Упоминание этого имени сразу испортило Ханову настроение. Такого поворота дела он не ожидал.
— Если вы уже вручили жалобу Карлыеву, тогда зачем пришли ко мне? Или вы думаете, что жалоба — это гостинцы на свадьбе, чтобы их всем раздавать? Раз так, пусть он и разбирается.
— Есть такая поговорка: «Дослушай заику до конца».
— Короче!
— Хоть народ его и расхваливает, а мне лично он не понравился… — продолжал Гайли.
— Что сказал Карлыев? — прервал его председатель исполкома.
Но Кособокий не торопился.
— Я искал у него поддержки. Я пришёл к нему с жалобой на наших бесчеловечных руководителей. А он мне говорит: пусть раньше вашу жалобу рассмотрят на правлении. Ну, сами скажите, кто там её рассмотрит? Шасолтан? Что я не знаю этой дуры? Будто мне не известно, с кем эта рабыня заодно? Да если бы даже Тойли Мерген раздавил меня трактором и превратил в удобрение, не думаю, чтобы она хоть словом попрекнула его за это.
— Вы говорите, они заодно, — опять оживился Ханов. — Как понимать ваши слова? У них что — близкие отношения?
— Куда ближе!
— Если мы устроим вам очную ставку, вы сможете это подтвердить?
— Вот те раз! Да у нас в колхозе даже младенцы с соской во рту знают, что между новым председателем и бывшим председателем, как говорится, и волосок не пролезет.
— Где они встречаются? Назовите место их тайных свиданий.
— Место свиданий?
— Не бойтесь, старина. От меня можете не скрывать.
— О таких делах я ничего не знаю, дорогой товарищ. Если я скажу, что они встречаются тайком, это будет клеветой.
— Вы, кажется, испугались, старина… Ну, да ладно, я понял вашу мысль… Скажите, а на чём вы порешили с Карлыевым.
— На том и порешили… Он мне говорит: «Пусть раньше народ скажет своё слово, а уж мы — потом». Вот я и ушёл от него ни с чем…
— Да, ему хочется прослыть демократом.
— Не знаю, кем он там хочет прослыть, только я всё равно защиту найду…
Гайли облизнул губы и хотел добавить что-то ещё, но Ханов, хлопнув обеими руками по столу, поднялся:
— Ладно! Мы ваше заявление разберём. Здесь, в этом кабинете!
— Дай бог, дай бог! После того, как Тойли Мергена сняли, он от ярости совсем зашёлся. Если его сейчас не взнуздать крепкой рукой, он, чего доброго, людям запретит и огонь разводить в очагах.
— Взнуздаем, старина! Будьте покойны!
Едва за посетителем закрылась дверь, как Ханов достал из ящика его чёрную тетрадь и снова сел её перелистывать.
«Эх, как бы мне этой жалобой взнуздать не только Тойли Мергена, а и ещё кой-кого», — подумал он и, сняв трубку, набрал номер секретаря райкома.
— Здравствуйте, товарищ Карлыев. Ханов говорит. Хочу посоветоваться с вами по одному делу. Сейчас тут ко мне заходил пожилой колхозник из бригады Тойли Мергена…
— Гайли Кособокий?
— Ах, значит, и вы в курсе, — прикинулся ничего не знающим Ханов.
— Да, я читал его жалобу на Тойли Мергена.
— Ну и как вы считаете?
— Считаю, что нам рано вмешиваться. Пусть сначала колхозники сами оценят поведение обоих. Конечно, Тойли Мерген поступил не лучшим образом, пустив в ход угрозы и пригнав на огород этого Гайли трактор с плугом. Но ведь и Гайли, как я узнал, годами отлынивает от работы.
— Значит, вы считаете, что колхоз сможет сам принять справедливое решение по этому делу?
— Мне, думается, сможет.
— По-вашему, присутствие Тойли Мергена не повлияет на выводы?
— Ведь не Тойли Мерген там хозяин. Есть правление. Есть партийная организация. Разберутся! А если что не так, мы поправим.
— Лично я другого мнения. По-моему, тут требуется вмешательство прокурора.
— Прокурору тоже будет не безразлично мнение коллектива, товарищ Ханов, — официальным тоном сказал Карлыев. — Это единственный голос, к которому он обязан прислушаться.
— Ничего, к моему тоже прислушается!
— Напрасно вы так думаете.
— Поймите, товарищ Карлыев! Гайли — не тот человек, от которого можно с лёгкостью отмахнуться. У него заслуги перед колхозным строительством. Он активист тридцатых годов…
— Активист тридцатых годов, — прервал его секретарь райкома, — и в наши дни не станет отлынивать от работы. Иначе — грош цена его заслугам. Может быть, я чего-нибудь и не понимаю, но уж это-то мне ясно.
— Значит, по-вашему мнению…
— Я своё мнение высказал, товарищ Ханов. Давайте не будем зря терять время, а займёмся неотложными делами. Забот и хлопот у нас у обоих — с головой. Кстати, хорошо бы вам сейчас сюда заглянуть. И Анатолий Иванович будет. Посоветуемся. Если можете, приходите, — заключил Карлыев и положил трубку.
Ханов вошёл в кабинет Карлыева почти одновременно со вторым секретарём райкома Сергеевым.
— Попейте пока чаю, — предложил Карлыев, — а я тем временем вычитаю с машинки свою статью. Надо срочно отправить в Ашхабад. Тут всего две странички осталось.
Ханов от чая отказался и спросил:
— О чём статья, если не секрет? О хлопке или о хлебе?
