— Проголосуем, товарищи. Кто за предложение Тойли Мергена?
Сергеев встал. Но ему даже не пришлось подсчитывать голоса. Почти все находившиеся в зале подняли руки. И слово было предоставлено секретарю райкома.
Поднявшись на трибуну, Карлыев не сразу заговорил. Он стоял какое-то время молча, глядя куда-то поверх голов, наверно, в который раз обдумывая то, что собирался сказать.
Напряжённую тишину зала нарушил Ханов. У него, видно, не хватило выдержки. Бросив на тетрадь в чёрном переплёте, кстати, такую же, как у Гайли Кособокого, красно-синий карандаш, которым он записывал все выступления, он громко сказал:
— Мы ждём!
Карлыев отхлебнул глоток чаю и не сразу ответил:
— Я знаю, что ждёте.
— Может, вам нечего сказать? — самодовольно усмехнулся Ханов.
— Я всё думаю, не уступить ли вам очередь. Не будет ли вам потом труднее говорить.
— Вы хотите меня запугать?
— Вы прекрасно знаете, что я никогда никого не запугиваю. Я хочу облегчить вашу ношу.
— Неужели моя ноша тяжелее вашей?
— По-моему, пленум вам это разъяснил.
— Вы… Вы хотите сказать, что я в чём-то не прав?
— Да. И вам ещё не поздно признаться в этом.
Глядя в зал, Ханов уверенно заявил:
— Если бы у меня было хоть малейшее сомнение в своей правоте, я никогда не взялся бы за перо. Так что не теряйте лучше времени!
Только после этого секретарь райкома обратился к залу.
— На первый, и я бы даже сказал, поверхностный взгляд, — начал он, — заявление товарища Ханова можно посчитать поклёпом, клеветой. Некоторые примерно так и говорили. Верно ли это? По-моему, нет. Начальник сельхозуправления, а также Шасолтан Назарова попытались разобраться в этом заявлении. Но и они, по-моему, не добрались до сути. Если бы претензии товарища Ханова сводились просто к клевете, на них не трудно было бы найти ответ. Не вопрос гораздо серьёзнее, чем многие думают. Для членов бюро райкома, в том числе и для меня, не ново то, что говорится в заявлении, потому что мы повседневно наблюдаем товарища Ханова. Каков стиль его работы? Нельзя никому доверять, кроме, конечно, себя самого. Ни с кем не надо советоваться, только приказывать, только отдавать распоряжения. Если дело сделано — ладно. Если нет, зачем тратить время на выяснение причин. Куда проще воспользоваться своей властью, а значит — наказать, прогнать, освободить. Короче говоря, настоящий руководитель должен уметь властвовать. Товарищ Ханов совершенно искренне считает, что по-другому работать нельзя.
Вот Тойли Мерген сказал тут, что зря товарищ Ханов написал своё заявление. Нет, Тойли-ага, не зря! Иначе вопрос так и остался бы не раскрытым. Да и вообще кое-что в заявлении указано справедливо.
Люди в зале задвигались. А Карлыев отпил ещё глоток чаю.
— Товарищи, я сейчас всё объясню. Нас всех, я имею в виду райком, не меньше, чем товарища Ханова, возмутил поступок Тойли Мергена. Нельзя бороться с отсталыми людьми, вроде Гайли Кособокого, такими, простите меня, дикими методами. Не только мы, но и правление колхоза осудило за это Тойли Мергена. И он, как человек честный, признал наше осуждение справедливым. Но ведь товарищ. Ханов требовал вообще отстранить от работы этого почтенного труженика. Вот я и предлагаю, товарищи, не делать поспешных выводов и в отношении самого товарища Ханова.
Если мы начнём отстранять от работы каждого, совершившего ошибку, вокруг нас пусто станет. Хоть это и трудно и не безболезненно, мне думается, будет правильно, если мы постараемся помочь товарищу Ханову. Конечно, мы не всесильны, нужно, прежде всего, чтобы сам товарищ Ханов захотел воспользоваться нашей помощью.
Я всегда говорил и сейчас повторяю, что мы имеем дело с человеком энергичным. И, если он, как коммунист, осознаёт свои ошибки, то мы с радостью поработаем вместе, плечом к плечу. Но если он не захочет признать себя неправым… — Карлыев развёл руками и, не закончив фразы, сошёл с трибуны.
Настала очередь Ханова. По тому, каким высокомерным взглядом окинул он зал, люди поняли, что старания Карлыева напрасны. Ступив на трибуну, Ханов сразу перешёл в наступление.
— Вы со своей гнилой философией утопите в конце концов район!.. — не скрывая злобы, прокричал он, глядя прямо на Карлыева.
Чуть ли не целый час ораторствовал председатель райисполкома в духе своего заявления. И если первые несколько минут его ещё слушали, то вскоре люди стали переговариваться, сначала, правда, тихо, но потом всё громче и громче.
Наконец Ханов умолк и прошёл на своё место. На трибуну скова поднялся Карлыев.
— По-моему, товарищ Ханов несколько поторопился, — сказал он, обращаясь к притихшему залу.
— Что вы предлагаете, товарищ Карлыев? — спросил Сергеев.
— Предупредить товарища Ханова и дать ему время осознать свои ошибки.
— Что ему время, когда он считает себя во всём правым, — уверенно заявил Санджар-ага.
— Если каждый из нас поможет человеку…
— Простите, товарищ Карлыев, — перебила его Шасолтан. — Вы только что слышали истерическую речь товарища Ханова. Неужели вы после этого ещё на что-то надеетесь?
