— Где же твоя совесть, Кособокий?
— Моя совесть при мне! — отрезал Гайли и отворил дверцу машины.
— А ну, погоди! — сказал Тойли Мерген и поманил его пальцем. — Ты ведь знаешь, если уж я ухватился за пенёк, то, какие бы у него корни ни были, не отступлюсь, пока не выдерну. Как бы потом тебе не пришлось жалеть. Словом, уедешь — останешься без приусадебного!
— Не грози, Тойли! Ты не бай, а я не батрак!
Кособокий решительно надвинул на лоб свою знаменитую шапку, сел в машину и уехал.
Хоть Гайли и поступил по-своему, но даже на базаре не мог отделаться от смутной тревоги. У него в ушах всё ещё звучали слова зятя: «Уедешь — останешься без приусадебного!» Ко всему прочему кругом громоздились горы колхозных овощей. И цена на них была сегодня в два раза ниже, чем вчера у частников. Кособокий сразу почувствовал себя так, будто от него отрезали кусок мяса.
Но даже не столько неудачная торговля, сколько боязнь за свой огород заставила Кособокого быстро покинуть базар. Когда же он, усталый и подавленный, вернулся домой, перед его взором предстала страшная картина: колхозный трактор запахивал его приусадебный участок. Пока ещё он двигался по самому краю, но следующий гон уже пришёлся бы на грядки моркови.
Увидев такое дело, потрясённый Гайли пулей выскочил из машины.
— Стой, злодей! — закричал он не своим голосом и, размахивая руками, бросился наперерез трактору. — Стой! Если не остановишься, вспорю тебе живот! — пригрозил он трактористу, который сразу затормозил и вопросительно глянул направо.
Там, на поросшей чаиром меже между двумя участками сидел на корточках Тойли Мерген.
— Не обращай внимания! — спокойно приказал бригадир. — Валяй дальше. Ты пашешь не его землю, а колхозную. У лодырей не должно быть приусадебных участков.
Только теперь разглядев зятя, Кособокий метнулся к нему. При этом он дважды упал, зацепившись за арбузные плети.
— Тойли, брат, не делай этого! — взмолился Гайли.
— Теперь поздно, — покачал головой Тойли Мерген. — Я ведь тебя предупреждал как человека, а ты не послушался.
Если один глаз Гайли был устремлён на зятя, то другим он косился на трактор, который двинулся дальше, таща за собой трехлемешный плуг, ровными пластами взрезающий землю на тридцать сантиметров в глубину. Ещё немного, и погибнет весь урожай, выращенный с таким трудом, с такой любовью и с такой выгодой. От волнения у Гайли Кособокого перехватило дыхание. А Тойли Мерген по-прежнему сидел себе на корточках и покуривал, греясь на солнышке.
— У тебя каменное сердце, — закричал Гайли, не найдя других слов.
— У меня каменное? — засмеялся Тойли Мерген и устроился поудобнее. — Тут ты ошибаешься, Гайли-бек! Это у тебя оно каменное. Иначе бы ты позаботился о колхозном добре, а не только о своём. Сам посуди, что будет, если выращенный народом хлопок останется в поле и попадёт под дождь? Подумал ты об этом? То-то и дело, что нет. А ведь это не чужой хлопок, а твой и мой.
— Тойли! Не делай этого! — склонив голову, молил Кособокий. — О хлопке поговорим потом. Сначала останови свой трактор.
— О хлопке есть смысл говорить либо сейчас, либо уже на будущий год, — сказал рассудительно Тойли Мерген и, опершись на локоть, прилёг.
Трактор тем временем неумолимо приближался к арбузам.
Кособокого прошиб пот от ужаса. Он уже был не в силах смотреть в ту сторону и на мгновение даже зажмурился.
— Я буду жаловаться! — пронзительно закричал он вдруг и подпрыгнул, будто к нему прикоснулись раскалённым железом. — Ты ещё за это ответишь… Глядите, люди, что он со мной делает!
С этими словами Гайли угрожающе схватился за ржавый кетмень, валявшийся у межи.
— А ну, положи кетмень на место! — поднялся в полный рост Тойли Мерген и приблизился вплотную к Кособокому. — Перестань попусту кричать. Всё равно никого кругом нет — весь народ в поле.
Кособокий вяло отшвырнул кетмень, хлопнул шапку оземь и рухнул перед зятем на колени, бессильно бормоча:
— Тойли! Я был неправ… Обещаю тебе исправиться.
Увидев, что трактор остановился, Тойли Мерген крикнул в ту сторону:
— Ты чего стал? Валяй дальше… Из его обещаний обеда не сваришь. Завтра он скажет, что сам хозяин своему слову, и наплюёт на нас… Поторапливайся!
— Не говори так, Тойли! Я во гневе на всё способен…
— Ты только и способен, что пожрать на дармовщину, — отмахнулся Тойли Мерген. — Пока не увижу тебя на хлопковом поле с фартуком на шее, ни одному твоему слову не поверю.
Кособокий опять вскочил и, схватив зятя за руку, стал с силой трясти её.
— Останови трактор! Прошу тебя, останови трактор! — приговаривал он.
— Отстань! — сказал Тойли Мерген и снова прилёг на траву.
— Значит, всё перепашешь?
— Обязательно.
— Через мой труп! — в отчаянии крикнул Кособокий Гайли и, высоко подкидывая свои длинные ноги, кинулся наперерез трактору.
Мотор сразу умолк.
Несколько раз затянувшись сигаретой, Тойли Мерген отбросил её и встал.
— Ты почему остановился? — обратился он к трактористу. — Продолжай.
— Как же можно, Тойли-ага?