— Ни о том, ни о другом, — с улыбкой ответил секретарь райкома. — Скорее — о духовной пище.
— Значит, о литературе.
— Вы угадали. В Ашхабаде завязалась дискуссия о нашей поэзии шестидесятых годов. Вот мне, как давнему почитателю стихов, тоже захотелось высказать кое-какие соображения на этот счёт.
— У нас тут и своих споров хватает, — неодобрительно заметил Ханов.
— Вы опять об этой жалобе?
— Да, я всё-таки не согласен с вами, товарищ Карлыев. Решительно не согласен!
— Вы лучше пейте чай, — мягко дал понять ему Карлыев, что к этому разговору возвращаться не намерен. — Почему не пьёте? — спросил он, продолжая чтение.
— Правда, давайте я вам налью, — предложил Сергеев.
— Я лично не пить, а есть хочу, — признался Ханов. — Со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было.
— Почему так?.. Ах, да, да, да. Я совсем забыл, что ваша жена уехала.
— А вы откуда знаете? — воскликнул Ханов.
— Встретил Шекер на вокзале, — пояснил Сергеев. — Я возвращался из командировки, из Ташкента, а она садилась в тот же поезд. Мне ещё показалось странным, что вы её не провожаете…
— Из этого вы с радостью заключили, что она меня бросила, — разозлился Ханов. — Должен вас огорчить, Анатолий Иванович, — Ханов ещё может уйти от жены, но от Ханова жена не уйдёт! И как бы ни злобствовали сплетники, вроде Агаева, Шекер просто поехала в Ашхабад к своей матери. Я её отправил туда немного проветриться.
— Поверьте, что я вовсе не хотел обидеть вас, товарищ Ханов, — пожал плечами Сергеев. — Я рассказал вам о своей встрече с Шекер без всякого умысла.
Занятый своим делом, Карлыев почти не прислушивался к разговору между председателем исполкома и вторым секретарём. Дочитав статью, он положил её в конверт и со вздохом заметил:
— Конечно, следовало бы над ней посидеть ещё пару вечеров, но теперь уже ничего не поделаешь. Кстати, как здоровье Агаева?
Что мог ответить Ханов на этот вопрос? Ведь после своего вынужденного звонка дежурному врачу он ни разу не поинтересовался состоянием больного. Правда, дня два назад к нему заходил начальник сельхозуправления и сообщил, что ревизор выглядит скверно, но вот-вот выпишется из больницы и хорошо бы его на месяц отправить в Кисловодск. Пришлось тому вправить мозги и предостеречь от разбазаривания путёвок.
Итак, сначала разговор о Шекер, потом об Агаеве! Затем спор относительно жалобы Кособокого Гайли. Всё это привело Ханова в состояние тихого бешенства. Как ни старался он говорить помягче, отвечая Карлыеву, гневные нотки всё-таки прорывались в его голове.
— Ну, здоровее Агаева нет человека.
— Он уже вышел из больницы?
— Не сегодня-завтра выйдет. Отдохнул в своё удовольствие…
— Как это — отдохнул? Судя по тому, что говорят врачи…
— Разве можно верить врачам? Нет на свете человека здоровее меня, а, уверяю вас, попади я к ним в руки, они скажут, что пора класть в гроб.
— Что вы имеете против Агаева? — осторожно спросил Сергеев.
— Вы не знаете этого человека, Анатолий Иванович, — взволнованно заговорил Ханов. — Вы совсем его не знаете…
— А ведь вы, кажется, ещё недавно хвалили Агаева?
— Верно, хвалил, — признался Ханов. — Но я в нём ошибся. Недаром говорят, что нужно съесть с человеком пуд соли, чтобы раскусить его. Агаев деликатен, хорошо улыбается, и мне это нравилось. А теперь я вижу — взяточник он, без стыда и совести.
— Как вы сказали? — поразился Карлыев. — Взяточник?
— Самый злонамеренный! — подтвердил Ханов.
Карлыев задумчиво почесал подбородок, встал и прошёлся вдоль длинного стола. Поняв, что его слова произвели впечатление на секретаря райкома, Ханов пошарил по карманам и достал сигареты. Протянув пачку Карлыеву, он добавил:
— Обидно, конечно, убедиться в своей ошибке. Но я человек прямой и привык называть вещи своими именами. На белое говорю — белое, на чёрное — чёрное. — Он сделал паузу, ожидая ответной реплики секретаря райкома, но тот молчал, и это молчание почему-то вдруг обеспокоило Ханова. — О чём, собственно, речь? — воскликнул он, пуская клубы дыма. — Вы хотите сказать, что нужны доказательства?
— Вот именно! — Карлыев остановился и посмотрел ему в лицо. — Пока вы не располагаете фактами, такое обвинение может обернуться против вас.
— Если бы у меня были доказательства, я бы сам схватил его за ворот. Если бы я располагал фактами, он бы сейчас не лежал в больнице, поглаживая себе живот, а находился совсем в другом месте.
— Остаётся сделать вывод, что вы возводите на него такое обвинение потому, что он ни в чём не уличил Тойли Мергена?
— Совершенно верно!
— Иначе говоря, Тойли Мерген дал Агаеву взятку, чтобы тот скрыл его грехи? Ручаюсь, что это невероятно.
— А я ручаюсь, что это так! Если не дал Тойли Мерген, то дал Дурды Кепбан.
— Насколько я знаю, Дурды Кепбан за семь дней ревизии не предложил Агаеву и пиалы чая.
— Иной раз вместо зелёного чая угощают белым. По моим предположениям…