю в больницу.
— Не зови меня сегодня, Сульгун, — сказал Аман, а сам не двинулся с места. — Иди в больницу, а я тут поброжу, подожду тебя.
— Аман, как ты себя ведёшь? — Девушка начала сердиться. — Утром была у нас тётя Акнабат. Моя мама обрадовалась ей, хотела принять получше, но тётя Акнабат, не выпив даже чаю, ушла. Теперь ты. Что всё это значит?