Махтумкули тронул его за руку:
— Перестань, Клычли. Ты все равно ничего не докажешь.
Шатырбек зло хлестнул коня и ускакал вперед.
— Еще неизвестно, что будет с нами, — сказал Дурды-бахши, — а ты уже сам лезешь в петлю.
— Я не могу видеть этого… этого…
От волнения Клычли не мог найти подходящего слова.
— Потерпи, Клычли, — сказал Махтумкули. — Иначе ты повредишь нам всем. Ты же не один. Почему же из-за твоей невоздержанности должен страдать Дурды?
Клычли сразу сник. Он подумал о том, что бек может отомстить не ему, а Махтумкули, и дрожь прошла по всему его телу.
— Прости меня, брат, — мрачно сказал он.
Обгоняя сарбазов, Шатырбек позвал того, со шрамом.
— В Сервиле мы остановимся передохнуть, — сказал он, не глядя на сарбаза. — А ты сменишь лошадь и поскачешь в столицу. Передашь главному визирю мое письмо.
И сразу же впился глазами в лицо Меченого.
Но сарбаз был спокоен, смотрел почти равнодушно, и бек позавидовал его выдержке.
— Слушаюсь, мой бек.
Меченый отстал, помешкал и вновь поравнялся с беком.
— Не осудите за смелость, — сказал он, поклонившись. — Но, может быть, лучше вам не задерживаться в Сервиле?
Вот он и выдал себя. Бек ликовал.
— Не вмешивайся не в свое дело! — грубо оборвал он сарбаза. — Я уже предупреждал тебя однажды — помни!
— Тогда пошлите во дворец кого-нибудь другого, — сарбаз посмотрел прямо в глаза Шатырбека.
Тот выдержал его взгляд, не моргнув, и сказал презрительно:
— Пошел вон! Я знаю, что делаю.
Он ни с кем не хотел делить славу и деньги, Махтумкули был его добычей. Его одного.
Дождь хлынул, когда они уже были в крепости.
Сарбазы поспешно, втягивая головы в плечи и сутулясь, заводили коней под навес.
Шатырбек ушел в мейхану.
Только пленники продолжали сидеть в седлах посреди двора. Халаты и тельпеки их быстро намокли, вода стекала на угрюмые лица, но все трое оставались неподвижными.
В дверях мейханы встал Шатырбек.
— Эй, — крикнул он, — долго вы будете мокнуть под дождем? Слезайте, заводите лошадей под навес да идите в мейхану!
Пленники не двинулись с места.
Это не понравилось Шатырбеку. Он покрутил пальцем ус, усмехнулся. Подозвав трех сарбазов, распорядился:
— Отведите этих в сарай. Заприте и поставьте охрану.
И скрылся в мейхане.
— Видал? — спросил он повара Гулама, который приник к окну. — Они еще будут ломаться!
Сарбазы втолкнули пленников в сарай, закрыли дверь на засов.
Один из, них остался под небольшим деревянным навесом у двери. Поеживаясь, он с завистью смотрел на окна мейханы, за которыми видны были блаженствующие сарбазы. Вот дверь мейханы распахнулась, на пороге, дожевывая что-то, замер сарбаз со шрамом на щеке, в нерешительности посмотрел на серое небо, сыплющее дождем, и зашагал к конюшне. Навстречу ему конюх уже выводил свежую лошадь.
Меченый вскочил в седло, спросил конюха:
— Как, спокойный?
— Жеребец послушный. — Конюх ласково потрепал коня по лоснящейся шее. — Не беспокойтесь, довезет как надо.
Меченый оглянулся на окна мейханы, скользнул взглядом по двери сарая, по часовому, сутулящемуся под навесом, скрипнул зубами и погнал коня к крепостным воротам. Из-под копыт полетели комья грязи.
Вскоре дождь смыл следы на размокшей земле.
Старый Гулам провел Шатырбека в отдельную комнату, устланную дорогими коврами.
— Располагайтесь, отдыхайте, мой бек, — сказал он, кланяясь. — Надеюсь, вы не поедете в такую погоду, заночуете у нас?
Шатырбек, развязывая платок на поясе, сказал грубо:
— Опять ты, старик, суешь нос не в свое дело. — Платок, а за ним халат полетели в угол. — Готовь угощенье, а остальное я сам буду решать.
— Но если вы решите…
Бек оборвал его:
— О моем решении ты узнаешь в свое время, Гулам. Приготовь фазанов, которых подбили по дороге мои сарбазы, и принеси кувшин багдадского вина. И еще скажи Рейхан-ханум, что я хотел бы навестить ее.
Гулам поклонился, намереваясь уйти, но гость остановил его:
— Постой. Ты видел этих туркмен, которых заперли в сарае? Знаешь их?
Он смотрел на повара пристально и жестко.
— Нет, мой бек, мне не знакомы эти люди.
— Но, говорят, ты жил среди туркмен. Верно?
— Верно. Но это было очень давно. Мальчишки с тех пор стали мужчинами, а джигиты стариками.
— Ладно, иди, — сказал бек.
Гулам осторожно прикрыл за собой дверь, сделал несколько шагов по коридору и остановился, привалившись плечом к стене.
Сердце стучало гулко, неровно. Где только нашел он силы вынести этот разговор?..
Бек захватил Махтумкули и везет куда-то, может быть на муки, на смерть…
Сын Давлетмамеда, ставшего для Гулама братом, в беде, а он должен сгибаться перед его мучителем, угождать ему, выполнять его желания…
Надо что-то делать. Но что?
Гулам медленно побрел по коридору на кухню.