Словом, пленум не поддержал предложения Карлыева. Большинством голосов было принято решение — просить Центральный Комитет Компартии Туркменистана освободить Каландара Ханова от занимаемой должности.
Ни на каких пленумах, собраниях и заседаниях Карлыев так не уставал, как сегодня. В голове гудело и казалось, будто к каждому плечу подвесили по тяжёлому камню. Он вошёл в свой пустой кабинет и, не зажигая лампы, сел за письменный стол, подперев руками лоб.
Секретарша принесла чай и спросила, почему Карлыев сидит в темноте. Он объяснил, что не собирается здесь засиживаться, и попросил, если найдётся, таблетку анальгина.
Девушка принесла анальгин и, включив свет, вышла, пропуская в кабинет Сергеева.
— Вы ещё не ушли! — почему-то обрадовался он.
— Хочу позвонить в Ашхабад.
— С Ашхабадом можно поговорить и из дому. И времени уже порядочно. Что, если мы пойдём сейчас к нам? Анна Константиновна обещала угостить варениками. По дороге прихватим и Марал-ханум. Тётка моей Аннушки прислала из Ленинграда пластинку — новая симфония Шостаковича.
— И музыку послушать хорошо, и вареники — вкусная вещь…
— Я знаю, что у вас плохое настроение, — прервал секретаря райкома Сергеев. — Именно поэтому я и хочу, чтобы вы пошли.
— Дело не в настроении, Анатолий Иванович. Просто я очень устал, и голова разламывается, так что лучше всего отправиться домой и лечь.
— А мы найдём лекарство и от головной боли, и от усталости.
— Поможет ли? Ой, до чего всё это неприятно, Анатолий Иванович, — сказал Карлыев, снова возвращаясь к разговору о Ханове. — Всё-таки, наверно, можно было найти другой выход.
— Ханов сам виноват. И случилось то, что должно было случиться.
— Конечно, виноват, но, может быть, и мы виноваты?
Сергеев ушёл, так и не сумев убедить ни в чём Карлыева.
Осторожно ступая, снова появилась секретарша.
— Что же вы не идёте домой?
— Мне ещё надо кое-что перепечатать, — ответила девушка.
— Завтра перепечатаете. Ведь дома, наверно, ждут.
— Маме я позвонила… Караджа Агаев просил принять его.
— Агаев?.. Что ему надо?
— Не знаю. Говорит, что должен срочно повидать вас.
— Срочно? Ну, пусть зайдёт.
Войдя в кабинет и, неизвестно чему радуясь, Агаев раздвинул губы, поблёскивая золотыми зубами.
— Садитесь! — Карлыев показал на кресло.
— Хоть я и знаю, что вы очень устали, — извиняющимся тоном начал ревизор, — но сердце моё не успокоилось бы, если бы я не пришёл.
— Слушаю вас.
— Я сегодня мог бы выступить не хуже других. Я подготовился, но… — замялся он.
— Надо было выступить, если было что сказать.
— Да, верно, однако я решил, что так будет лучше.
Агаев сунул руку за пазуху и вытащил пачку аккуратно сложенных бумажек. Дрожащей рукой он протянул их секретарю райкома.
— Что это?
— Это… это… моя несостоявшаяся речь.
— Что?
Голос Карлыева прозвучал громче обычного, и Агаев понял, что затеял ненужное дело, но отступать было уже поздно.
— Я написал свою речь. — Он облизал засохшие губы и продолжал: — Вы напрасно поддерживали Ханова. Если бы вы только знали, что этот человек творит!
— Например?
— Я скажу, но вы на меня не сердитесь, товарищ Карлыев.
— Говорите, — Карлыев с трудом сдерживал раздражение.
— Например, каждый раз, отправляясь ка охоту, Ханов вдребезги разбивает государственную машину и оставляет её в пустыне.
— Разве у Ханова тысяча машин?
— В его ведении есть мастерская. По его приказу шофёры в темноте приводят на буксире сломанную машину и по ночам ремонтируют её. Но это ещё ерунда.
— Как это — ерунда?
— Есть и похуже вещи. Вам, вероятно, известно, что у него, кроме законной жены, здесь, в городе, живёт ещё одна женщина…
Секретарь райкома с презрением посмотрел на Агаева и оттолкнул от себя его записи:
— Зачем вы мне всё это говорите? Сидели целый день, молчали, мужества не хватило выступить, а теперь пришли ко мне в кабинет!.. Вы знаете, как это называется?
Агаев расстегнул пуговицы на вороте и вытер лоб.
— Мой долг сказать правду, товарищ Карлыев, — попытался он оправдаться. — По-моему, долг каждого коммуниста…
— Чей? Коммуниста? — рассвирепел Карлыев. — И вы ещё называете себя коммунистом?
— Если вам не понравилось то, что я сказал, считайте, что я ничего не говорил.
— Эх вы, уже пошли на попятный. В ком бы ни ошибался Ханов, в вас он, кажется, не ошибся. Я не знал, что вы такой мелкий пакостник.
— Что, что вы сказали?
— Сказал, чтобы вы уходили, сейчас же, немедленно!
Растерянный и жалкий, Агаев нерешительно взял со стола свои злосчастные записи и, спотыкаясь, вышел из кабинета.
Солнце уже зашло, и на улицах зажглись фонари, когда Каландар Ханов подъехал к воротам своего дома на исполкомовской «Волге».