— Не торопись узнать меня. У нас в запасе еще ночь и день, завтра познакомимся, — улыбнулся Кемине, ответив за Эсен-мурта.
Караван-баши не понравилась эта шутка. Он спешил в Хиву и торопил караван, не считаясь с тем, что люди падали от усталости. «Всюду этот человек лезет не в свое дело», — пробурчал он себе под нос. А Яздурды-ага объяснил пастуху:
— Это, Сары-чабан, наш поэт Кемине.
Широкоплечий пастух поспешно поставил уже поднесенною ко рту пиалу. Горячий чай выплеснулся на песок. Не доверяя словам, старика, Сары-чабан снова пристально всматривался в лицо поэта:
— Кемине?!
— Выходит, что так, — смеясь, ответил тот.
— Как вы попали к нам, уважаемый шахир?! — воскликнул Сары-чабан и протянул к нему для приветствия руки. — Хоть нам и не приходилось вас видеть, но ваше имя мы знаем и стихи ваши любим. А недавно, Язлы ездил в аул, он выучил еще два новыхваших стихотворения.
И Сары-чабан обратился к сидевшему в стороне маленькому смуглому подпаску:
— Язлы, ну-ка прочитай нам еще раз то, что читал.
Язлы потупился и, покусывая травинку, смущенно признался:
— Я не смею. Пусть лучше сам поэт прочитает.
Сары-чабан погладил свою редкую бороду, подумал и возразил:
— Нельзя его просить. Шахиру нужно отдохнуть.
Язлы настаивал:
— При самом поэте я не могу читать.
Сары-чабан недовольно проворчал:
— Я тебя расхваливал, а ты, вижу, этого не стоишь…
Видя, как еще больше смутился и покраснел маленький Я злы, Яздурды-ага пришел ему на помощь:
— Ну хватит тебе, Сары, оставь парня в покое. Мы все-таки попросим Кемине почитать, и он нам не откажет. Не так ли, поэт? Или ты вправду очень устал?
Кемине многозначительно сказал:
— Если даже и устал, буду читать.
После стихов завязалась беседа. Шахир поведал пастухам, что весна в их краях была в этом году засушливая и бедняки уже осенью, наверное, почувствуют недостаток в пище.
— Значит, и в Серахсе голод? — спросил Сары-чабан с грустью. — Язлы, возвратившись из Мары, тоже говорил, что и там голод. Плохо будет, если народ начнет умирать, как в прошлом году.
— Да, плохи наши дела, Сары-чабан, — согласился Кемине. — Но больше всего меня печалит и возмущает, что чем засушливей год, чем труднее бываем простым людям, тем полнее становятся карманы у баев и ростовщиков. «Если народ плачет, свинье благодать», — говорит пословица.
Эсен-мурт резко поставил миску, наполненную чалом[15].
— Что ты хочешь этим сказать?
Поэт невозмутимо ответил:
— А ты спроси у Яздурды, что я хочу сказать.
— О чем думает он, я и без расспросов знаю, — вскипел Эсен-мурт. — Его я насквозь вижу. Он требует справедливости и хорошей платы, подстрекает Овеза, а сам не отрабатывает и того, что ест. Вот если бы все были такими, как Гельды! Для него никаких денег не жалко — один работает за троих. А этим двум лишь бы попить да поесть, и все шепчутся о чем-то. Будь на моем месте другой, давно бы выгнал обоих… А если Яздурды не нравится работать только за еду, пусть уходит. Его никто не держит.
— Ты попал в точку. И я хотел сказать о том же, — Кемине погрозил ему пальцем. — Что можно требовать от Яздурды, работающего только за пищу? У него что — нет рук или ног или он без языка и ума? Почему ты не работаешь за еду, а он должен? Ты приедешь в Хиву и получишь тысячи золотых, а ему нечем будет прикрыть спину. Почему?
— Об этом ты спрашивай не у меня, у всемогущего аллаха!
— У аллаха? — с гневом повторил поэт. — Нет, мне известно, у кого спрашивать, только я еще не знаю, как это нужно сделать!
Как ни приятно было Яздурды-аге слышать эти слова, но такой разговор снова мог обернуться скандалом, и он попросил поэта:
— Мамедвели, братец, не горячи свою кровь понапрасну, лучше прочти нам свои стихи.
Внимательно посмотрев в глаза Яздурды-аги, поэт сказал:
— Зря ты считаешь, что я говорю понапрасну! Над этим я размышляю всю свою жизнь. Понимаешь ли ты это?
Яздурды-пальван начал его уговаривать:
— Вах, я понимаю, но все-таки…
— Пусть будет по-твоему, Яздурды-пальван! — согласился поэт. — Я прочту столько стихов, сколько вы все захотите, но этот разговор не забывайте! Ответ на вопрос: что нам делать? — мы будем искать вместе. И если будем искать все вместе, обязательно найдем!
После этих слов Кемине начал читать стихи. Его окружили пастухи и слуги Эсен-мурта. Сам караван-баши уже не хотел слушать поэта. Наевшись, он встал, подошел к глубокому колодцу, заглянул в него, свистнул, прислушался, постоял немного, посмотрел на овец, потом взобрался на песчаный холм и присел там на корточках, похожий на хищного орла.
Вслед за Эсен-муртом ушел и больной Овез, захватив с собой бурку одного из пастухов. Бросив ее на мягкий песок, он сделал из тельпека подушку, лег и сразу уснул.