Паренёк вытянул шею из кабины и округлившимися глазами смотрел на Гайли Кособокого, лежавшего на земле поперёк борозды.
— Да, ну и дела! — покачал головой Тойли Мерген. — Что же, на сегодня, пожалуй, хватит.
При свете вечерней зари сборщики группами возвращались с хлопковых полей. Вот от стайки девушек отделилась Язбиби и направилась к дому, очень довольная тем, что и сегодня ей удалось обогнать Амана. К этому времени Акнабат уже обменялась новостями с её матерью и теперь ждала для окончательного разговора её отца.
Язбиби вприпрыжку вбежала в дом. Ей не терпелось рассказать о своих сегодняшних успехах, но, увидав вспотевшую тётушку Акнабат, которая сидела посреди комнаты и сливала из чайника в пиалу остатки чая, девушка промолчала. Она лишь почтительно поздоровалась из уважения к седым волосам гостьи, но слушать её обычные приветствия, вроде: «Как поживаешь, дочка!.. Не сглазить бы, говорят, работаешь как следует?..» — не стала и, извинившись, прошла к себе в комнату.
Тётушка Акнабат прочла на лице девушки явное недовольство и не стада задерживаться.
— Что-то я сегодня засиделась у тебя, Донди, — мигом перестроилась она. — Я когда прихожу к тебе, мне вообще не хочется вставать. Но теперь, пожалуй, пора. Раз пришла Язбибиджан, то и мои, видно, вот-вот, явятся. Я, по правде сказать, сегодня и обеда-то не готовила. Пойду похлопочу на скорую руку… Так что ты, Донди, советуйся с кем хочешь, но всё же поторапливайся.
— За мной дело не станет. Вот только скажу её отцу. Не думаю, что он будет против. Давай назначай день, Акнабат.
Проводив гостью, Донди стала убирать посуду. В это время из своей комнаты вышла Язбиби.
— Мама, ты о чём хочешь говорить с папой? — гневно спросила она.
— Разве ты не знаешь, дочка? — изобразила удивление Донди.
— Нет, из твоих уст я пока ничего не слышала, хоть и догадываюсь обо всём.
— Ну-ка садись, если не слышала.
— Считай, что я сижу, мама.
— Если правду говорить, дочка, то я думаю стать тётушке Акнабат сватьей.
— Думаешь пли уже решила?
— Если согласится твой отец…
— Почему — отец? Разве не следует раньше меня спросить, мама?
— А разве ты маленькая? Ведь тётушка Акнабат то и дело к нам ходит, что же ты не понимаешь — зачем.
— Напрасно, мама.
— Вот так раз! Я-то думала, ты обрадуешься… Такого зятя, как Аман, да таких сватьев, как Тойли Мерген и тётушка Акнабат, поискать…
— Это всё так, мама. И тётушка Акнабат славная женщина. И Тойли-ага уважаемый человек. И сын их Аман…
— Что же тебе ещё нужно? — Старая Донди подошла к дочери и удивлённо заглянула ей в лицо. — Смотри, так всю жизнь и проходишь в девушках, весь век будешь караулить материнские стены.
— Ничего, как-нибудь выйду замуж…
— Вот и выходи! — стала нажимать Донди на дочь.
— У каждого свои желания и свои мечты, мама, — вздохнула Язбиби.
— Ты мне это брось, — повысила голос Донди. — Я догадываюсь, что ты хочешь сказать.
— Не кричи, мама.
— Ещё как закричу! Я ведь не глупее тебя. Ну, если бы мне не нравился их парень — и разговора бы не было. Я сама бы их на порог не пустила!
— Мало ли кто тебе нравится, мама, — попыталась объяснить Язбиби. — Чтобы соединить свою жизнь с человеком, нужно его полюбить.
— Ну и люби на здоровье. Кто тебе запрещает.
— Эх, мама!.. Да разве это делается по заказу?
— Уж если: поженитесь, то и полюбите друг друга. Я ведь тоже не сбежала из родительского дома с твоим отцом. Выдали меня. И вот уже, слава богу, сорок лет живём. Теперь по мне нет человека лучше, чем он.
— Теперь другое время, мама, и по-другому жизнь строится. А потому эти ваши бесконечные разговоры с тётушкой Акнабат…
— Ты хочешь сказать, бесполезны?
Старая Донди в изнеможении села на кошму.
— Да, именно так хочу сказать, мама, — не смущаясь, ответила девушка. — Передай тётушке Акнабат, пусть понапрасну к нам не ходит.
— Нет, она будет ходить.
— Так мне придётся уйти из дома. Ты этого хочешь, мама?
— Что-то ты больно смелая стала. Не иначе, с кем-нибудь уже сама сговорилась?
— Если сговариваетесь вы, почему не могу сговориться я?
— Ах ты, распутница! Ну, отец — ладно, а что скажут твои старшие братья?
— После того, как дело дошло до калыма, мне уж нечего стесняться, мама! — мужественно ответила Язбиби. — Что касается твоих сыновей — то они, бессовестные, ради «Волги» на все горазды. Даже сестру свою готовы продать. Тоже мне — братья!
Услышав шаги на веранде, старая Донди торопливо поднялась.
— А ну, хватит! Отец идёт… Очень уж ты шустрая стала, как бы без головы не остаться…
— Во всяком случае продать себя не позволю!
— Прекрати, говорю тебе! — Для убедительности старая Донди даже ущипнула дочь за руку.
В это время в комнату, тяжело ступая, вошёл Илли Неуклюжий. Был он действительно большой и до смешного нескладный, несмотря на окладистую бороду. При его появлении тётушка Донди как-то виновато подалась назад, но Язбиби даже не пошевелилась.