О, как слабы, как непослушны ноги! В сущности, он совсем не стар, даже моложе Шатырбека! А вот поди же — тот скачет на лихом коне по степи, а он едва ходит. Что сделаешь, судьба не баловала его, рано наградила болезнями. Стоит собраться тучам, как начинают ныть суставы. Колени во время ходьбы постреливают, словно сырые ветки в костре.
К нему подошла Хамидэ.
— Что с тобой, отец? — Она заглянула ему в глаза. — Ты нездоров?
Он отстранил ее. Сказал:
— Иди найди Джавата. И ждите меня дома, я скоро приду.
Хамидэ спросила тревожно:
— Тебя опять обидел этот человек?
Гулам вдруг выпрямился.
— Да, — сказал он. — Очень. И не только меня. Иди, дочка.
В мейхане было дымно и шумно. Сарбазы, скинув мокрую, одежду, лежали на кошмах, курили кальян, пили дешевое вино, громко разговаривали.
Из дальнего угла вдруг донесся пьяный выкрик:
— Продажные твари!
Сарбазы не понимали по-туркменски, оглядывались, смеялись.
— Ненавижу!
Гулам хорошо знал этого человека. Его звали Кочмурад. Когда-то он был красивым, гордым, сильным, не каждый решался выйти с ним в круг на соревнованиях пальванов. Но сейчас он выглядел жалко: худой, обросший, с лихорадочно горящими глазами, забился в угол и оттуда смотрел на сарбазов. Наверное, кто-то из них поднес ему вина, — пьянел он быстро и вот теперь выкрикивал обидные, но непонятные для Сарбазов слова.
Гулам подошел к нему.
— Успокойся, Кочмурад, перестань. Они мои гости.
Кочмурад поднял к нему дрожащие руки. По лицу его текли пьяные слезы.
— Это они, — всхлипывая, сказал пальван, — они во всем виноваты. Шакалы! Хуже шакалов!
— Перестань, — строже сказал Гулам.
Он боялся, что кто-нибудь из сарбазов все же знает туркменский.
Кочмурад покорно лег на кошму, затих.
Пока в казане жарились фазаны, Гулам думал. Как несправедливо устроен мир! Вот Кочмурад. Чем он виноват перед людьми и аллахом? А наказан так жестоко!
…Все началось два года назад.
Перед рассветом, когда сон так крепок, на аул напала шайка головорезов. Это были люди одного из иранских беков, промышлявшие в туркменских селеньях. Их вел сам бек, человек отчаянный и жестокий. Они ночью перевалили через горы и молча, без единого крика, бросились на спящих. Через несколько минут одни туркмены были убиты, другие связаны. Женщины, старики и дети дрожали, с ужасом поглядывая на обнаженные сабли аламанов. Бек увел своих людей только тогда, когда все мало-мальски ценные вещи были погружены на лошадей. Угнали бандиты и захваченный скот.
И только когда затих вдали топот, над аулом вспыхнули крики, плач, стоны, причитания.
Кочмурад лежал в своей кибитке, связанный, с грязной тряпкой во рту. Когда его развязали, он сплюнул и сказал:
— Клянусь, я отомщу им!
Все мужчины аула пошли с ним.
Беку и его молодчикам удалось бежать. Зато их родственники, жены, дети были захвачены мстителями.
Их подгоняли плетками. Спотыкаясь, прикрывая руками головы, они почти бежали, чувствуя на затылках жаркое дыхание лошадей. Кто не выдерживал и падал, тот уже не вставал никогда.
На дороге им повстречались два всадника. Один из них, стройный, с тонким, живым лицом, поставил коня на пути пленников, поднял руку. Они остановились, не зная, что сулит им эта неожиданная встреча»
К всаднику, задержавшему движение, подскочил на коне разгоряченный Кочмурад.
— А ну, прочь с дороги! — крикнул он, хватаясь за саблю.
Незнакомец спокойно посмотрел на него, усмехнулся.
— А ты горяч, друг.
И тут Кочмурад узнал его. Рука разжалась, сабля со звоном легла в ножны.
— Прости… — хмуро сказал он. — Мы встречались на тое у Бяшима.
— Помню, — улыбнулся Махтумкули. — Ты тогда поборол всех наших пальванов, только перед Човдуром не устоял.
Он посмотрел на спутника.
— Салам, — тоже улыбаясь, сказал Човдур. — Если хочешь, можем снова померяться силами. Приезжай на курбан-байрам.
— Спасибо, — по-прежнему хмуро ответил Кочмурад. — А сейчас дайте дорогу, мы спешим.
— Подожди, — сказал Махтумкули. — Еще успеете. Скажи, кто эти несчастные?
Не глядя на него, Кочмурад кратко рассказал о набеге.
На скулах Махтумкули заиграли желваки.
— Слушай, — сказал он, — я знал твоего отца, его звали Арслан-стеснительный. Он работал у Ханали. Вею жизнь не расставался с кетменем. Не обидел даже воробья. А что с ним сделали аламаны?
— Не надо вспоминать об этом, — еще более помрачнев, прервал поэта Кочмурад.
— Я бы не вспомнил, если бы не увидел вот это, — Махтумкули кивнул на сгрудившихся, дрожащих от страха женщин, детей, стариков. — Аламаны хотели угнать скот Ханали-хана, а твой отец пострадал только потому, что подвернулся им под горячую руку. Почему же ты, его сын, поступаешь как те аламаны?
— Разве месть — позор? — сверкнул глазами Кочмурад.
— А кому ты мстишь, подумал? — вопросом на вопрос ответил Махтумкули. — Посмотри. Разве перед тобой бек? Разве вот эта несчастная женщина с залитым кровью лицом похожа на воина?