А поэт все читал… Сары-чабан указал на темнеющую на бархане одинокую фигуру Эсен-мурта и спросил Кемине:
— Вы, наверное, враждуете с Эсен-муртом? — И сам ответил на свой вопрос: — Мы его хорошо знаем. С ним никто, кроме Карсак-бая, не сможет найти общий язык. Он скареда. Раз десять прошел уже через нашу стоянку и не подарил нам ни одного хивинского халата. В долине Серахса у него пасется большое стадо овец, но он, наверное, из жадности никогда не полакомится даже ребрышком. Он крепко зажмет свое в кулаке, а если капля просочится между пальцами, оближет. Но когда угощают его, будет есть за двоих. Нет у него ни чувства жалости, ни сострадания. Выбился человек из сил, пусть даже умирает — ему все равно. Я знаю Эсен-мурта уже семь лет, и за эти годы он раз семьдесят, наверное, сменил слуг… Только потому, что с ним пришел мой старый друг Яздурды, только из уважения к нему я позволил Эсен-мурту приблизиться к своему колодцу. А то не дал бы ни капли воды.
Пастух весело рассмеялся:
— А что, если я предложу ему с сегодняшнего дня платить за воду?
Яздурды серьезно ответвил:
— бы на твоем месте давно это сделал.
Во время их разговора Овез спал как ребенок, позабыв все свои горести. Яздурды предложил Кемине:
— Может, и ты отдохнешь немного, поэт?
— Обо мне ты не беспокойся, пальван! — ответил шахир. — Если я и лягу сейчас, то не усну. Я уже вздремнул на осле… Главное, чтобы Овез поспал. Я очень тревожусь за него, но помочь ничем не могу.
Яздурды-пальван тяжело вздохнул. В это время с вершины бархана раздался голос Эсен-мурта:
— Яздурды! Вах, эй вы все! Готовьте верблюдов!
Не обращая внимания на окрик караван-баши, Кемине начал читать новые стихи. И как ни драл свою глотку Эсен-мурт, никто не поднимался, слушая поэта. Только Яздурды-пальван было привстал, но, заметив знак Кемине, снова сел.
Прежде стоило только Эсен-мурту сказать «вах», при одном звуке его голоса слуги вскакивали, как стадо диких джейранов. Сегодня они ему уже не повиновались.
Эсен-мурту пришлось задуматься. «Конечно, во всем виноват Кемине, — размышлял он, — нужно дать ему почувствовать, кто я. А то в этих песках никого не останется, кто бы меня слушался. А глядишь, еще и позарятся и на мой товар…»
Такие мысли его испугали. Эсен-мурт быстро спускался с бархана. Он шел по горячему песку, оставляя глубокие следы. Подойдя к поэту, воодушевленно читающему стихи, он презрительно подбоченился и спросил:
— Когда перестанешь болтать?
В глазах поэта вспыхнул гнев. Но, следуя пословице: «Гнев — от беса, терпение — от бога», он ответил как мог спокойнее:
— А что, если не перестану?
Взбешенный Эсей-мурт закричал еще громче:
— Тогда поедешь другой дорогой и будешь искать себе новых попутчиков.
Поэт усмехнулся:
— А разве это твоя дорога? Она досталась тебе по наследству от отца?
— Не задевай моих родителей! Болтай, да знай меру!
Людям не понравилось, что Эсен-мурт кричит на уважаемого всеми поэта. Особенно разгневался Сары-чабан. Когда он поднялся, ноги его дрожали.
— Стыдись, Эсен! — выдохнул он.
Эсен-мурт хотел что-то ответить, но взгляд его упал на сладко спящего Овеза.
— Вот дармоед! — Сжав кулаки, он направился к юноше.
— Остановись, Эсен! — взмолился Яздурды-пальван, бросаясь к хозяину. Если бы старик не преградил ему путь, он набросился бы на Овеза и, по обыкновению, начал топтать его ногами.
— Не старайся сорвать на Ахмеде зло к Али, — продолжал Яздурды-пальван его урезонивать. — Если хочешь, говори с поэтом, а Овез тут ни при чем.
— Ах, и ты уже начал возражать мне? И ты действуешь против меня, старый пес, смотрящий в могилу! Да если вы даже все подохнете, никто с меня за это не спросит. Никакой нет разницы между вашей смертью и собачьей! — завопил Эсен-мурт, хватая Яздурды-пальвана за ворот. — Увидите, что будет с вами и с вашим заступником.
В мгновение ока Сары-чабан очутился перед Эсен-муртом:
— Прочь руки, Эсен! Что сделал тебе Яздурды? Берегись, я еще не забыл, как ты тогда, зимой, бросил подростка погибать в пустыне. Вон отсюда и запомни: если обидишь поэта, будешь иметь дело со мной, и как бы не вышло так, что ты не доедешь до Хивы! Смотри, я быстро дам знать Човдур Мергену, и он обломает тебе зубы. Достаточно мы натерпелись от таких, как ты!
Если бы Эсен-мурт не отступил, Сары-чабан мог его убить. А вокруг стояли пастухи, опершись на толстые палки, и только ждали знака, чтобы наброситься на него.
Эсен-мурт побледнел, рука его разжалась, и он выпустил ворот Яздурды-аги. Потом молча набросил на плечи лежавший на пастушьей подстилке халат и пошел к своему ослу.
— Молодец, друг! — сказал Кемине, обращаясь к Сары-чабану. — Ты решительный и смелый человек. За это тебе большое спасибо! Ну, пора собираться, Овез, наверное, уже выспался. Разбуди его, Гельды-хан.
Караван снова тронулся в путь. Шел он и ночью. После происшествия у колодца Эсен-мурт перестал разговаривать не только с Кемине, но и со всеми своими слугами. До полудня он сам вел караван. Но когда путь лег по краю зарослей саксаула, передал недоуздок Овезу и слез с осла.